— Я приехал вчера вечером и остановился на постоялом дворе «Славный король Генрих».

— И все ради того, чтобы встретиться со мной? Думаю, что не случилось бы большого несчастья, если бы вы пришли в особняк де Фонтенак и вызвали меня, — сказала она и тут же прикусила язык, едва только представила, что могло бы из этого выйти и что стало бы с Шарлоттой.

— Вы сами знаете, что в особняке Фонтенаков мне делать нечего, а я непременно хотел повидаться с вами. На улице сейчас холодно, и я не хочу, чтобы вы мерзли на снегу. Почему бы нам не пойти ко мне в гостиницу и не выпить чего-нибудь горячего? Там нам было бы гораздо уютнее разговаривать.

— А моя репутация? Вы о ней подумали? — воскликнула пожилая дама и, показав на деревянные башмаки, в которые была обута, добавила: — Снега я не боюсь, я к нему подготовилась, так что мы прекрасно можем поговорить и здесь, особенно если разговор будет не слишком долгим. Что же вы хотели узнать?

— Как она себя чувствует?

— Кто? «Та-чье-имя-нельзя-больше-произносить-вслух»?

— Да. Я...

— А вам не кажется, что вы ведете себя смешно? Неужели вы стали боязливее графа де Сен-Форжа! Извольте запомнить, дорогой «кузен», у меня в доме кошку называют кошкой, и мне кажется страшным лицемерием беспокоиться о здоровье и бояться назвать имя! Ну, я жду.

— Вы мучительница! Как себя чувствует мадам де Сен-Форжа?

— Это имя существует только на бумаге, и у нее нет никаких оснований чувствовать себя плохо, но вы ведь интересуетесь Шарлоттой, не так ли?

Альбан вдруг стал таким несчастным, этот большой мальчик, ростом и сложением похожий на рыцаря Круглого стола, что ей стало ужасно его жалко.

— Она чувствует себя, как можно себя чувствовать после многих месяцев заточения.

— Об этом-то я и хотел с вами поговорить. Куда ее отвезли после Бастилии?

— Разве вы не спрашивали господина де ла Рейни?

— Спросил. Он сказал, что в Бастилии она заболела и по приказу короля господин де Лувуа отвез ее в загородный хорошо охраняемый дом, где ей оказали необходимую помощь.

— И где же находился этот дом?

— Откуда же мне знать? Когда она стала лучше себя чувствовать и к ней вернулась присущая ей энергичность, она в один прекрасный вечер сбежала, потому что ей стало невмоготу сидеть в клетке. Побежала куда глаза глядят, через лес. Конечно, заблудилась, погода стояла холодная, она блуждала очень долго и в конце концов упала без сил около какого-то куста. По счастью, этот куст находился в парке мадам де Монтеспан, и та, известная своим независимым характером, взяла ее к себе в дом и ухаживала за ней. В день, когда Его величество пригласил весь двор любоваться Зеркальной галереей, мадам де Монтеспан взяла беглянку за руку и с беспримерной отвагой подвела к королю. Неужели господин де ла Рейни ничего вам не говорил? Он сам был у короля, когда Шарлотта рассказывала Его величеству о своих злоключениях.

— Господин де ла Рейни сказал мне, что Шарлотту нашли без сознания после целой ночи блужданий по лесу, что герцогиня Орлеанская предложила ей вновь поступить к ней на службу, но Шарлотта попросила отсрочки, чтобы пожить в своем доме, немного отдохнуть и оправиться от перенесенных невзгод.

— Думаю, вы согласитесь со мной: ведь она заслужила отдых?

— А больше вы ничего не слышали? Ходили слухи о похищении... каким-то влюбленным кавалером?

Мадемуазель Леони уставилась на молодого человека с неподдельным недоумением.

— Вы никогда не казались мне простачком, Альбан! С каких пор вы стали интересоваться слухами?

— С тех пор, как стал полицейским.

— Понимаю. Но не понимаю, почему вы всегда должны ходить в мундире! Господин де ла Рейни взял на себя труд рассказать вам то, что услышал во время аудиенции у короля, так окажите ему честь и поверьте ему. Не тратьте свое и мое время понапрасну. И учтите, что я причащалась, и во рту у меня еще маковой росинки не было. Закончим нашу беседу, и позвольте мне пребывать в уверенности, что вы окончательно успокоились. Сейчас мадам де Сен-Форжа — не будем все-таки забывать, что она замужем, — больше всего нуждается в тишине и покое. Вот все, что я пока могу вам сказать.

— Вы вежливо посылаете меня ко всем чертям, — с горечью признал Альбан. — А я-то считал вас своим другом.

— Не понимаю: разве я дала вам повод усомниться в моей дружбе? Тюрьма — тяжкое испытание для юного и хрупкого существа. Нужно время, чтобы забыть пережитое. Подождите.

— Спасибо за напоминание. Простите, если задержал вас на холоде дольше, чем предполагал.

Он поклонился, надел шляпу и быстро пошел прочь, но мадемуазель окликнула его:

— Месье Делаланд, не согласитесь ли вы кое-что передать вашему начальнику?

Он тут же остановился. Мадемуазель Леони сделала ему знак наклониться к ней и сказала:

— Думаю, ему будет небезынтересно узнать, что во время отсутствия своей супруги граф де Сен-Форжа в сопровождении шевалье де Лоррена приходили к мэтру Моблану с тем, чтобы получить часть «своего» наследства. Похоже, граф пустил на ветер чуть ли не все свое богатство, играя в азартные игры. Полагаю, главному полицейскому могут пригодиться эти сведения.

— И не только ему.


***

В тот день Шарлотта постоянно думала о покойной королеве, и ей захотелось проделать путь, какой они совершали вместе. Она решила после полудня пойти в больницу и навестить больных бедняков. Зима была суровой, и наверняка там было много больных. Посещение больницы Шарлотта ощущала как выражение своей преданности светлой памяти покойной. Она вспомнила, что обычно брала с собой Мария-Терезия, спустилась в кухню и попросила Матильду собрать ей две корзины разных вкусных продуктов. Потом предупредила молоденького слугу Пьера, что тот будет сопровождать ее.

— А я схожу и распоряжусь, чтобы запрягали, — предложила Матильда.

— Нет, нет, не нужно, тут совсем недалеко.

— Мало ли, что недалеко! А в такую погоду госпоже графине лучше бы поехать!

— Не стоит рисковать ногами наших лошадок. А то, глядишь, занесет карету, и пешеходы пострадают!

— Разумное решение, — согласилась, входя в кухню, мадемуазель Леони. — Но я непременно отправлюсь вместе с вами. Будет несправедливо, если вы попадете в рай одна.

— Вы же ни свет ни заря на ногах, уже и службу отстояли, — смеясь, отозвалась Шарлотта. — Может, на сегодня хватит подвигов?

— Нет. В мои годы порции пора удваивать.

— Прошу заметить, о годах заговорила не я. Лично я не замечаю ваших лет.

Закутавшись в теплые плащи с капюшонами на меху, дамы скорым шагом направились к больнице. По дороге Шарлотта рассказывала, как она в первый раз побывала там вместе с Марией-Терезией и с какой простотой и сердечностью вела себя королева.

— Надо было ее видеть, — говорила Шарлотта. — В простом шерстяном платье, похожем на монашескую рясу, и в полотняном переднике, она кормила больных, помогала их переодевать, не чураясь самых зловонных. Однажды она поила больного, и его вырвало прямо ей на руки. И всегда она была ровна и ласкова, и всегда покорна воле супруга. Вот уж кто, как мне кажется, заслуживает ореола святости!

— Но ее постарались забыть, и очень скоро! Но что там происходит?

Они уже подошли к больнице и, войдя через ворота во двор старинного здания, увидели, что там стоит придворная карета с охраной.

— Интересно, кого они ждут? — прошептала в недоумении Шарлотта. — Уж точно не короля, карета была бы более пышной. Скорее всего, кого-то из королевской семьи.

Ей недолго пришлось мучиться предположениями. На крыльце появились две дамы, беседующие между собой. Одна была матерью настоятельницей, вторая, зябко кутавшаяся в черный бархатный плащ с черно-бурыми лисами, — мадам де Ментенон. Она уезжала, и обе вновь прибывшие дамы отметили почтительность, с какой говорила с гостьей монахиня и как горячо благодарила ее за «щедрые дары».

Спускаясь по лестнице к карете, дверцу которой лакей уже держал открытой, мадам де Ментенон взглянула на Шарлотту и Леони. На ее бледном лице, до сих пор хранящем следы былой красоты, хотя ей было уже за пятьдесят, выразилось удивление.

— Мадам де Сен-Форжа! — воскликнула она. — Какой сюрприз! Я не ожидала увидеть вас здесь!

Дамы обменялись поклонами. Впрочем, весьма чопорными и с той, и с другой стороны. Шарлотта ответила:

— Ничего удивительного, мадам. Для меня это своеобразное паломничество в память о Ее величестве Марии-Терезии, нашей покойной королеве, которую я имела честь сопровождать, когда она приходила сюда, чтобы позаботиться о самых несчастных из своих подданных. Именно об этой ее милости я храню самое проникновенное воспоминание. Инфанта и государыня — она беззаветно служила, как простая служанка, страждущим и обездоленным.

Коротенькая хвалебная речь молодой женщины звучала чуть ли не вызовом. Почти что укором. Было более чем очевидно, что «наперснице» короля никогда не сравниться в смирении и милосердии с истинной королевой. Она привезла деньги, в этом не было сомнений, и, возможно, даже прошла вдоль кроватей, где больные порой теснились по двое и по трое, роняя изредка добрые слова, но мадам де Ментенон была слишком щегольски одета, чтобы предположить, что она могла кормить и поить несчастных...

Мадемуазель Леони, пораженная отвагой юной кузины, слушала, не веря своим ушам. Она и предположить не могла, как преуспела маленькая Шарлотта в смертельно опасных словесных дуэлях. Та, которую за глаза называли «мадам нынешняя», все прекрасно поняла. Губы ее сложились в благосклонную улыбку, но черные глаза метали молнии.

— Такая верность памяти покойной королевы делает вам честь, графиня. К тому же добрые дела — лучшая возможность быть угодной господу и закрыть рты людям, которые так охотно судачат на ваш счет. Желаю вам доброго дня, мадам.