Совсем рядом, в Тивериадском озере, дезертиров ждала вода, сладкая и опьяняюще свежая. Вот он – вкус предательства, он благоухает свободой и жизнью. Это преданность и честь воняют потом и кровью.

После этого оставшиеся в окружении пали духом. Но последняя надежда исчезла, когда неверные отбили драгоценную святыню – Животворящий Крест. Патриарх Ираклий отговорился от участия в походе болезнью, – трусостью та болезнь прозывается, – и раскопанную на Голгофе Еленой Равноапостольной святыню нес в бою епископ Акры, мир ему. Госпитальеры и тамплиеры продолжали мужественно сражаться в первых рядах, но вскоре все обезумели от жажды, усталости и жары, от гари и чада запаленной степи – и ряды латинян сломались. Всадники исступленно пытались опрокинуть сарацин и пробиться к озеру, а пешие лучники бросились спасаться от удушливого дыма под развалинами стены на верхушке северного холма. Без защиты лучников рыцари теряли под вражеским обстрелом коней, и некому стало оборонить пехотинцев от сельджукских сабель.

Последние полторы сотни рыцарей отступили на вершину южного холма Горы Блаженств, к алому королевскому шатру. Из последних сил призывая на помощь святой Гроб Господень, Шатильон с товарищами еще три раза атаковали вымпел Саладина, но все их отчаянные попытки захлебнулись. Они сопротивлялись до тех пор, пока не попадали на землю в изнеможении и не предали себя Божьему милосердию.

Латиняне начали схватку у места Нагорной проповеди в час распятия Христа, бились во имя Его все то время, пока Спаситель терпел смертные муки, и в тот миг, когда Сын Божий скончался на Кресте, нечестивый Айюбид стал хозяином поля. За шесть часов страданий Иисуса, за время, отделяющее утреннюю литургию от послеобеденной, доблестные франки потерпели поражение в святой, великой, почти столетней борьбе за Палестину. Двадцать тысяч хранителей Утремера были разгромлены в прах, все славное христианское рыцарство Палестины порублено или пленено. Армии франков больше не существовало, дорога на Иерусалим была открыта, место искупления христиан стояло беззащитным.

Рено принялся жевать траву, в надежде высосать хоть каплю свежести из пожухлого и затоптанного ковыля. Скорее бы дали напиться. Скорее бы что угодно, лишь бы прекратилась жажда. Пощады ожидать не приходилось: ведь если бы не Бринс Арнат, Волк Керака, франкский бедуин, недаром прозванный сарацинами Дьяволом, то Айюбид завоевал бы Заморье еще десять лет назад.

– Онфруа, неужто прав был Сен-Жиль, и следовало любой ценой сохранять мир с неверными?

Отказавшийся от короны книжный умник судорожно вздохнул впалой грудью:

– Теперь никогда не узнаем. Если бы мы избегали рукопашных боев, прятались за крепостными стенами, не мешали Саладину разорять наши владения и брать наши города и крепости, то некоторое время, наверное, могли бы продержаться. Но, чтобы полностью и окончательно победить бессчетных магометан, требовалось чудо, а мы, видно, оказались его недостойны.

Саладин и впрямь мог позволить себе проиграть тысячу сражений – его полчища вновь и вновь воскресали из-под земли упырями, а для франков каждое столкновение было решающим. Но как раз в этом бою численность войск была сопоставима. Им случалось одерживать верх и с несравнимо меньшими силами.

Десять лет назад у Монжизара триста семьдесят пять рыцарей, полсотни из них – Ожидающие благословенной смерти, вместе с восьмьюдесятью четырьмя тамплиерами и несколькими тысячами пехотинцев преградили путь к Иерусалиму двадцати шести тысячам врагов. Смельчаков ждала либо слава, либо смерть. Даже пасынки Сен-Жиля и братья Ибелины в тот день вершили чудеса храбрости, и сам святой Георгий, покровитель Утремера, явился на равнину Рамлы на белом коне, дабы отомстить сарацинам за осквернение его храма в Лидде. Мамлюки не выдержали напора рыцарской кавалерии – и франки разметали их, словно сокол стаю журавлей. Тогда, десять лет назад, смертельно больной король и бывший узник Алеппо с кучкой соратников теснили тысячи врагов, как баранов, которых загоняют в овчарню, и толпами отсылали нехристей в преисподнюю. То была нежданная, полная и блестящая победа немногих достойных над бесчисленными окаянными.

Антихрист спасся, удрав верхом на верблюде. Повернись судьба чуть иначе, и не Шатильон сейчас, а султан десять лет назад встретил бы свою смерть. Люди верят, что все решает воля Божья и человеческие усилия, но в ту ночь все решил прыткий верблюд и дьявольское везение Саладина. И все же тогдашний разгром пошатнул власть Айюбида в Египте и заставил его отложить попытки завоевания Утремера. Но сегодня иссякли не одни источники Галилеи, иссякли и везение франков, и милость Господня.

Во скольких сражениях бился Волк Керака! В Синае, у Мардж-Айюна, под Бельвуаром, на реке Литани, у Брода Иакова… Одиннадцать лет он вдоволь поил свою жажду мести! Бринс Арнат вдохнул в снулое рыцарство пуленов новые силы, вернул франкам дух отчаянности и дерзости.

После битвы при Монжизаре Рено пять лет был самым влиятельным бароном Латинского Востока. Алеппский узник не забыл попечения епископа Игнатия: патриарх яковитов Михаил Сириец прибыл на встречу с Прокаженным в Иерусалим, и монофизиты Сирии объединились с латинянами в защите Палестины. Бодуэн назначил сеньора Заиорданья регентом королевства и послал его с Жосленом в Константинополь договариваться с Мануилом Комниным о новом нападении на Египет. Бринс Арнат больше не был князем Антиохийским: он оставил позади унижение в Мамистре и отбросил прежние обиды. Утремер нуждался в помощи ромеев, а в голодный год не рубят готовое плодоносить дерево из-за его колючек. Шатильон успешно столковался с василевсом, и покорение Земли Гошен еще было достижимо, да только каждый раз так много должно было сложиться удачно для победы и самой малой ошибки было достаточно для гибели!

Огонь не боится дерева, но даже сухая древесина может завалить и удушить пламя, если нет притока воздуха, а к покинутым своими единоверцами франкам давно не пробивалось извне даже слабого дуновения.

Посланный в Европу за помощью надушенный и нарядный патриарх Ираклий немытым европейцам не понравился. Даже Генрих II Плантагенет, такой же внук Фулька и такой же Ангевин, как и Бодуэн Прокаженный, отказался от положенных перед ним ключей от ворот Града Мученичества и от Храма Воскресения Христова, предпочел искупить грех убийства архиепископа Кентерберийского одними деньгами. В Палестину заявился лишь кузен Бодуэна, Филипп Эльзасский, сын Тьерри, старого недруга Шатильона еще по осаде Шейзара. Однако желания сражаться за Господа у нового графа Фландрского не возникло, он попал под тлетворное влияние северных принцев и категорически отказался разделить командование с Шатильоном в планируемом египетском походе. Князь Антиохийский и граф Триполийский тоже увильнули от франко-греческой кампании, настаивая на необходимости отбить Харим. Вместе с Филиппом Эльзасским они совершили несколько бестолковых походов на севере, Харим так и не отвоевали, но план короля и Шатильона вырвать из груди Айюбидовой империи ее сердце – Египет – сорвали. Семьдесят византийских кораблей понапрасну прождали на рейде Акры целый месяц и вернулись на Босфор.

Рассказывают о Святом Геральде, что он бросал осажденным иерусалимцам камни, и эти камни превращались в хлеб. Много лет без устали Мануил бросал латинянам хлеб, но они неизменно превращали его в камни.

Пятнадцать лет защитная длань ромейской империи над Землей Воплощения останавливала сарацин, до тех пор пока сам Комнин не оказался наголову разбит конийскими сельджуками. От этого поражения Византия так и не оправилась, Мануил больше не ведал ни дня радости, а вскоре скончался. После его смерти вырвалась наружу дикая ненависть ромеев к латинянам, которых столько лет привечал их василевс. В Константинополе начались погромы и резня италийских купцов, престол захватил старый авантюрист Андроник, соблазнитель Филиппы и Феодоры. Он заключил мир с Саладином и заставил сына Мануила подписать смертный приговор собственной матери. Прекрасную Марию задушил евнух, а вскоре и сын ее, Алексей II, последовал в мир иной. Спустя пару лет константинопольская чернь растерзала и самого Андроника, но Утремеру от этого уже не было толка. В Ромейской империи больше не имелось твердой власти, и франки очень скоро ощутили свое одиночество в Леванте. Даже Киликия с воодушевлением возобновила с ними свои распри.

Зато Заика немедленно развелся с постылой греческой женой и женился на немолодой и незнатной Сибилле де Фонтень, уже второй десяток лет ошивавшейся при княжеском дворе без малейшей надежды на замужество. О ней говорили, что она передает сведения Саладину, а князя околдовала. Иначе как ворожбой этот союз объяснить было невозможно. Бессмертный Эмери привычно отлучил Боэмунда III, проклял любимый город и удалился в Косер.

А давно забытая Андроником Филиппа Антиохийская вышла замуж за старого Онфруа II де Торона. Коннетабль был не чета своему изнеженному внуку: в бою у Брода Иакова верный воин заслонил собой Прокаженного монарха и сражался за своего суверена с сатанинским отродьем так, как когда-то на том же самом месте Иаков с ангелом бился. Ценой собственной жизни спас помазанника. Филиппа ненадолго пережила его. Да, дети Констанции унаследовали неуемное, страстное сердце матери.

Нет, не станет Рено в свой последний день вспоминать Констанцию. Все в Утремере искали утоления своим страстям и амбициям, и женщины не были исключением. Многих уж нет на этом свете. Давно скончалась Агнес де Куртене, у которой вожделение и приязнь всегда побеждали честь и долг. Даже родная дочь Рено Агнесса, оставшаяся в памяти сопящим клубочком в колыбели, и та уже легла в землю далекой Венгрии. А бывший узник Алеппо пережил их всех, словно судьба вернула ему годы заточения.

Два года назад ушел и Бодуэн IV. Под конец жизни Прокаженный устал, он нуждался в спокойствии, чтобы умереть, и ради этого заключил с курдом мир. Перемирие было выгодно и изможденному Айюбиду: в Сирии свирепствовал голод, ему требовался срок, чтобы оправиться от потерь, дождаться лучшего часа и подготовить новое нападение. Но Шатильон не намеревался дарить врагу Господа время и возможности, он не собирался помирать в постели.