Небрежным жестом он подозвал такси, настоящий автомобиль, а не какую-нибудь тележку. Радж погрузил чемоданы в багажник, не спеша уселся на заднее сиденье и сказал шоферу-сикху адрес.

Тот внимательно выслушал, склонив голову в замасленном голубом тюрбане, и со скрежетом погнал свой автомобиль.

Радж подставил лицо прохладному ветерку, покачиваясь в дребезжащей, словно ситара, машине.

Глава семнадцатая

Как тягостна тишина в доме, где живешь, в одиночестве. Эту тишину знает только тот, кто успел приобрести привычку к другой жизни. Еще недавно дом наполняли крики, беготня, капризы и веселье твоего ребенка. А если малыша уносило на улицу, то в комнатах стояла другая тишина – тишина недолгой передышки перед новыми бесконечными хлопотами все о нем же: постирать, помыть, перешить, приготовить… Та тишина звалась коротким отдыхом и желанным покоем, эта – одиночеством.

Она проникала повсюду и живет во всем, даже в звуках. Только в домах, где человек один, так скрипят половицы, дверцы шкафов, так воет бегущая по трубам вода, так бьется ветер в стекла. Даже вода в забытой кастрюльке, давно кипящая на огне, булькает обиженно и гулко.

Эта тишина действует как сонный дурман, лишающий воли. Принимаешься за какое-нибудь дело, в сущности, никому не нужное, садишься, берешь что-нибудь в руки и замираешь над этим. И кто знает, сколько времени сидишь так, думая о чем-то… О чем? Эти мысли так неясны, нечетки, они бесформенной массой заполняют пространство, ничего не оставляя после себя – ни решений, ни планов. Даже часы не считают этих минут. Они упрямо отстают или спешат в таких домах, всем своим поведением показывая, как нелепо работать для того, кто не знает истинной цены их движению.

Лиля жила одна уже несколько месяцев, слушая эту тишину и погружаясь в нее. Ее сын отсутствовал долго, слишком долго, дольше, чем она могла вынести. Сначала Лиля не позволяла себе думать о разлуке. Он загружала себя делами, которые с редкой изобретательностью придумывала для того, чтоб некогда было усесться на стул и положить на колени руки. Она мыла и чистила, приводя в порядок комнату Раджа – единственное место в доме, где еще было что убирать, так как Радж не слишком приветствовал наведение порядка – при нем или без него. Очень скоро комната блестела так же, как и все остальные, устраивать беспорядок и приносить грязь с улицы и пачкать вещи стало некому, ее занятия скоро почти совсем иссякли.

По заведенной много лет назад привычке она просыпалась очень рано. Каждое утро шла на базар, долго ходила среди рядов, выбирала, стараясь покупать поменьше, так, чтобы было за чем идти завтра. Потом задумчиво брела обратно, выбирая улочки поспокойней, где поменьше этих дымных автомобилей, не перестающих пугать ее скоростью, визгом и смрадом.

Вежливо здороваясь с соседями, поднималась к себе, и, поставив на стол маленькую корзиночку, ложилась на тахту отдохнуть. Она закрывала глаза, чтобы увидеть самое дорогое – маленького Раджа: совсем малыша, тянущего пухлые пальчики к ее сережке; постарше – ковыляющего на нетвердых ножках по грязной улочке, на которой они тогда жили; Раджа – первоклассника, важного от серьезности того, что ему предстоит в школе, и очень довольного своим портфелем из кожи. Дальше ей не нравилось вспоминать, последующие годы таили в себе смутное беспокойство, поглощенное стремительной и полной испытаний их тогдашней жизнью. Теперь, когда появилось время, она впервые попробовала ответить самой себе на вопрос, что же все-таки было в тех годах, что заставляет ее не любить воспоминаний о них?

Она думала об этом часто, но вспоминалась болезнь, месяцы в городской лечебнице для нищих, тягостное беспокойство за сына, которого, как ей сказали, взяли соседи. Потом возвращение домой, исхудалый Радж, где-то набравшийся отвратительных словечек, но такой же нежный и ласковый, как всегда.

Через несколько недель она узнала, что сына исключили из школы, но Радж, сильно повзрослевший за время ее отсутствия, объяснил, что теперь ходит в другую школу, где не слишком придираются к его работе чистильщика обуви. По утрам он брал сапожные щетки и портфель и уходил, чтобы вернуться уже под вечер. Приходил усталый, но веселый и всегда приносил еду и несколько монеток. Вместе с ее заработком, сократившимся из-за долгой болезни, это составляло сумму, на которую можно было прожить.

Лиля понемногу поправлялась – и может быть, это спасло ее.

Врачи, отпуская ее из лечебницы, предупредили, что еще полгода недоедания – и она оставит сына сиротой. Ей казалось, что кто-то сказал об этом Раджу, и тот внимательно, как взрослый, следил за тем, что и сколько она съела, как спала и не слишком ли устала.

Иногда он смотрел на нее так, что она вздрагивала: невеселым взглядом человека, умудренного немалым опытом и опасающегося потерять то, что ему дороже всего на свете. Она и сама раньше часто именно так смотрела на сына во время детских болезней или когда становилось особенно грустно.

Они оба были друг для друга всем на свете. Радж вернул ее к жизни, родившись, и спас ей жизнь теперь, в эти годы. Так почему ей тяжело вспоминать о них?

Конечно, ее многое настораживало. Радж никогда не занимался уроками дома, говорил, что ходит к однокласснику или в школьную библиотеку. Но Радж часто приносил домой книжки, которые читал по вечерам, хотя Лиля ни разу не находила среди них учебников.

Однажды она, отнеся заказанные носочки клиентке, решила навестить сына на том углу, где он обычно чистил обувь, но не нашла его там. Напуганная, Лиля стала расспрашивать всех торгующих поблизости мальчишек и взрослых, но никто не смог припомнить Раджа. Когда она рассказала ему об этом вечером, он рассмеялся и сказал, что она все перепутала – он уже давно работает на другом конце города, где люди куда щедрее и чаще пачкают обувь.

Зарабатывал он все больше. Теперь им не приходилось думать о деньгах, и каждый из них принялся делать другому подарки. У Лили появилось новое сари, почти такое же, какое она носила когда-то, живя в богатом доме среди роскоши. Она же, долго откладывая деньги в другой подарок Раджа – маленькую шкатулочку из резного камня, наконец купила ему новую тахту. Старая была коротка ее быстро растущему сыну и очень продавлена. Теперь, когда Раджу не надо было идти в школу и он оставался с ней, они могли позволить себе погулять вместе по тихим зеленым улицам богатых районов, помечтать о том времени, когда он станет судьей и будет очень богат. Он обязательно подарит маме такой вот дом с фонтаном и какой-нибудь европейской диковиной, вроде бассейна или радиоприемника – «представляешь, мама, он сам говорит всякие вещи и даже поет разными голосами – то мужским, то женским, а то вообще, как хор мальчиков».

Станет судьей… Эта ее мечта не сбылась. Радж теперь работает в торговой фирме. Он сам так решил. Сказал, что не хочет всю жизнь смотреть на людские страдания, ежедневно общаться с преступниками, ворами, убийцами. Она поняла его и, к собственному удивлению, очень легко отказалась от своей многолетней идеи.

Да, он не станет судьей, как его отец. Но ведь он так не похож на отца, так терпелив, так нежен, так умеет прощать. Зачем ему каждый день погружаться в то, что, может быть, и сделало его отца таким жестоким к ней и к своему сыну. А вдруг и на Раджа окажет влияние царящая в суде неумолимость и бессердечие закона?

Пусть он идет своей дорогой, делает то, что хочет. У судьи, как считал его отец, не должно быть ни одного пятнышка на мантии, даже такого, которое видят только злобные глаза сплетников. Зачем Раджу всю жизнь думать о том, что скажет завистливая соседка или оскорбленные родственники осужденного.

Нет, она не хочет, чтобы ее мальчик становился таким, как отец. Довольно и того, что он получит образование и останется честным человеком. Сын судьи не будет судьей, но не будет и вором.

И все-таки ей до сих пор было больно при мысли о Рагунате. Она не позволяла себе думать о нем, но иногда эти мысли приходили помимо ее воли.

Однажды он встретит их случайно на улице и сразу поймет, что этот красивый прекрасно одетый юноша рядом с ней – ее сын. Такой нежный, такой любящий мать мальчик, который мог бы любить и своего отца, мог бы вырасти, окруженный лаской и вниманием в чудесном доме. У него было бы счастливое детство, прекрасная юность, лишенная заботы о куске хлеба, о болезненной матери, были бы замечательные учителя и воспитатели. Но они справились и вдвоем. Она вырастила своего сына без помощи отца, сам Радж помогал ей в этом. Она одолела злой рок, так ей казалось.

А вот как он, Рагунат? Что случилось с ним в эти годы? Как он прожил их?

Может быть, у него в жизни случилась другая любовь, навсегда вытеснившая воспоминания о Лиле, сделавшая их неясными и незначительными. Может, в его доме много других детей, ничуть не похожих на Раджа, холеных, избалованных детей уважаемого человека, судьи, благородного господина Рагуната.

Она не испытывала зависти к той, которая, возможно, заменила ее в сердце мужа, и тем более, ненависти к этим детям. Нет, это было бы совсем не похоже на Лилю. Смирение и прощение жили в ней всегда, воспитанные в детстве или переданные от матери, бабки, прабабки – по уходящей в глубь бездонных веков ниточке поколений самоотверженных дочерей Индии, привыкших терпеть и склонять голову перед чужими решениями. Но вместе с ними по той же нити она переняла их незаметное мужество, их негромкую решимость, их упорство и верность.

Она вырастила сына, окончив тем самым свой спор с Рагунатом, – так она думала. Теперь пусть судьба решает, узнает ли он о своей ошибке, которую если кто и назовет преступлением, то не она, Лил я; найдет ли он когда-нибудь, случайно или нет, тех, кого отринул от себя, не разобравшись, поверив в ложь и унизив свою любовь этой ложью.

Сама Лиля не собиралась предъявлять Раджа судьбе как доказательство небесполезности своей жизни. Женщина так никогда не поступит со своим ребенком, оставив эту сомнительную честь тщеславию мужчин. Он был не оправданием, он был самой жизнью, любовью, надеждой. Все слилось в нем для маленькой усталой женщины, запертой в чистеньком, нарядном, но таком пустом без сына доме.