Диана Джонсон - Брак

– Недовольство креационистов[48] в Канзасе, многоженцев – в Юте, вылазки полицейских-убийц и солдат удачи в Монтане, сумасшедшие в Техасе, – скороговоркой подсказал Крей, словно ободряя способную ученицу.

– Вопреки собственным заверениям полицейские использовали горючий газ. Они намеревались сжечь этих людей живьем! – вскричала Делия.

– Да и у французов хватает проблем – «Национальный фронт», «бритоголовые»… – добавил Серж.

– Да, но я имею в виду совсем другое. Речь не о расистах или шовинистах, – возразила Делия. – Среди моих знакомых таких нет. Конечно, они существуют, но к нам не имеют никакого отношения. А правительству все равно. Оно ненавидит всех. Ему нет разницы, кого убивать – расистов или приверженцев религии…

И они оба продолжили яростно обличать виновных. Слушающей их Кларе стало стыдно за то, что она думала только об истреблении оленей. Ограниченность ее негодования вызвала у нее чувство неловкости. И все-таки необходимо бороться с любым злом, какое видишь. А Клара никогда не была свидетельницей насилия над человеком. Если не считать случая возле почтамта.

– Я сказала бы, что вы отвратительны, если бы это не звучало слишком грубо, – отвратительны потому, что купаетесь в роскоши и ничего не отдаете взамен, – заключила Делия, обернувшись к Кларе.

Несомненно, так оно и было. Кларе вспомнился один случай в метро. На стене, переходящей в сводчатый потолок, висел гигантский плакат фонда помощи странам Африки. Два снимка улыбающейся негритянки лет семнадцати. На первом снимке она была истощенной, ее зубы в бескровных деснах казались громадными, взгляд водянистых глаз – болезненным. А после «100 франков, пожертвованных вами», та же девушка становилась заметно упитаннее, уже не показывала десны и излучала здоровье. Клару поразило то, что на обоих снимках девушка улыбалась. Даже голодая, она оставалась человеческим существом и надеялась, что ее жизнь изменится к лучшему. Может, она думала, что после этой фотографии в ее жизни и вправду многое изменится, и оказалась права – ее кормили и лечили, чтобы сделать второй снимок.

Клара недолюбливала фотографов, особенно тех, кто останавливается, чтобы снять умирающего ребенка или дрожащую в агонии антилопу, но даже не пытается спасти ее или отвезти ребенка в больницу, твердя, что всех все равно не спасешь. Клара знала, что фотограф вряд ли дал бы той девушке сотню франков.

Она прекрасно понимала, что, отсидев в тюрьме ради того, чтобы не дать охотникам убивать оленят на ее лужайке, она вовсе не положит конец убийствам, что это лишь капля противостояния в мире жестокости – такой настойчивой, укоренившейся и ничтожной по сравнению со страданиями многих людей. Все это Клара знала.

– Да, понимаю. Вы совершенно правы, – произнесла она.

– До свидания, до свидания, – повторяла Клара, обнимая всех в аэропорту Ле-Бурже. – Звоните мне почаще, я буду ждать. – Слезы наворачивались ей на глаза при мысли о матери и о том, что она, дочь, не сумела оказаться рядом с ней в трудную минуту.

Проводив всех, она написала Ларсу, рассеянно полистала вчерашнюю «Монд», выпила кофе. Ее сердце радостно и удивленно дрогнуло, когда в гостиную вошел Антуан де Персан – он был мрачен, хотя и вежливо поцеловал ее в обе щеки.

– Не хотите ли присесть?

Он отказался.

– Я хотел бы поговорить с вашим мужем, мадам… то есть Клара, если позволите. Мне стало известно, что моя мать побывала здесь и сделала ему чудовищное предложение.

– Чудовищное?

– Во всяком случае, неприемлемое. Дурацкое.

– Но ведь это самый простой выход, – возразила Клара, не видя ничего унизительного в предложении мадам де Персан.

Он покачал головой, еще более помрачнев.

– Я двадцать лет пробыл членом охотничьего клуба, даже входил в его комитет. Разве я могу сказать давним знакомым – в сущности, всей деревне, – что отныне запрещаю им охотиться в моих владениях? Это немыслимо, невозможно. Нет, надо продать землю без лишнего шума и покончить с этим. Но прежде – уговорить мать. Конечно, она не сможет препятствовать заключению сделки, но… не могу объяснить, как все это неприятно и досадно…

– Мой муж уехал, – сообщила Клара.

Последовала тишина. Пауза затянулась. Произнеся эти слова вслух, Клара только сейчас осознала их значение, услышала грохот литавр, будоражущую барабанную дробь, кульминационные аккорды – и, похоже, Антуан тоже уловил эту какофонию, и она эхом отозвалась в нем.

Момент был настолько удачным, что возражения даже не возникли, доводы разума потеряли свой смысл.

– Безнравственные слова – «мой муж уехал», – заметил Персан. – Как в новеллах Боккаччо. С них начинается множество пьес. – Смутившись, он замолк.

– И не только пьес, – согласилась Клара.

– Надолго?

– На три дня, а может, и больше.

Они уставились друг на друга. Медлить было бессмысленно, они собирались перейти к действиям сейчас же, а о последствиях подумать потом, если понадобится.

– Значит…

– Да, – кивнула Клара, которая выглядела бесстрастной, но еле сдерживала неистовое ликование.

– Я…

– О…

Антуан бросил взгляд в сторону кухни.

– Сеньора Альварес! – крикнула Клара. – Вы не могли бы сходить на почту и к мяснику?

Сеньора Альварес просунула голову в дверь. От ее взгляда ничто не ускользнуло, но лицо осталось невозмутимым.

– Прямо сейчас?

– Да. И захватите хлеба.

Услышав, как хлопнула входная дверь, Клара подала Антуану руку. Они начали подниматься по лестнице.

– Только один раз, чтобы покончить с этим наваждением, – предупредила Клара.

– Да, один.

Сделав еще несколько шагов, он легко подхватил ее под локоть. На верхней площадке они пылко поцеловались и начали срывать друг с друга одежду, бросая ее прямо на пол, с трудом добрались до спальни Клары, со вздохом рухнули в постель. Как они изголодались! Он восхищенно ахнул, увидев роскошную грудь Клары, она – при виде его внушительной вздыбившейся плоти.

Они не слышали, как через пару часов вернулась сеньора Альварес, задержавшаяся в деревне. Она долго прислушивалась к стонам, глухим ударам и крикам экстаза из комнаты мадам, потом подняла с пола блузку мадам и галстук месье и повесила их на ручку двери.

Было уже почти три часа, когда они спустились вниз, не сводя друг с друга глаз, обмениваясь усталыми, довольными улыбками, держась за руки. Обед еще не был готов. Клара и Антуан были ошеломлены своими сексуальными аппетитами. Недавние события показали, чего им недоставало и какие чувства они питают друг к другу. Их то и дело охватывало беспричинное веселье, они пересмеивались, вспоминая о том, что незачем было обсуждать.

После обеда они опять поднялись наверх. Антуан ушел в пять. На пороге он устремил на Клару пристальный, взволнованный взгляд и произнес:

– А я всегда считал, что мужчина обязан лишать себя радостей.

Анна-Софи чувствовала себя уютно на борту самолета «Хокер-Сиддли-800», рассчитанного на шесть пассажиров, и ни о чем не беспокоилась. Обитые кожей сиденья были широкими и удобными. Второй пилот принес в салон столики. По салону витал запах новой машины или роскошного бутика. Помимо крохотной кухни, в самолете оказался бар. Внизу расстилался великолепный Старый Свет – замки, поля, атомные реакторы Пикардии, напоминающие настольную игру. Самолет летел на запад, к берегам Нового Света.

Анну-Софи охватил восторженный трепет. Она знала, что самолет принадлежит не Тиму, что они попали сюда по чистой случайности, но все-таки попали – отчасти благодаря связям Тима. Дружба с Сержем Креем приближала их к миру частных самолетов, чужому, но удивительно заманчивому.

Она заглянула в кокпит. Пилота забавлял ее французский акцент.

– Мы над Англией?

– Точно.

Крею не сиделось на месте – он то расхаживал по проходу, то раскладывал пасьянс. Тим пытался работать над статьей для «Участия», о злоключениях африканских иммигрантов во Франции. На обед подали вино, лосося и маленькие сандвичи, заказанные у Фошона. Насытившись, Тим задремал. Шедбурн и Крей вели вялую беседу о визуальных достоинствах окрестностей Портленда. Делия не сводила глаз с цифрового прибора, показывающего скорость. Самолет летел в ясном небе, стремительно приближаясь к ее родине.

Они вылетели из Парижа в семь утра, их маршрут пересекал несколько часовых поясов, уводя их прочь от ночи. Когда они приземлились в Америке дождливым, унылым орегонским днем, все пассажиры были бодры и полны сил, а время близилось к десяти часам утра.

Анна-Софи возликовала, наконец-то увидев настоящую Америку. Несмотря на все сообщения в прессе и слухи, страна, откуда был родом ее милый Тим, не могла не быть населенной умными и добропорядочными людьми, в ней наверняка немало тихих городов и живописных мест – ведь ее Тим так умен, мил и красив. Первые впечатления Анны-Софи об Америке были благоприятными: маленький аэропорт, приветливый чиновник, который лишь мельком взглянул на их паспорта, сравнительно чистая дамская комната, где она привела себя в порядок. Их встречали мать и отец Делии – настоящие американцы из фильма: папа в рубашке в крупную клетку, мама в ситцевом платье, оба в теплых куртках. Их большая, похожая на джип машина называлась «эксплорер».

Они с облегчением и радостью обняли Делию, словно ее только что выпустили из иностранной тюрьмы.

– Делия, милая, как хорошо ты стала ходить! – воскликнул отец.

– Очень рада познакомиться с вами, – сказала миссис Сэдлер Крею. – Я обожаю фильм «Королева Каролина». – И она смущенно сказала «bonjour» Анне-Софи и Тиму, очевидно, приняв и его за француза.

Сэдлерам больше было нечего сообщить о миссис Холли и Кристал Уилсон. Они уже обращались за помощью и в полицию, и к друзьям Делии, антикварам. В полиции их выслушали невнимательно. В ходе расспросов выяснилось, что людьми, переносящими какие-то вещи в дом миссис Холли, были Сью-Энн Уилсон и двое ее знакомых. Сью-Энн заявила, что Кристал и миссис Холли уехали на реку Худ.