— Да, молодая дама, графиня де Сен-Форжа. Она имела несчастье не понравиться Его величеству королю... Вам могли привезти ее в тот самый день, когда умерла королева, 30 июля.

— Среди моих дам такой нет. Сами подумайте! Я не мог не запомнить этой знатной дамы. В тот печальный день я действительно получил от господина де Лувуа новую узницу, очень юную и разгневанную. Что не мешало ей быть очаровательной. Очаровательной до такой степени, что я даже заинтересовался, как могла такая прелестница не понравиться королю, известному обожателю красавиц.

— Вам передали ее под именем де Фонтенак?

— Именно так! Так ее и назвали. Посмотрев, какая она молоденькая, я отвел ей хорошую камеру на третьем этаже башни Базиньер и следил, чтобы она ни в чем не нуждалась.

— И прекрасно сделали. Видите ли, я совсем не уверен, что Его величество не сожалеет, что так разгневался, и думаю, что долго она у вас не останется.

— Вы думаете совершенно правильно, потому что она уже уехала.

— Уехала? Ее выпустили на свободу? Меня это удивляет. Я бы уже знал об этом.

— Нет, ее перевели в другую тюрьму. Не знаю, по какой причине, но за ней приехала карета, и ее увезли в другое место. В Венсен, я думаю.

Де ла Рейни сдвинул брови:

— И вам не сочли нужным объяснить, почему ее от вас забирают?

— Нет, я не получил никаких объяснений. Было короткое распоряжение де Лувуа, и еще мне сказали, что в донжоне, расположенном в лесу, чище воздух... Поверьте, я очень огорчен, мой дорогой друг, что не имею возможности вам услужить. Вы ведь знаете, с каким уважением я к вам отношусь.

— И я вам возвращаю его сторицей! Ну что ж, придется нам распрощаться, милый Безмо, но прежде примите мою благодарность за вашу любезность, в которой я не сомневался, и за ваше чудесное вино.

— Приходите выпить стаканчик в любое время. Хорошо бы вам прийти ко мне поужинать в ближайшие дни. Сейчас разгар охоты, а мой повар великолепно готовит дичь!

— При первой же возможности вспомню о вашем приглашении. До скорой встречи, дорогой друг, и еще раз спасибо!

Для крепких лошадок главного полицейского расстояние между Бастилией и великолепным донжоном, выстроенным в Венсенском лесу Карлом V, было пустяком. Де ла Рейни рассчитывал туда попасть самое большее через полчаса, но выходил он из Бастилии куда более озабоченный, чем входил в нее. Маркиз дю Шатле, комендант Венсенского замка, был человеком совсем иного склада, нежели добряк Безмо.

Отважный воин и в то же время элегантный и образованный — что было большой редкостью! — знаток света, маркиз принял управление королевским замком, служившим одновременно и крепостью, и тюрьмой, как большую честь. Он с большим неодобрением встретил стаю ведьм, колдуний и прочих знахарок, которыми внезапно заселили его резиденцию, где обычно содержались носители самых прославленных имен, таких, например, как маршал д'Орнано, герцог де Бофор, герцог де Вандом и его брат, великий приор Мальтийского ордена, и множество других, им подобных. И хотя репутация замка внушала скорее страх, так как камеры в нем, как говорилось, «ценили на вес мышьяка», — намек на более чем подозрительные смерти д'Орнано и великого приора, — при этом знать всегда оставалась там в своем кругу, и маркиз-комендант не желал иметь ничего общего с засильем пособниц дьявола.

Однако, будучи умным человеком, он ценил господина де ла Рейни по заслугам. Отправляя к маркизу колдуний, де ла Рейни не раз извинился за то, что вынужден навязывать ему подобное общество. Но так сложились обстоятельства. Того требовал неумолимый закон!

Маркиз принял де ла Рейни с присущей светским людям любезностью.

— Счастлив видеть вас, господин главный полицейский, и надеюсь, что на этот раз вы не привезли мне новую порцию мерзких выродков.

— Можете быть спокойны, я не привез вам никого. Напротив, я приехал, чтобы забрать у вас одну узницу.

— Узницу? Но у меня нет сейчас ни одной!

— Неужели ни одной? Вы уверены?

— Клянусь честью! А кого вы разыскиваете?

— Мадемуазель де Фонтенак, или мадам де Сен-Форжа, как вам будет угодно. Она находилась в Бастилии со дня смерти королевы, а потом должна была быть отправлена к вам. Так, по крайней мере, мне сказал Безмо де Монлезен. Эту молодую женщину собирались перевести к вам, потому что у вас более здоровый климат, чем в крепости у заставы Сент-Антуан.

— Я знаю эту молодую даму! Она ведь дочь Юбера де Фонтенака, наместника города Сен-Жермен? Сначала она была на службе у жены брата короля, потом у королевы испанской, а потом у королевы Марии-Терезии, которая выдала ее замуж за пустышку де Сен-Форжа. Так она попала в Бастилию? И что же ей вменили в вину?

— Она чем-то не понравилась королю.

— Да что вы! В последний раз я был при дворе на балу, который давали в честь возвращения из путешествия по восточным провинциям, и должен сказать, что эта дама, напротив, королю очень нравилась. Может быть, она ему отказала?

— Ничего не могу сказать. Знаю только, что в день смерти королевы юная мадам де Сен-Форжа, крайне взволнованная, побежала вслед за королем, прося его о немедленной аудиенции. Она вошла к нему в кабинет, но никто не видел, чтобы она из него вышла. Затем я узнал, что под охраной стражников прево с заднего хода Версаля ее отправили в Бастилию. Боюсь, что она услышала или увидела то, чего не должна была ни видеть, ни, слышать...

Маркиз дю Шатле достал из кармана табакерку, протянул ее гостю и после того, как тот отказался, взял понюшку, положил ее в нос и тщательно стряхнул крошки табака со своего жабо. Похоже, он обеспокоился.

— Скажу откровенно, что, увидев вас у себя, я подумал, что ваш визит предваряет новую кампанию против ведьм и отравительниц. Не знаю, насколько вы осведомлены по этой части, но по Парижу прошел слух, весьма сдержанный и осторожный, хотя тем не менее явственный, что Ее величество, скорее всего, отравили врачи...

— Что за нелепая мысль! — отозвался рассеянно де ла Рейни, занятый совсем другими заботами.

— Не такая нелепая, как вам кажется, — возразил дю Шатле. — Хирург Ее величества Жерве покончил с собой. По какой причине?

— Я и сам хотел бы это узнать. В некотором смысле подобные слухи весьма естественны: никто еще не забыл недавних процессов об отравлениях, и скоропостижная кончина королевы невольно вызвала у людей подобные предположения. Слух, я надеюсь, угаснет сам собой.

Он мог надеяться сколько угодно, но что от этого менялось? Суть дела оставалась прежней, и в то время как его карета все ближе подъезжала к Парижу, душой де ла Рейни медленно, но неотвратимо овладевало самое ненавидимое им чувство: уныние. Неужели все придется начинать сначала: аресты, допросы, казни, приговоры к долгим годам тюрьмы с тяжелыми условиями пребывания? Нечего пытаться себя обмануть: расползающиеся слухи, смерть Жерве, исчезновение Шарлотты — все это связано между собой и является следствием ужасающего факта: королеву Франции умертвили в ее собственном дворце, чуть ли не на глазах супруга, которого, приходится признать, потеря жены не слишком огорчила. Шарлотта же, вне всякого сомнения, стала свидетельницей чего-то такого, что потрясло ее до глубины души, и она сочла необходимым немедленно сообщить о виденном или слышанном королю. Ее принудили к молчанию, заточив сначала в Бастилию, а потом? Отправив в какую-то далекую крепость, где она будет медленно умирать за глухими стенами, как дочь отравительницы Вуазен? Или... Возможна развязка более быстрая и даже желательная: пистолетная пуля, удар кинжалом и какое-нибудь грязное болото или Сена с камнем на шее.

Воображение так живо изобразило ему ужасную картину, что он гневно сжал кулаки и издал что-то вроде яростного рыка. Шарлотту нужно найти! Найти во что бы то ни стало! Он сам пойдет к Людовику и добьется от него ответа, пусть даже ценой немилости!

Но прежде чем позволить себе такую крайность, Николя де ла Рейни подумал, что, может быть, будет лучше... Нет! Прежде всего ему нужно успокоиться. Он чувствовал, что безумие грозит завладеть всем его существом, и должен был справиться с ним во что бы то ни стало. Ни за что на свете он не рискнет ухудшить и без того опасную ситуацию и оставить без помощи молодую женщину, которой искренне хотел помочь. Ему нужен был совет. Но у кого можно его просить? Только у тех, на чье молчание он мог безусловно рассчитывать, потому что исчезнувшая была им очень дорога...

Вернувшись в Шатле, он нашел у себя в кабинете Альбана. Сидя на корточках перед старинным камином, молодой человек пытался разжечь затухавший огонь. Первые дни октября были холоднее, чем обычно, обещая суровую зиму. Отпустив недовольное замечание по поводу людей, которые не знают, как потратить драгоценное время, де ла Рейни с видимым удовольствием протянул заледеневшие руки к разгоревшемуся огню.

— Прошу меня простить, — с виноватым вздохом ответил ему молодой человек, — все мои мысли только об одном, и я ничем больше не могу заниматься. Есть у вас какие-нибудь новости, господин де ла Рейни?

— Есть. Из Версаля ее увезли в Бастилию.

Разъяренный Альбан вскочил на ноги.

— На каком основании?

— Стражники прево и закрытая карета — все это было для Шарлотты де Фонтенак.

— Но...

— Если ты не будешь меня перебивать, дело пойдет значительно быстрее. Обвинение было одно: не угодила королю, и больше никаких объяснений. Обращались с ней в Бастилии, впрочем, вполне достойно. Славный Безмо отвел ей приличную камеру.

Но рассказ де ла Рейни неожиданно прервали. Вошел его секретарь с письмом в руках.

— Внизу дама. Она желает, чтобы вы выслушали ее незамедлительно.

— Что за дама?

— Она в маске, под вуалью, и совершенно очевидно, что она не хочет быть узнанной. Однако она вручила мне вот эту записку, и я готов поклясться, что это настоящая дама и очень знатная.