Дэн рассказал ему о кораблекрушении, об их борьбе за существование и что намерен делать с этими часами.

– Я одолжу тебе эти пятьдесят долларов, – сказал Кини, запуская руку в карман; – потому что давно не встречался с такой настойчивостью. И если тебе удастся твоя затея, ты можешь прийти ко мне, чтобы договориться о ссуде для покупки лавки Корригена; Если, конечно, Корриген захочет ее продать.

Кини снова рассмеялся, громко хлопнув ладонью по столу:

– Черт побери, мой мальчик, почему такому предприимчивому парню с хорошо подвешенным языком так хочется стать хозяином лавки на бойком месте? Тебе следовало бы заняться политикой.

Дэн положил в карман пятьдесят долларов и пожал руку Кини.

– Я не создан для этого, сэр, – ответил он, – а вот мой брат Финн для этой игры вполне подходит. Но я недолго буду бакалейщиком в лавке на бойком месте. Начав с нее, открою еще одну, потом еще… У меня будет целая сеть магазинов: в Бостоне и Филадельфии, в Питсбурге и Чикаго…

Его голубые глаза смотрели в будущее так, как будто он уже видел целую цепочку магазинов, развернувшуюся по всей Америке, а Кини, не переставая удивляться, лишь качал головой.

– Ты человек с воображением, и я желаю тебе удачи. А пока займись-ка продажей этих часов, чтобы вернуть мне мои пятьдесят долларов.

– Да, сэр!

Дэн подхватил свой ранец и шагнул к двери. Он поколебался, обернулся и снова подошел к столу. Он вынул одни часы и положил их на стол перед Кини.

– Это вам, сэр, – проговорил он. – Мой подарок. И обещаю вам, что в один прекрасный день Дэн О'Киффи заменит их часами из чистого золота.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Потом помедлил, снова открыл ее и сказал:

– И прикажу выгравировать на крышке: «Мэтью Кини с благодарностью. Дэниел О'Киффи».

Кивнув самому себе так, словно это был уже свершившийся факт, он нащупал пятьдесят долларов в своем кармане, накинул на плечи ранец и устремился к Корригену, чтобы сообщить ему о своем уходе. Завтра он станет первым коммивояжером из всех О'Киффи.


Следующим утром Финн смотрел, как уверенно зашагал из дому его брат, небрежно накинув шапку на свои рыжие волосы. Его длинные ноги быстро отмеряли ярд за ярдом вновь избранного пути. Финна беспокоило, что наступающая зима будет плохим временем для брата, решившего стать коммивояжером. Холодную погоду с трудом переносил и Рори. Он кашлял, как целая свора больных собак, и бывали дни, когда казалось, что у него не хватит сил переставлять ноги.

С каждой неделей состояние Рори ухудшалось. Финн настаивал на том, чтобы он оставался в постели, но дома становилось еще холоднее, чем на конюшне, и, кроме того, Рори слишком боялся потерять работу. Финн оставлял его у очага в шорницкой, где он начищал до блеска сбрую, а сам работал за двоих снаружи. Финн приходил на работу раньше, чем следовало, уходил позднее, но все было вовремя сделано, и он уверял господина Джеймса, что у него нет никаких причин жаловаться на Рори.


Наступило Рождество, а от Дэна Финн не получил еще ни одной весточки. Он постоянно ждал, что в один прекрасный день увидит брата шагающим по улице с карманами, раздувшимися от прибыли, полученной от торговли часами. В сочельник его с Рори пригласили в дом на рождественские песнопения, после чего каждому было вручено по корзине с едой и по пять долларов наличными. Этот благородный жест хозяев преисполнил сердце Финна благодарностью. Он с любопытством осматривал украшенный гирляндами зал, думая о том, как живет бостонский богач, и в его сердце горело пламя честолюбия. Внезапно ему показалось недостаточным быть самым шикарным конюхом в Бостоне. Финн захотел стать богатым и иметь точно такой же дом. И в эти дни покоя и всеобщего доброжелательства сердце его сжигало желание отомстить семье Молино.

Новый год заявил о себе метелью, накрывшей за ночь белым саваном весь город. На следующее утро Финн с Рори по колено в снегу прокладывали себе дорогу через сугробы по неузнаваемым под белым покровом улицам города. Рори кашлял до покраснения, и они с десяток раз останавливались, чтобы он мог перевести дух.

С каждой неделей Рори худел все больше; он постоянно дрожал от холода, несмотря на теплую куртку Финна. Финн тщетно предлагал ему половину своего заработка, уговаривая его остаться дома, чтобы скорее поправиться, но Рори гордо отказывался от этого предложения.

– Я не могу принять твои деньги, и, кроме того, меня берет страх при мысли о потере места, которого я больше никогда не получу.

Наконец наступил день, когда Рори уже не смог вынести долгой дороги на Луисбург-сквер. Он лежал на своем соломенном тюфяке, окруженный сестрами и братьями, молча собравшимися у его постели, а мать плакала, вцепившись в его руку.

Финн просидел с ним всю ночь. Рори не кашлял и не метался, вел себя как обычно, и Финн с надеждой подумал, что это добрый знак. Только перед самым рассветом Рори проснулся и потянулся к нему.

– Ты настоящий друг, – прошептал он.

Это были его последние слова.


Похороны Рори были грустным делом, но благодаря щедрости господина Джеймса у него, по крайней мере, был достойный сосновый гроб, а могилу его украсили ветви вечнозеленых деревьев и венок из роз. Финн с пятью приятелями подняли гроб на плечи и отнесли для отпевания в церковь святого Стефана. Потом гроб поставили на телегу и повезли по бедным промерзшим улицам на кладбище. Провожая его в последний путь, Финн с горечью думал о том, почему Рори пришлось умереть. Он помолился за него, а заодно и за себя.

«Боже, – молча повторял он свою мольбу, – я должен вырваться из этого Норт-Энда, или он погубит и меня. Должен. Должен же быть какой-то другой путь, молю тебя, Боже, помоги мне. Пожалуйста. Я никогда не попрошу у тебя ничего другого».


Корнелиус Джеймс был наблюдательным человеком. Он заметил, что несколько последних месяцев Рори редко попадался ему на глаза и что Финн перерабатывал долгие, долгие часы. Теперь он понял, в чем было дело. Он поговорил с женой, и они решили, что мальчик достоин какой-то лучшей участи.

– Сделаем социальный эксперимент, – сказал Корнелиус жене. – Пойдет он ему на пользу или нет, это в любом случае обещает быть интересным.

Он велел позвать Финна к себе в кабинет. Финн стоял перед ним и нервно мял в руках шапку, надеясь на то, что ему не предстоит увольнение.

– Я наблюдал за тобой, О'Киффи, – спокойно проговорил господин Джеймс, – и понял, что ты следовал «притче о добром соседе». То, что ты сделал для своего друга, было благородно. Это шло от доброго сердца.

Он помолчал, и Финн с тревогой встретил его взгляд, недоумевая, куда клонит хозяин.

Господин Джеймс шагал по кабинету, заложив руки за спину.

– Ты умный юноша, – проговорил он, задумчиво глядя на Финна, и надежды Финна росли по мере того, как он осознавал, что награда будет более значительной, чем он мог предполагать. – Но юноша, которому не хватает образования, – продолжал хозяин, и расцветшие было надежды Финна рухнули. – Мне кажется, что ты наделен интуицией, сообразительностью, которые можно использовать лучшим образом, чем просто следить за лошадьми. Я проанализировал все твои качества, О'Киффи, и нахожу, что ты благородный, надежный человек, готовый к тяжелой работе и способный на истинную дружбу. Мы с госпожой Джеймс долго беседовали о тебе. Я решил предоставить тебе возможность усовершенствоваться. Если ты пожелаешь это принять, я предлагаю тебе место в моих нью-йоркских офисах и предоставлю тебе возможность овладеть всеми тонкостями инвестиционного бизнеса.

– Инвестиции? – переспросил Финн, в голове у которого не переставали звенеть два магических слова: «Нью-Йорк».

– Господь велел нам помогать братьям нашим, – продолжал господин Джеймс, – и ты выполнил эту заповедь. А теперь я готов помочь тебе, Финн О'Киффи, стать кем-то более значительным, нежели конюх или кучер. Ты согласен?

– Да, – ответил Финн с просиявшим лицом.

32

У Финна никогда не было никакой новой одежды, а о костюме нечего было и говорить. С прожигавшими дыру в его кармане пятьюдесятью долларами аванса, полученного от господина Джеймса, он отправился в местный магазин мужской одежды, где заявил младшему продавцу, что ему необходимо решительно все, от новых кальсон до новых ботинок.

Он выбрал то, что, по его мнению, должен был носить в Нью-Йорке хорошо сложенный молодой человек: пару белых батистовых рубашек с четырьмя целлулоидными воротничками, выдерживающими стирку, как сказал ему продавец, костюм из черной саржи и скромный широкий серый галстук. Купил большие крепкие черные ботинки с зеркальным блеском и – экстравагантность, от которой не смог удержаться, – пару перламутровых запонок и булавку для галстука. Теперь ему нужна была только шляпа, и он купил целых две: котелок с загнутыми полями на зиму и жесткую соломенную на лето.

Он с удовлетворением посмотрел в зеркало на нового Финна О'Киффи. Продавец вручил ему пакет со старой одеждой, и новоявленный Финн О'Киффи уверенно зашагал от магазина в сторону Ганновер-стрит, к лавке Мика Корригена.

Единственной проблемой оставалось то, что Дэн все еще не возвращался из своих странствий. Он обещал вернуться через пару месяцев «с выручкой в кармане», как говорил он, но прошло уже целых полгода, и Финна это беспокоило.

Мик Корриген окинул его с головы до ног изумленным взглядом.

– Ты ли это. Финн О'Киффи? – спрашивал он, всматриваясь в юношу. – Да, теперь я вижу, это ты и есть. Разряженный, как какой-нибудь политик. Уж не разжился ли деньгами твой брат, как обещал полгода назад?

Финн покачал головой и объяснил, как ему повезло.

– Я напишу вам и сообщу адрес, чтобы Дэн знал, где меня искать, когда вернётся.

– Когда вернется Дэн!

Корриген покачал головой и испустил свой обычный печальный вздох.

– Он выбрал неудачное время для того, что бы, бросив работу, стать коммивояжером, – заметил бакалейщик, не переставая качать головой. – Боюсь, что ты еще долго о нем не услышишь.