Отец разразился смехом при мысли о том, что теперь он достиг вершины, могущественный, богатейший среди многих, женатый на женщине, не уступающей в снобизме их женам, и имеющий дочь, на которую он мог расточать свою любовь и деньги.

И все же когда Шэннон спрашивала его об их ирландских предках, Боб Киффи замыкался, как устрица в раковину. Однажды он пообещал ей рассказать все, когда она будет постарше.

Шэннон росла отгороженной от реального мира деньгами и респектабельными частными школами. Летние каникулы она проводила в компании скучавших взрослых на средиземноморских яхтах, а зимние – в обществе таких же взрослых на виллах острова Барбадос. Лучшим временем года были несколько недель в летнем лагере, в компании сверстниц, где можно было вволю побегать и поболтать о мальчишках.

Шли годы. Зубы ее выпрямились, шишки на коленях исчезли, ноги стали длинными и гладкими, а тело гибким. Только пострадавший от падения с пони нос оставался все таким же, несмотря на требования Баффи обратиться к хирургам. У нее была прекрасная фигура. Однако волосы были по-прежнему огненно-рыжими, и по-прежнему веснушки отравляли ей жизнь. В ее серых бездонных глазах отражалась вся ее душа, и каждый мог прочитать в них ее тайные чувства. Это огорчало Шэннон.

Ей было четырнадцать лет, когда она впервые увидела отца в обществе любовницы. В этот день она с двумя подружками смылась с уроков в бостонской школе; они зашли в магазин что-то купить и затем направились выпить чаю в «Ритц-Карлтон». Там она и увидела его с хорошенькой, довольно молодой женщиной. У нее были темные волосы и бледная кожа, и он держал под столом ее руку в своей. Шэннон почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Занятые друг другом, они ее не заметили. Она увидела, как отец нежно провел пальцем по щеке своей спутницы, коснулся ее полных губ, и она, задержав на мгновение руку отца, поцеловала ее. Шэннон отвернулась и убежала, а за нею и подруги.

– Что ты переживаешь? – успокаивали они ее. – Так делают все мужчины!

Позднее отец заметил, что с Шэннон что-то происходило, она не могла посмотреть ему в глаза. В конце концов, девочка рассказала ему об увиденном. Он сердито походил взад и вперед по обюссонскому ковру библиотеки в особняке на Пятой авеню и обратился к ней с почти умоляющим взглядом:

– Я думал, что ты еще слишком молода, чтобы понимать такие вещи, но, оказывается, это не так. Ты все поняла. Я не буду просить у тебя прощения, потому что ты моя дочь, а не жена. Все, что я могу, это просить тебя забыть об этом в надежде на то, что ты простишь меня, когда станешь взрослой и будешь лучше знать жизнь. И запомни, дочка, никогда не верь мужчине.

Позднее, на вечере в ее честь, кружась в очередном танце с Уилом, Шэннон на секунду встретилась взглядом с отцом, одиноко стоявшим в стороне от гостей, и увидела, как оживилось его лицо и как он направился к ней через толпу смеявшихся гостей.

– Не подаришь ли один танец своему старому папе? – спросил он Шэннон. Глаза его были полны любви, и она потянулась в его объятия, легкая и нежная, как эльф. Он смотрел на ее веснушки, очень шедшие к отличавшим всех Киффи рыжим волосам, на мягкие, полные, как у матери, улыбавшиеся губы и унаследованные от далеких предков широко расставленные серые глаза.

– Спасибо, папочка, за чудесный вечер, – прошептала Шэннон, прижавшись головой к груди отца.

Кто-то легко коснулся плеча Боба. Он повернулся – перед ним стоял, улыбаясь, незнакомый молодой человек.

– Вы хотите завладеть мисс Шэннон на весь вечер, господин Киффи? Но надо же и о других подумать, не так ли?

Боб отошел в сторону, глядя издали на свою юную дочь, такую счастливую, такую беззаботную, на ее короткую юбку и длинные волосы, развевавшиеся подобно яркому, дерзкому, медно-красному флагу.

5

На следующий день после торжества Шэннон проснулась поздно, потянулась, как ленивая кошка, перебрала пальцами спутавшиеся рыжие волосы и улыбнулась, вспоминая вчерашний вечер. Ей хотелось бы, чтобы он продолжался вечно.

Она закрыла глаза, воображая себя в облаке белого шелка и кружев под руку с отцом, идущей к алтарю, где ее ждал Уил. Затем, вздохнув, она накинула халат и лениво спустилась по лестнице вниз, полная счастливых надежд. Слуги убирались в огромном доме всю ночь, и теперь везде был виден безупречный порядок.

Выпив кофе, она направилась по коридору в сторону отцовского кабинета и постучала в дверь. Не получив ответа, она заглянула внутрь. Эта комната отличалась от всех других в доме: сама по себе небольшая, она была к тому же завалена бумагами чуть ли не до потолка. Шэннон улыбнулась при мысли о том, что кабинет отца отражал особенности его характера: Боба Киффи никак нельзя было назвать аккуратным.

На столе стояла дешевая рамка на несколько фотографий, заполненная изображениями Шэннон в разные годы ее жизни, а на стене красовалось то, что он называл своим величайшим сокровищем и достижением, – вставленный в рамку гарвардский диплом Шэннон. «Теперь я спокоен, – смеясь, сказал он ей на буйной пирушке в ресторане «Лок Обер» по случаю выпускной церемонии. – Ум и красота – вот что такое моя девочка!»

Мирную тишину нарушил резкий телефонный звонок, и Шэннон сразу же подняла трубку. Звонил партнер отца, Брэд Джеффри, и голос его звучал тревожно:

– Я хочу вас поблагодарить, – быстро проговорил он. – Вечер был превосходным, Шэннон.

Она знала Брэда почти всю свою жизнь. Они с женой были на вчерашнем вечере, хотя она и не видела, чтобы они танцевали джигу, и теперь она подумала о том, что по их виду нельзя было сказать, что они слишком веселились.

Другой партнер отца, смазливый Джек Векслер, тоже был на вечере с повисшей на его руке знаменитой нью-йоркской манекенщицей, но и он, вспоминала Шэннон, танцевал мало.

Она набросала короткую записку отцу с просьбой позвонить Брэду, добавила: «Люблю тебя, папа, – и спасибо!» – и поставила замысловатую подпись. Затем она отправилась на розыски мачехи, чтобы поблагодарить и ее.

Но Баффи тоже нигде не было. Горничная сказала, что ее мачеха рано утром уехала в город.

Шэннон вернулась к себе, надела купальный костюм и шорты и отправилась на теннисный корт к Уилу.

Она с удивлением смотрела на его партнера, явно не из клуба профи. Это был Джонас Бреннэн, вернее Джонас К. Бреннэн. Или просто Джейкей, как он просил себя называть.

Джейкей был протеже ее отца. Тот взял его в дело прямо из провинциального среднезападного колледжа. Юный Джонас явился прямо в его офис. Зажав в руках диплом и коротенькую автобиографию, он упорно ходил туда три дня, пока разозлившийся секретарь не пригрозил послать за полицией.

– Я не уйду, пока не увижу господина Киффи, – упрямо заявил он.

В конце концов, восхищенный его упорством, Боб с ним встретился. Он просмотрел его бумаги и диплом и высокомерно швырнул их на стол.

– Стоило портить всем нервы, чтобы сунуть мне это, – сказал Боб.

– Черт побери, сэр, но у меня не было выбора, – зло огрызнулся юноша. – Я вырос в том городе. Я знаю, это захолустье. Мои дед и бабка были издольщиками, отец был пьяницей, а мать торговала пивом в местном салуне и тоже не была ангелом. Какой другой колледж я мог себе позволить? Но не надо оценивать мои способности этой меркой.

Боб молча изучал посетителя. Джонас был среднего роста, коренастый и сильный парень с гладкими каштановыми волосами и возбужденно блестевшими за очками в золотой оправе карими глазами. Он вспомнил себя в его возрасте. Бедного, злого, с вызывающими манерами. Он не слишком отличался от этого парня.

Это было десять лет назад. Джейкею Бреннэну теперь было тридцать два года, и в деле Киффи не было ничего, чего бы он ни знал. Он был правой рукой Боба и пользовался его полным доверием.

Другое дело Шэннон. Она посмеялась, когда Джейкей неловко попытался ухаживать за ней.

– Я никогда не назначу свидание человеку по имени Джонас, – поддразнила она его, и Джейкей, залившись краской, резко отошел от нее. С тех пор он соблюдал дистанцию, а ей было стыдно своей мелочной жестокости, и она, вопреки обыкновению, не упускала случая быть с ним приветливой. И все же они держались на определенном расстоянии друг от друга.

– Не искупаться ли нам в озере? – предложила она Уилу. – Это вас охладит. Разумеется, я имею в виду и вас, Джейкей, – улыбаясь, повернулась она к Джонасу.

Тот пожал плечами, и его чисто выбритое лицо зарделось.

– Спасибо, но, как я догадываюсь, вы должны о многом поговорить. Как-никак, а вы не виделись друг с другом чуть ли не два часа.

И, резко повернувшись, он зашагал к дому. Шэннон вздохнула и раздраженно проговорила:

– Почему этот человек всегда такой колючий? Он раздражает всякого, кто с ним имеет дело. Разумеется, за исключением папы.

– Однако он чертовски умен, – заметил Уил, стягивая с себя майку. – Пошли, поплаваем.

Во влажном воздухе вились тучи комаров и москитов. Уил с Шэннон, громко смеясь, бежали по тенистой аллее, яростно отмахиваясь от кружившихся вокруг насекомых.

– Смотрите! – воскликнула Шэннон, глядя на декоративную деревянную беседку, возвышавшуюся над обрывом в пятидесяти ярдах от берега. – Там кто-то есть. И притом в смокинге! – рассмеялась она.

Рука об руку они с хохотом устремились к беседке, как дети к неожиданной находке. Приблизившись к ней, они увидели седые волосы, и смутная догадка на мгновение пронеслась в голове Шэннон. Она в тревоге рванулась к беседке и внезапно остановилась, вцепившись в деревянные перила. Крик замер у нее на губах, глаза округлились от ужаса, голова закружилась. На полу лежал револьвер. Белый смокинг отца был залит кровью, и в голове зияла рана. Боб Киффи был мертв.

6

Спустя неделю зал местного суда заполнили репортеры. Перед зданием ожидали телевизионные камеры, но Баффи, как всегда прекрасная, но с ввалившимися глазами, в черном костюме и в черной же широкополой шляпе, поднимаясь по ступенькам, отвернулась от них. Одетая в черные блузку и юбку, в темных очках, скрывавших красные от слез глаза, дрожавшая Шэннон слушала рассуждения коронера о ранах отца и об обстоятельствах его смерти. Коронер говорил, что звездообразная рана вокруг пулевого отверстия была обожжена газами, вырвавшимися из дула, и это было свидетельством того, что револьвер был прижат к голове. Принимая во внимание финансовые трудности, связанные с бизнесом покойного, он пришел к выводу о том, что Роберт Киффи покончил с собой. Был вынесен вердикт о самоубийстве.