По совету Шатильона италийские суда на Пасху доставили паломников из Яффы и Акры, но для успешного штурма не хватило этих непривычных к оружию вилланов, а едва они провели на пустынном берегу достаточный срок, чтобы заработать обещанные им деньги и индульгенции, как принялись тяготиться нескончаемой осадой. Капитаны кораблей тоже не желали терять драгоценное время летней навигации на патрулирование аскалонского побережья. Первой благое дело под покровом ночи покинула трирема «Серениссима», недаром над ее кормой реял девиз «Non aspetto! – Не жду!». Прочие судовладельцы сходили с ума, представляя себе выгодные фрахты, достающиеся ее капитану, известному пройдохе Антонио, пока они бесприбыльно торчат в водах Аскалона, подобно евнухам у дверей гарема. Одна за другой галеры покидали рейд. А едва последний венецианский корабль скрылся за горизонтом, как море застлали египетские паруса, и во вражескую гавань беспрепятственно вплыли семьдесят фатимидских судов из Александрии, до кормы заполненные припасами и оружием.


Еще три месяца миновало в бессильном разглядывании гигантских бастионов.

У жителей Аскалона уже вошло в обычай нагуливать себе аппетит перед ужином, прогуливаясь вдоль парапетов укреплений и посмеиваясь над маджнунами – дурными франджами, томящимися на палящем солнце в зловонном лагере.

К августу изнемог даже упорный, как вол, Бодуэн. В несчетный раз объезжая стены города, он с бессильной досадой рассматривал из-под ладони вражьи куртины. В хвосте свиты понуро трусил на похудевшем Баярде Рейнальд. Почти четыре месяца он провел под стенами Аскалона, но случая отличиться и обрести благосклонность короля все не представлялось. Его догнал и учтиво окликнул скакавший следом тамплиер:

– Я слышал, мессир, вы из Антиохии? Могу ли я узнать у вас о здоровье благородной княгини?

– Вот не знал, что тамплиерам разрешено интересоваться женщинами, – прищурился Рено. – С большей нежностью ее тут вспоминал только басурманский эмир.

– Княгиня Антиохийская когда-то спасла меня от позорной казни.

Рено взглянул на тамплиера с уважением:

– Как это вы умудрились заслужить позорную казнь с такими учтивыми манерами, брат-храмовник?

– Тот случай помог мне их приобрести. Сержанту-тамплиеру оказалось достаточно нарушить дисциплину и уронить честь ордена. Я не сдержался и из-за пары обидных слов скрестил мечи с задиристым пажом ее светлости. Наш сенешаль уже закинул веревку на дерево, и только княгиня удержала де Монбара, не устрашившись даже его меча. Я не боюсь смерти, но не так должен погибнуть брат ордена.

Храмовник сказал это просто, без напыщенности или хвастовства. Протянул руку Рейнальду, Шатильон склонился с седла, ответил крепким рукопожатием:

– Рад свести знакомство с висельником. Так это вас Вивьен подначил? Неисправимый забияка. Если вернусь в Антиохию, непременно снесу ему голову.

– Конечно, вернетесь. Передайте тогда княгине, что спасенный ею Симон навсегда остался благодарен ей. Хоть мне и не следует обращать внимание на женщин, но я не мог не заметить, что она прекрасная дама.

– Это бросается в глаза. Я вот тоже так считаю, потому и прибыл сюда – просить короля дать согласие на наш брак, но мне до сих пор не представился случай отличиться и снискать такую милость.

Рено похудел, оброс черной щетиной, глаза покраснели и слезились от недосыпа и песчаного ветра. Все устали и отчаялись. Король вот-вот снимет осаду. И что тогда? За неудачную кампанию никто не станет награждать рукой самой владетельной принцессы Утремера. Тамплиер не отвечал, сгорбился в седле и продолжал рассматривать необоримые фортификации.

Скачущий впереди Бодуэн круто остановился, подняв жеребца на дыбы, свита столпилась вокруг венценосца, напирая друг на друга конскими крупами:

– Все, снимаем лагерь.

Рыцари сжимали челюсти, хмурились, пялились в землю и молчали, потому что лучшего плана ни у кого не было. Магистр госпитальеров де Пюи сокрушенно подергал ус:

– Нам больше не собрать войска для подобного усилия. А без Аскалона южная Иудея никогда не будет в безопасности, и нам уже вовеки не взять Египет. Повторится ошибка с Алеппо: захвати мы эмират полвека назад, Нуреддин сегодня овец бы пас, а не Сирией владел.

Магистр тамплиеров Бернар де Трембле тут же запальчиво уличил соперничающий орден:

– Госпитальерам не терпится захватить Египет, чтобы им сподручнее было через Александрию торговать! Наша миссия включает в себя только Святую Землю!

– Оказывается, Иберию тоже, с тех пор, как вам обещали десятую долю доходов от всех отвоеванных в ней владений. Сдается, каждая земля, с которой можно поживиться, наполняется для храмовников святостью!

– Мы убедились, что Аскалон осадой не взять, значит, надо штурмовать, – прервал Шатильон перебранку Магистров.

– Да как?!

Казалось, широкий оскал городских стен насмехался над усилиями латинян. Симон Ришар подал голос:

– А что если собрать весь хворост и ветви из вырубленных садов, все оставшиеся бревнышки, щепки и деревяшки, свалить все это у подножья стены, залить маслом и попробовать развести огонь? Если запылает как следует, кладка может рухнуть, а если сначала поджечь мешки с хлопком, густой дым не позволит защитникам затушить пожар.

Все плодовые бустаны, оливковые и финиковые рощи вырубили еще зимой, от цитрусовых плантаций остались одни пеньки, фиговые деревья и шелковицы давно сравняли с землей, а пригодные стволы пошли на сооружение осадных башен. Но море порой выбрасывало древесину, и высохшего конского навоза имелись авгиевы запасы.

– А почему вы не предложили это ордену, брат Ришар? – раздраженно спросил Магистр Бернар де Трембле, грубо дернув уздечку своего жеребца.

– Мессир Рейнальд де Шатильон только что поделился этим планом со мной, Мастер. Мне бы такое и в голову не пришло. Если вы помните, ваше величество, это не первый план нападения, предложенный шевалье Шатильоном.

Рено усмехнулся, покачал головой, но промолчал. Ив де Несль, граф Суассонский, не терпевший антиохийцев с тех пор, как ему отказала их княгиня, процедил:

– Если прежний план Шатильона был так хорош, то почему мы по-прежнему по эту сторону стены?

Рыцари согласно закивали, внутренние споры и разногласия отступили перед необходимостью дать общий отпор новоявленному выскочке. Один король почесал свалявшуюся бороду:

– Стоит попробовать. Иначе все было напрасно. Немедленно пошлем ратников на сбор всего, что может гореть.

– Планы придумывать и кизяки собирать – не на стену лезть, – громко сказал Гуго д’Ибелин, уставившись в упор на Шатильона. Ибелины сами были новой знатью, возвысившейся только в Утремере, и, чего Гуго уже совсем не мог простить нахалу, прекрасная Агнес де Куртене отличала Рейнальда.

Первым в узкий проем ворваться – на верную смерть пойти. В пылу боя любой рванулся бы, отпихивая товарищей, но тут все со злорадством предоставили эту честь умнику, вылезшему поперек более достойных людей. Шатильон рывком развернул коня:

– Ваше величество, я надеюсь, мне будет позволено возглавить приступ.

Симон перебил его:

– Эта честь должна принадлежать храмовникам. Не годится кому-либо оказаться преданнее Господнему делу.

Бернар де Трембле оттеснил злобно всхрапывающим конем брата Ришара, прошипел:

– Вы сегодня, Симон, прямо в каждой бочке затычка! – Заметил издевающийся взгляд де Пюи, приосанился и громко заявил: – Если стена рухнет, я берусь захватить город с сорока братьями! Сам поведу их. А вы, Ришар, – бросил мстительно, – понесете знамя.

– Спасибо за честь, Мастер, – спокойно ответил Симон. Самая опасная должность, она и самая почетная.

Побросали в разведенные костры все, что могло гореть и у чего не оказалось хозяина, способного отстоять свое добро, пожертвовали даже осадной башней, и от плавящего жара огромного пламени рухнула наконец-то поврежденная обстрелами куртина. Сорок тамплиеров, среди них сам магистр ордена и знаменосец Симон Ришар, ворвались в образовавшуюся брешь, и пока крохотный отряд гордецов пытался покорить город, их товарищи не позволяли прочим рыцарям последовать за ними. Королевские воины могли бы одолеть храмовников, но король повелел не поднимать меча на собратьев по оружию.

К вечеру все было кончено. Верхушки бастионов увенчались фонарями, защищенными от ветра стеклянными колпаками. В их колеблющемся свете качались сорок обезглавленных трупов, привязанных за ноги и перекинутых через парапеты. Аскалонцы одолели не пожелавших делиться славой и добычей храмовников, обезглавили их тела и надругались над несчастными мучениками, вывесив их пищей для птиц. Болталось под порывами морского ветра, словно продолжая спор с госпитальерами, туловище Великого Магистра ордена Бернара де Трембле. Покорно закинуло вниз руки тело Симона Ришара. На развевающихся белых льняных коттах кровяным подтеком расплывался алый крест, символ мученичества. Шатильон приподнял руку, словно хотел перекреститься, но вместо этого сгорбился, отвернулся и вытер глаза от вечно летящего в них песка. В конце концов тамплиер предназначен погибнуть за дело Христово так же непреложно, как цветам приходится облететь, чтобы дерево принесло плоды. Вот только Симон поспешил, выхватил у судьбы удел самого Рейнальда. Что ж, если приведется, Шатильон вернет этот долг тамплиерам.

Осажденные залатали брешь досками из египетских кораблей, но негодующие латиняне обрушили на пробоину всю силу своих метательных машин и было ясно, что долго заплата не продержится. Рассчитывая на численное преимущество, руководимое дьявольским наущением ополчение Аскалона вышло сражаться на равнину. Шатильон с остервенением дрался в первых рядах.

Всевышний хоть и сурово испытывал франков, но совершенно отвергнуть своих сынов не восхотел и даровал им над филистимлянами блистательную победу, подобную которой над ними даже царь Давид не одерживал. Оставшиеся в живых аскалонцы, лишившиеся армии, с полуобрушенным бастионом, поспешили вступить в переговоры и согласились сдать город.