Выражение лица молодого человека не изменилось, поэтому сказать, обрадовало ли его предложение матери или, наоборот, раздосадовало, – было невозможно. Не глядя ни на Грейс, ни на Аджи, он проговорил:

– Тогда нам сюда.

Попрощавшись с миссис Макинтайр, женщины обогнули дом и последовали за Эндрю; Грейс – первая, глядя ему в спину. Молодой человек был очень строен, особенно в талии, он шел неторопливо, как будто абсолютно никуда не торопился… и все же Грейс заметила, что он чрезвычайно поспешно вышел из дома после этой ссоры. Наверное, он ругался с отцом – мать смотрела на сына таким добрым взглядом. Эндрю очень походил на миссис Макинтайр, у него были такие же круглые, карие, почти черные глаза, правда, волосы были не такими темными, как у нее.

– С тобой все в порядке, тетя Аджи? – Грейс обернулась.

Тетя осторожно шагала по крутой, усеянной камнями тропе.

– В порядке. Если хуже не будет, можно потерпеть.

– Ваша мать сказала, что эта дорога подходит к нашему дому с обратной стороны. Она проходит через лес? – спросила Грейс, глядя в затылок молодого человека.

– Угу… да.

Балансируя на скользкой почве, Грейс заметила:

– Не хотела бы я пользоваться этим коротким маршрутом слишком часто, – и засмеялась, чтобы Эндрю не считал, что его критикуют.

– Обычно эта тропа не так уж плоха. Просто сейчас ее размыл дождь. Мать не подумала об этом. Извините, – он остановился и посмотрел на Аджи.

– О, я ничего не имею против, – заверила тетя. – Раз это кратчайший путь, я потерплю.

– Ну, тогда ладно.

Они снова двинулись в путь. У него такое угрюмое лицо и грубоватые манеры, а голос – приятный, подумала Грейс. Живет в Нортумберленде уже, наверное, немало лет, но не потерял густого, сочного шотландского акцента. Ей было приятно слушать его, но молодой человек расходовал слова чересчур экономно.

В одном месте тропа пересекала дорогу с каменным покрытием.

– Это, похоже, хорошая дорога. Куда она ведет? – поинтересовалась Грейс.

– К каменоломне.

– О, я не знала, что здесь есть каменоломня, – проговорила Грейс.

– Там больше не работают, – тон собеседника Грейс не располагал к дальнейшим расспросам, и она прекратила попытки.

Спустя несколько минут они вошли в лес и через некоторое время оказались на небольшой поляне, от которой отходили три тропинки. Не оборачиваясь, молодой человек объявил:

– Идем по левой.

Через десять минут узкая, ведущая через заросли ежевики дорожка неожиданно вывела их к неширокому, не более двадцати футов, полю. Противоположный край его граничил с живой изгородью Уиллоу-ли.

– Вот это да! – воскликнула Грейс и с этим принятым в светских кругах выражением огляделась.

– Значит, прибыли, – сухо резюмировала Аджи и кивнула проводнику. – Большое вам спасибо. – Потом, внимательно посмотрев на высокие заросли, снова взглянула на него и спросила: – Но скажите, как нам попасть в дом? – она указала на поле.

– О, там есть калитка, тетя Аджи, в дальнем конце изгороди, – вмешалась Грейс. – Она запирается на ключ, но я крикну, и Бен услышит – справа как раз теплицы, – она повернулась, посмотрела на серьезное лицо молодого человека и улыбнулась. – Большое спасибо за то, что проводили нас. Я часто хожу в лес, но всегда пользуюсь только главной дорогой.

Он кивнул, но не ответил. Потом, прикоснувшись к кепке, коротко сказал:

– До свидания.

Это было адресовано обеим женщинам, и Аджи сказала:

– Прощайте, и спасибо вам.

Но Грейс почему-то повторила слова молодого человека:

– До свидания.

Когда они, держась за руки, пересекали поле, Аджи, хихикнув, заметила:

– Н-да, приятным человеком оказался этот наш проводник, верно? Я чуть не умерла от смеха.

А Грейс, цитируя миссис Бленкинсоп, со знанием дела заявила:

– О, да, они такие. Все шотландцы – суровые, неразговорчивые люди.

То, что визит тети Аджи увенчался полным успехом, подтвердилось, когда она, стоя в спальне перед зеркалом, надевала симпатичную шляпку без полей и, взглянув на стоящую рядом Грейс, проговорила:

– Я рада видеть тебя счастливой, дитя… Наверное, мне все-таки придется признать, что я была неправа.

– О, тетя Аджи! – Грейс схватила женщину и потащила ее прочь от зеркала.

– Что ты делаешь, моя шляпка… – запротестовала та. – Эта ерундовина обошлась мне в кругленькую сумму, уж поверь.

– О, тетя Аджи!

– Да перестань ты повторять «тетя Аджи, тетя Аджи!» И не думай, что я начну сюсюкать с твоим Дональдом, как Сюзи и Ральф – никогда этому не бывать.

– Посмотрим – времени у нас достаточно.

Аджи сильно толкнула племянницу, и она со смехом выбежала на площадку.

– Дональд! Дональд! Она меня бьет!

И Дональд, стоя внизу в холле, прокричал в ответ:

– Ну, давно пора, а то у меня все рука не поднималась. Тетя Аджи уехала, оставив их в уютной, счастливой атмосфере. Они проводили ее до машины и помахали на прощание, потом Дональд взял Грейс под руку, и так они вернулись в дом.

Она чувствовала, что это – самый счастливый день в ее жизни, даже более счастливый, чем день свадьбы. Даже если она и вспоминала инцидент с мисс Шокросс, то рассматривала его, как один из мелких уколов, которые и предназначено терпеть женам священников: в любом приходе найдется по крайней мере одна такая Шокросс.

Даже когда в десять вечера Дональд заявил, что пока не может лечь спать, так как ему надо еще кое-что написать, и это отнимет не меньше часа, – ее ощущение счастья нисколько не уменьшилось. Она готовилась ко сну несколько дольше обычного, а потом легла в кровать и начала читать.

Грейс прекратила чтение незадолго до одиннадцати. Когда наступила половина двенадцатого, снизу по-прежнему не донеслось ни единого звука. Она нервным, судорожным движением вытянула ноги, потом повернулась на живот.

К двенадцати она начала беспокойно поворачиваться с боку на бок, с трудом удерживаясь от того, чтобы спуститься в кабинет Дональда. Она знала, что ему это не понравилось бы.

Когда спустя двадцать минут, показавшихся ей вечностью, Грейс услышала, как он поднялся по лестнице и прокрался в спальню, она лежала на боку, зарывшись лицом в подушку и наполовину прикрытая простыней. Она почувствовала, что Дональд стоит и смотрит на нее, и поэтому не сделала ни малейшего движения. Он надеялся, что она спит – что ж, она будет «спать».

Она напрягла мышцы живота, крепко сжала веки, прикусила кончик языка… Она все еще не плакала.

2

В конце января состоялся музыкальный вечер. Его начала мисс Шокросс, исполнив один номер. Хорошо, что она аккомпанирует себе сама, подумала Грейс, потому что никто другой был бы просто не в состоянии распознать ее интерпретацию «Баркаролы». Однако мисс Шокросс наградили нужными аплодисментами. Затем мисс Фарли со скучающим видом сыграла пьесу на виолончели. Потом мистер Бленкинсоп исполнил соло на скрипке, заслужив бурные аплодисменты. После этого мистер Томпсон, учитель местной школы, показал несколько пародий, которые вызвали буквально безудержный хохот, хотя Грейс не нашла его выступление смешным: он слишком утрировал диалект «джорди»[10] и сделал его совершенно неразборчивым. Сама Грейс хотела представить несколько пародий на жителей Тайнсайда,[11] но Дональд быстро умерил ее пыл, дав понять, что подобное уместно в узком кругу, а не на публике – особенно для жены священника. Он выбрал для нее «Мазурку ля-минор» Шопена и «Серенаду» Шуберта.

Выступление Грейс приняли хорошо, но не более. Однако позднее, когда концерт окончился, причем завершила его мисс Шокросс, исполнив еще одну пьесу, доктор Купер и его супруга поздравили Грейс с успехом.

– Заходите к нам как-нибудь, – сказал доктор, – попотчуете нас своей игрой.

– Да, приходите, – поддержала его жена. – Я уже давно хотела вас пригласить, но вы всегда так заняты, и я не решалась побеспокоить вас.

Грейс поняла, что это завуалированный намек на их, или, по крайней мере, Дональда, связь с семействами Фарли и Тулов, но доктор и его жена ей нравились, поэтому она пообещала найти время и нанести им визит.

Что касается других, то только Бертран Фарли сказал Грейс, что ее игра доставила ему истинное наслаждение. Они стояли у двери классной комнаты; он задержал ее руку на секунду дольше, чем этого требовали правила приличия, а его выпуклые глаза даже как будто еще больше вылезли из орбит.

– Знаете, по-моему, вам стоило сделать музыку своей профессией… но вместо этого вы вышли замуж, да?

Он смотрел на Грейс с каким-то особенным выражением, и пробормотав «извините», она отвернулась под предлогом, что с ней хочет поговорить еще кто-то. Ей не нравился этот парень, да уж если на то пошло, то и все семейство Фарли. Она полагала – и не без основания – что они вообразили себя Бог знает какими важными персонами, по крайней мере, в этих местах, и вели себя соответственно. Впечатление усиливалось тем, что они были адвокатами и представляли интересы большинства жителей деревни и окрестностей.

Грейс нашла Дональда в ризнице беседующим с мисс Шокросс. Он стоял к Грейс спиной, а мисс Шокросс – лицом, и не заметить его выражения было невозможно; она буквально горела от воодушевления – более точного описания Грейс не смогла бы подобрать. Рот собеседницы Дональда был приоткрыт, глаза светились, и в этот момент она вовсе не походила на ту некрасивую, с крупными чертами лица женщину, которую Грейс привыкла видеть. Сейчас она выглядела даже красивой.

Когда Грейс вошла, Дональд прекратил разговаривать с мисс Шокросс и повернулся к жене:

– Ну вот, все кончилось. Какой успех! Я как раз поздравлял мисс Шокросс с ее замечательным выступлением.

Кейт Шокросс не двинулась с места и не оторвала от Дональда взгляда, а, словно скромничающая девица, слегка опустила голову; картинка вернулась в фокус – это движение заставило женщину выглядеть глупой, по крайней мере, в глазах Грейс. По-прежнему не глядя на Грейс, она возбужденно проговорила: