Рено не выдержал жалкого вида помазанника:

– Ги, возьмите себя в руки, не тряситесь, как грешник на Страшном Суде!

Король поднял голову, извилистые ручейки слез пробороздили его закопчённые, щетинистые щеки. Срывающимся от бессильной злобы голосом он упрекнул Магистра тамплиеров:

– Это все ваша вина, Жерар. Это вы внушили мне, что Сен-Жиль убеждал нас остаться в Ла Сафури, только чтобы вернее погубить. Я послушался вас, мы двинулись в этот проклятый поход – и вот все потеряно.

Шатильон не стерпел такого малодушия:

– Как будто вы не знали, ваше величество, что если Сен-Жиль скажет, что солнце светит, то Магистр на Святом Писании поклянется, что оно приносит одну лишь тьму. Он ведь и королем вас сделал только Триполи в отместку.

Долгая болезнь и немощь Бодуэна Прокаженного успели расколоть единство баронов. Запах смерти над престолом превратил наследников трона и их сторонников в грифов и гиен. Следующий венценосец – Бодуэн V, восьмилетний сын Сибиллы и Гильома Монферратского, прожил всего год, и после кончины этого последнего бесспорного короля многие принялись решать вопрос дальнейшего престолонаследия по собственному разумению.

Принцессу Сибиллу поддерживал ее дядя Жослен III де Куртене, а многочисленные Ибелины горой стояли за младшую дочь Амальрика – Изабеллу, поскольку Балиан Ибелин сочетался браком с ее матерью – Марией Комниной.

После двух сестер ближе всех к трону был кузен Амальрика Раймунд Сен-Жиль Триполийский, и эта близость сводила графа с ума, он еще пять лет назад пытался свергнуть Прокаженного. А уж похороны Бодуэна V граф даже не почтил своим присутствием: сломя голову помчался в Тивериаду – собирать Великую Курию в своих владениях. Не учел только, что в Иерусалиме остался его смертельный враг – Жерар де Ридфор, который так и не простил Сен-Жилю проданной купцу невесты.

Несколько лет назад Жерар вступил в орден тамплиеров и за короткий срок сумел стать Великим Магистром. Он не дожидался решения баронов. Едва сын Сибиллы лег под плиту у Голгофы, Ридфор приказал братьям-храмовникам запереть все ворота Иерусалима, и патриарх Ираклий – еще одна жалкая креатура Агнес де Куртене – помазал на царствие Сибиллу под охраной послушных Магистру братьев ордена. Влюбленная королева тут же переложила корону на своего супруга Лузиньяна.

Так Утремер обрел убогого монарха, не способного вести за собой никого, помимо жены. Его родной брат Жоффрей и тот заявил, что уж если Ги сделали королем, то его, Жоффрея, должны были сделать Господом Богом.

Жерар де Ридфор огрызнулся:

– Мы бы прорвались к Тивериаде и к озеру, если бы Сен-Жиль не повел нас безводным, непроходимым путем и не выбрал место для ночевки без воды и укрытия.

Совет Сен-Жиля и впрямь оказался плохим, может, даже предательским, но ему предшествовало столько благих намерений, себялюбивых интриг, алчности, зависти, соперничества и вражды среди баронов, что каждый внес посильную лепту в то, чтобы завтра на сирийских рынках христианские рабы продавались дешевле пары сандалий.

Если бы Рено пекся только о личном преуспеянии, он поддержал бы младшую из сестер – Изабеллу: принцесса была замужем за его пасынком Онфруа IV де Тороном, сыном Стефании, но Ги де Лузиньян хоть звезд с неба и не хватал, зато беспрекословно слушался опытного, овеянного легендами Бринса Арната, а клика Изабеллы непременно оставила бы заправлять Утремером регента Сен-Жиля. Как ни крути, слабохарактерный болван представлялся предпочтительнее умного и опытного предателя. Да и не годился нежный сынок Стефании в монархи. Он и сейчас умудрялся выглядеть несчастнее всех. Миловидный и женственный, словно алтарный мальчик, Онфруа был, в отличие от Лузиньяна, смышлен, начитан и полон понятий о чести, но оказался умельцем только штаны в скриптории протирать: первым не выдержал, удрал от собственных сторонников, явился в Иерусалим и присягнул соперникам на верность. А вот Триполи с потерей трона не смирился: отказался принести оммаж Лузиньяну, отторг Галилею от остального королевства и заключил отдельный мир с Саладином. Ибелины тоже не признали нового венценосца, старший из них в Антиохию переселился, лишь бы не присягать Иерусалимскому королю!

Саладин не упустил возможность усугубить раскол среди латинян и два месяца назад, в мае, потребовал у Сен-Жиля прохода своих войск по землям Галилеи. Граф Триполийский и на это безропотно согласился.

Шатильон вытер черный от чада лоб, поглядел на манящую, недоступную гладь Галилейского моря, на темные холмы на дальнем берегу:

– Интересно, Жерар, как вы теперь выкрутитесь?

Будь Айюбид справедлив, он бы наградил Ридфора. Ведь это Магистр, у которого ярость всегда заменяла разум, напал два месяца назад неподалеку от Назарета со ста сорока рыцарями на впущенное Сен-Жилем в рубежи Утремера семитысячное войско неверных. Из того боя при Крессоне лишь трое спаслись бегством, в их числе и сам зачинщик Ридфор. А головы остальных тамплиеров увенчали сарацинские пики.

– Нехристи братьев ордена в живых не оставляют, – угрюмо ответил Магистр.

Шатильон сухо засмеялся:

– Это простых храмовников не оставляют, которым нечего за себя предложить. А вы наверняка что-нибудь придумаете, чтобы сельджукские сабли не отправили вас в рай до тех пор, пока вы весь Утремер в преисподнюю не свергнете.

После несчастья Крессона среди баронов поднялась буря негодования против Сен-Жиля. Союзника Саладина обвиняли даже в тайном принятии ислама, а патриарх Иерусалима пригрозил отлучить изменника от церкви, расторгнуть его брак с Эшивой Галилейской и освободить его вассалов от оммажей. Когда Триполи обнаружил, что единственным его другом остался глава джихада, он почел за лучшее примириться с Лузиньяном. Латиняне снова были едины – и вовремя, ибо тридцатитысячная армия султана Египта и Сирии пересекла Иордан.

После праздника апостолов Петра и Павла самое большое на людской памяти двадцатитысячное королевское ополчение выступило навстречу врагу и стало лагерем у галилейских источников Ла Сафури, заслоняя собой Палестину, но пытаясь избежать открытого боя. Тогда, чтобы выманить противника из стратегически превосходной позиции, сарацины напали на Тивериаду.

Сен-Жиль с пеной у рта уговаривал Лузиньяна оставить город и собственную супругу на милость Саладина. Но какой толк от армии, если она бережет стратегическое превосходство, а не разоряемый Утремер? Шатильон с Жераром де Ридфором переубедили короля выступить на помощь осажденным. От Ла Сафури до Тивериады вело всего шесть с половиной лье, и спуститься к городу под обстрелом тюркских лучников было пусть и трудной задачей, но вполне посильной. Да, у сарацин был численный перевес, но с каких это пор огонь пугает, что древесины многовато?!

Да только если Сатана задумал сделать исполнимое неисполнимым, ему оказалось достаточно отдать армию франков под общее командование безмозглого Лузиньяна, его коварного соперника – умника Сен-Жиля и неуправляемого Жерара де Ридфора.

Вчера утром они двинулись маршем по старой римской дороге. На выходе из Ла Сафури сержантам пришлось зарубить какую-то неугомонную древнюю старуху, злобно проклинавшую «грешных разбойников» и сулившую им погибель. Сельджукские конные лучники обстрелами и непрекращающимися нападениями замедляли движение тамплиеров в арьергарде, а авангард стремился поскорее достигнуть спасительного озера, и вскоре колонна опасно растянулась меж холмов. К полудню все же пробились к источнику Турана, но воды там оказалось – кот наплакал, и Сен-Жиль, которому принадлежала привилегия возглавлять и вести ополчение по своей земле, предложил двинуться к источнику Саджара. За каждую пядь приходилось сражаться с армией Саладина, и вскоре люди и лошади изнемогли от усталости и жажды. Сарацинам удалось оттеснить христиан с намеченного пути и отрезать им возвращение к Турану.

Еще до захода солнца Магистр тамплиеров заявил, что его воины обессилели и валятся с ног. Сен-Жиль посоветовал разбить лагерь на сухом плато у деревни Марескальция. Скоро обнаружилось, что тамошние колодцы, наполнявшиеся зимними водами, высохли. Франки знали каждый камень и источник в Галилее лучше, чем дорогу от собственной постели к ночному горшку, но к концу первого дня они прошли лишь половину пути и потеряли треть людей.

От жажды у Рено закружилась голова. Свой последний глоток из походного бурдюка он сделал еще ночью, когда душащая гарь подожженной степи и жар запаленных врагами костров превратили разбитый ими лагерь в сущую преисподнюю, а басурмане непрестанно подвозили на верблюдах кувшины с озерной водой и на глазах у задыхающихся страдальцев выплескивали драгоценную влагу на землю. До утра франков поливал адский дождь сельджукских стрел, и уши закладывали непрестанные жуткие вопли «Аллаху Акбар!». Тут уже не одна сумасшедшая старуха, но и Сен-Жиль предрек, что все они непременно погибнут и королевство обречено. Местные друзы, не простившие латинянам разрушения Сарахмула, увидели, что положение христиан безнадежно, и переметнулись на сторону магометан.

Спасительная чаша Тивериадского моря мерцала внизу, до нее рукой было подать, но от сухих солдатских глоток ее отделяла тридцатитысячная армия Саладина, непроходимая глупость Лузиньяна и предательство графа Триполийского.

Рассвет дня святого Мартина из Тура застал франков в плотном кольце врагов и огня. Несколько рыцарей графа Триполийского – Бодуэн де Фортью, Раймонд Бак и Лаодиций де Тибериас, пусть души их никогда не обретут прощения! – перебежали к врагам Господа и рода человеческого, а остальное воинство, полумертвое от вчерашнего перехода по безводной местности, от ужасной бессонной ночи в огненном пекле, дыме и под обстрелами, свернуло, по совету все того же Сен-Жиля, к Евангельской Горе Блаженств, вздымавшейся над равниной двумя верблюжьими горбами. Им удалось пробиться к ее подножью, но и здешний родник был сух.

Тогда граф Триполийский построил отряд клином и бросился в конную атаку на вражеское кольцо. Эмир Техеддин немедленно открыл в своих рядах проход для недавнего союзника и для четверых его пасынков и вновь сомкнул строй за последним из людей Триполи. Вместе с ними из смертельного окружения выскользнули также Реджинальд Сидонский и Раймонд Антиохийский, сын Заики и крестник Сен-Жиля. Отдельным маневром удалось вырваться только Балиану Ибелину и бравому сенешалю Жослену Эдесскому. Такой уж он человек, Жослен. Слишком умен, чтобы геройски защищать гиблое дело. Как бы то ни было, беглецы бросили соратников на верную смерть.