* * *

Весной аль-Малик многобожников Бодуэн со своей армией поднялся на тучные пастбища возле Баниаса и захватил у мирных туркменов, подданных Нур ад-Дина, великое множество скотины и конских табунов. Это нападение подало султану желанный повод нарушить опостылевший мир с грязными пожирателями свиней. Подстегнули его и воинственные настроения дамасской толпы.

К тому времени несколько десятков семей магометанских феллахов сбежали во владения Нур ад-Дина от жестокости христианского повелителя Ибн Барзана, владевшего Рамлой, а также крепостью Мадждаль Яба-Мирабелью и Явне-Ибелином. Беженцы заселили в Халебе и в Дамаске целые кварталы и принялись громко ратовать за священную войну с франджами, ибо в случае победы надеялись вернуть свои земли. В мечетях и на базарах они перечисляли обиды, нанесенные им многобожниками – жестокими вымогателями, которым чуждо сострадание и справедливость. Поэты декламировали в чайханах душераздирающие скорбные плачи о поруганном Аль-Кудсе и утерянных отчих домах, а множество имамов, суфиев, ученых, правоведов и хафизов-знатоков Корана призывало ускорить грядущий Конец Дней и уговаривало правоверных вооружиться для джихада, о котором во дни их отцов и дедов и арабы-то редко вспоминали, а тюрки так и вовсе понятия не имели. Все больше горячих голов рвалось сражаться с погаными кафирами до полного торжества, и даже люди благоразумные поверили в достижимость освобождения земель Дар-аль-Ислама от гнета укрывателей истины.

Нур ад-Дин, опытный всадник, торопился оседлать порожденные его успехами надежды и воодушевление. В отличие от своего отца, невежественного тюрка-сельджука, нынешний атабек Халеба, недаром прозванный Светом Веры, был воспитан арабскими наставниками в духе сунны. Он собрал вокруг себя множество поэтов, грамматиков, факихов-чтецов и толкователей Корана, людей пера, богословов, суфиев и законоведов, и все они беспрестанно доказывали неотложность джихада и восхваляли славные деяния его предводителя Нур ад-Дина. Шаиры-правоведы воспевали добродетели Защитника Ислама на площадях и в мечетях всего Дар аль-Ислама, имамы читали назидательные проповеди о благочестии правителя, многочисленные хакимы обосновывали важность завоевания последователями Аллаха святого Аль-Кудса, а кади, ответственные за исполнение законов шариата в рядах аскара, воодушевляли солдат примером их военачальника. Стараниями глашатаев безупречного атабека принялись величать царским титулом аль-Малик аль-Адил – Справедливый Царь.

Нур ад-Дин всячески способствовал процветанию Ислама и не жалел денег на помощь нуждающимся и на благочестивые цели: без устали строил в Дамаске и Халебе новые мечети и минареты, открывал и содержал медресе, опекал суфийские братства, каждый месяц жертвовал девять тысяч драхм вакфу на выкуп суннитских пленников. Когда один из приближенных указал эмиру, что денежные пожертвования было бы правильнее употребить на жалование войску, Нур ад-Дин воскликнул:

– Клянусь Аллахом, я не надеюсь победить без их молитв, ибо в Коране сказано: «Это вашим беднякам вы обязаны милостью Бога и вашей победой!» Разве не будет грехом, если я прекращу заботы о людях, чьи стрелы-молитвы летят точно в цель, пока я сплю на моем ложе? Для этих людей предназначена доля в моей казне, нельзя мне отдать ее кому-либо, помимо их!

Правоверный правитель, он два раза в неделю сам или посредством своих представителей выслушивал жалобы любого обиженного, изгнал из своих владений всех еретиков, шиитов в первую очередь, и уверял, что сам Пророк посылал ему озарения, обещавшие скорое и полное торжество над многобожниками.

В Свете Веры, которого перестали кликать тюркским атабеком, а принялись титуловать султаном, муджахиды обрели долгожданного предводителя. Вскоре во всем мусульманском мире не осталось столь почитаемого правителя, за единственным исключением багдадского халифа.

Вместе со своим курдским военачальником Асадом ад-Дином Айюбом Ширкухом, недаром прозванным Горным Львом, победителем Бринса Раймонда де Пуатье, Нуреддин принялся нападать на Баниас, и страдавшие от набегов франджей бедуины с туркменами охотно помогали ему.


Все лето Господне 1157 прошло в непрестанных стычках. Сарацинам удалось вероломно подстеречь армию Бодуэна на переправе через Иордан, у брода Иакова. Около трехсот рыцарей и восемьдесят семь братьев-тамплиеров попало в руки нехристей, в том числе королевский маршал Одо де Сент-Аман и Великий Магистр Бертран де Бланшфор. Сам король спасся чудом, проскакав галопом пять лье до Сафеда.

Проклятые басурмане вернулись в Дамаск, торжествующе воздев на пики белокурые головы несчастных жертв и волоча пленных за конскими хвостами. Дамасская чернь встретила победителя всенародным ликованием и чествовала сельджука как великого героя ислама.

Однако Господь хоть и строго карал своих сынов, но полного поражения им по-прежнему не желал: Тот, кто некогда оставил семя Израилю, чтобы в конец не уничтожилось Его наследие, Тот и теперь пощадил Заморье и наслал на земли неверных собак землетрясения, превратившие их города в развалины, а в октябре обрек самого Нуреддина на тяжкую хворь. По басурманскому обычаю приближенные, почуяв запах смерти повелителя, тут же принялись интриговать и соперничать. Латиняне усердно молились о скорейшей кончине заклятого врага, тем временем стараясь разграбить, разрушить и поджечь как можно больше принадлежащих ему деревень и мечетей и захватить побольше пленных и рабов.

Зангид хоть и выжил, но зачах, растерял бешеный свой напор и дьявольскую воинственность. Передал командование курду Сиракону-Ширкуху, сделал его правителем Дамаска, а сам проводил время в молитвах, размышлениях, чтениях и беседах с муллами. Немощь Нуреддина спасла Утремер и оказалась весьма на руку Византии. Но франкам по-прежнему не хватало сил для решительной победы, поэтому Бодуэн продолжал лихорадочно искать могущественных союзников.

Осенью сенешаль королевства Онфруа II де Торон и бывший коннетабль королевства Гильом де Бюр поспешили в Константинополь, дабы заверить василевса, что Иерусалим не имел никакого отношения к злодействам князя Антиохийского на Кипре, и просить у императора для двадцатисемилетнего Бодуэна III руки какой-либо из его родственниц.

Той же осенью 1157 года от воплощения Господня из Фландрии прибыли изрядные силы крестоносцев. Настал благоприятный момент нанести сокрушительный удар по ослабленному болезнью и междоусобицей Нуреддину.

* * *

Порывы стылого ветра сотрясали королевский шатер, пламя свечей дрожало и колыхалось, в их мерцающем свете метались тени рыцарей. Снаружи хрипло перекликались усталые часовые, ржали кони, сквозь полотняные стенки шатра светились костры, весь лагерь пропах дымом, гарью пожарищ и переворачивающими кишки ароматами бобовой похлебки и жарящихся кур.

Бодуэн в изнеможении опустился на сундук, оруженосец стягивал с монарха покореженную в двух местах кольчугу, король тяжело дышал. Рейнальд Шатильонский сбросил на земляной пол драный, замызганный бурой кровью и грязью плащ и сдирал перчатки. Темное, заросшее щетиной лицо посерело от утомления, но перламутровые глаза сверкали и движения оставались ловкими по-прежнему:

– Ваше величество, завтра весь город будет наш.

Стены Великой Кесарии, которую магометане прозывали Шейзаром, обрушились от возмущения земли еще в августе. Содрогание земной тверди превратило мощные укрепления в груду камней, а рухнувшая цитадель погребла под руинами все правящее семейство Мункызитов, на свою беду собравшихся отмечать обрезание одного из принцев. Из всего рода шейзарских эмиров Божьего гнева избежал лишь один Усама, пребывавший в Дамаске при дворе Нуреддина. Впрочем, это никого не удивило, Бодуэн тогда только усмехнулся: «Если грянет новый потоп, на Арарате Ноя встретит сухой Усама».

Первыми беззащитностью Шейзара-Кесарии воспользовались ассасины, тут же захватили развалины цитадели. А осенью, когда стало ясно, что хворый Нуреддин ничем франкам не угрожает, под наспех восстановленными укреплениями города появились совместные силы Иерусалима, Антиохии и неутомимого Тьерри Эльзасского, графа Фландрского, вновь, уже в третий раз, прибывшего со своими войсками в Палестину, дабы раздобыть Господу славу, а себе – владения.

К полудню короткого, пасмурного зимнего дня латинянам удалось смять беспорядочное, неумелое сопротивление городского ополчения и ворваться в тесные, извилистые переулки нижнего города. Большинство защитников Шейзара разбежалось по окрестным горам, часть отступила в верхний город, но, как всегда, нашлось несколько бешеных собак, готовых драться даже в самых безнадежных условиях. Сражение с ними было трудом неблагодарным и неблагородным – нижний город заселяла городская чернь, добычи никакой, славы и того меньше. В проходных дворах с высокими оградами, среди глухих стен негде было развернуться с конем, копье становилось бесполезным, даже мечом орудовать оказывалось несподручно. И все же с помощью топориков, булав и кинжалов рыцари и ратники до захода солнца зачищали развалины и постройки, вырубали сады, поджигали дома и выковыривали затаившихся басурман из погребов и укрытий. К темноте почти весь обезлюдевший нижний город лежал в дымящихся руинах, и по нему носились лишь обезумевшие псы.

Потемневшие от грязи и дождя растрепанные волосы короля торчали дыбом, но Бодуэн светился от счастья:

– На восходе двинемся на верхний город. Цитадель полуразрушена, а ассасины с местными вояками – как шакалы с гиенами. Завтра Великая Кесария будет нашей, – король прижал кулак к губам, зажмурился и потряс головой. – Наконец-то. Столько лет мы мечтали об этом. Последний раз Пуатье с Иоанном осаждали этот город лет двадцать назад.

– Я, кажется, обречен шагать по жизни в сапогах славного Пуатье, – хмыкнул Шатильон.

– Не самый худший предшественник, – Бодуэн пренебрежительно пожал широкими плечами, нагнул голову, оруженосец растер ему шею и волосы мокрым полотнищем.