Диана Джонсон - Брак

В числе прочих знакомых Серж позвонил и американскому послу Чарли Нолану. Вскоре слухи об аресте Клары распространились среди служащих посольства и остальных американцев. Дороти Штернгольц узнала обо всем от Эмса Эверетта и сразу позвонила своей подруге Вивиан Гиббс.

– Вы слышали о Кларе Холли?

– Нет, а что с ней?

– Ее арестовали! Якобы за ущерб, нанесенный национальному памятнику Франции. Видно, кто-то пытается таким образом добиться от них разрешения охотиться в окрестностях замка.

– А я и не знала, что они против охоты.

– Да еще как против! Боже мой, она в тюрьме!

Все сошлись во мнении, что предъявленные Кларе обвинения по меньшей мере нелепы. Американское сообщество сплотилось, члены политических клубов – «Парижские демократы» и «Республиканцы за рубежом» – объединились в праведном негодовании. Все знали, что замок буквально разваливался на глазах, что Серж Крей спас его, а Клара Холли потратила немало сил и времени, проявив недюжинный талант и вкус, чтобы привести в порядок сад. Креям досталась жалкая развалина, забытая министерством охраны памятников старины. На экстренных заседаниях клубов срочно создавались комитеты, призванные отстаивать права иностранцев, живущих во Франции.

Разумеется, далеко не все безоговорочно поддерживали Креев.

– Сказать по правде, я всегда считала, что они поступили слишком самонадеянно, даже не попытавшись связаться с представителями министерства, – призналась Дороти Штернгольц Эмсу.

– А я думал, что неразумно просто красить стены в белый цвет, – отозвался Эмс. – Для того периода такая отделка нетипична.

– Но ведь Клара убеждена, что она все знает и умеет…

Остальные американцы сразу сплотили ряды. Хотя Серж Крей был не из тех мужчин, которым можно приносить кастрюли с запеканками, Элен Кой, председатель клуба «Парижские демократы», и Мейди Бейли из «Юнион Интералли» позвонили на студию «Манди Бразерс» и попросили передать Сержу их сожаление по поводу случившегося. В особенности же всех интересовало и тревожило другое: если французы так возмутительно обошлись с Креями, что же будет дальше – ночные расстрелы без суда и следствия для каждого, кто осмелится вбить гвоздь в стену, на которую когда-то мочился Шатобриан?

Ярость Крея была достаточно сильна, чтобы вызвать землетрясение в Калифорнии, однако ее не хватило, чтобы ускорить французские судебные процедуры. Все соглашались, что он совершил ошибку, обратившись по рекомендации студии в калифорнийскую юридическую контору «Биггс, Ригби, Денби и Фокс» – хотя их филиал находился во Франции, она каждый день теряла драгоценные часы из-за разницы во времени. Только ценой героических усилий, начиная рабочий день в Лос-Анджелесе в восемь часов утра (адвокатам, согласившимся вставать в такую рань, платили сверхурочные), американские юристы выигрывали не более двух часов для связи с французским филиалом – при условии, что его сотрудники засиживались в конторе до семи вечера. Не способствовало делу и то, что в парижском филиале достопочтенной юридической фирмы давно укоренились французские порядки, презрение к спешке, почтение к истории и истинно французская убежденность в том, что всему свое время.

Прошло три дня, но, к изумлению и нарастающему возмущению Клары, никто не спешил к ней на помощь. Сначала она лишь недоумевала по поводу случившегося, потом недоумение вытеснил гнев. Она хмуро ходила из угла в угол, трясла прутья решетки, как заключенные в кино, поднимала крик, на который сбегались надзиратели и грозили ей наказанием. Ей объяснили, что, если она будет шуметь, ее переведут в карцер – крохотную темную камеру. Клара замолчала.

Часы перестали казаться бесконечными, просто слились воедино, стали вязкими, Клара перестала чувствовать ход времени. Она пробыла в тюрьме целую вечность и перестала вести счет минутам. Она понимала, что стала добычей сил ада, что попала в преисподнюю. Подумать только, Эдмон Дантес изучал латынь и прочие языки, другие узники вызубривали целые учебники незнакомых языков, вспоминали периодические таблицы, хранящиеся где-то в глубинах их памяти! Но память Клары была пуста, в ней не сохранилось никаких механически заученных знаний.

Однако она не верила в то, что никто не в силах вызволить ее отсюда – такое могло случиться, если ее проблема неразрешима, если существуют доказательства ее виновности, если нарушен какой-нибудь неумолимый французский закон. Когда она просила разрешения позвонить Сержу, ей отвечали, что сообщения можно передавать через надзирателей. Но ее сообщениям недоставало убедительности, ей вообще было нечего сказать. Зная, что Серж так или иначе постарается помочь ей, она начинала утешать его, уверяя, что с ней все хорошо, что ее неплохо кормят. Она просила мужа ни о чем не сообщать Ларсу. Упоминать о том, как Клара рвется на волю, не было смысла.

Как могло случиться, что за каких-нибудь три дня все жизненные силы покинула ее, уступив место апатии и отчаянию?

Спала она плохо. Промучившись всю ночь, она попросила снотворное, и в конце концов ей разрешили принять лекарство, прописанное ее врачом. Но и снотворное не помогло: лежа без сна, она безостановочно перебирала мысли, никак не связанные с ее заключением, – причины для волнений, планы, былые неудачи. Ее мать, Ларс, мать, Ларс, сад, бедные олени и кролики, собака Леди, француз, мать, Ларс. Привлекательный француз Антуан де Персан. Серж.

Невиновность в краже заставила ее всерьез задуматься обо всем, в чем она действительно была виновна: она совсем забросила мать, давно не была на родине, покорно позволила Сержу отослать Ларса в Англию, а задолго до того, во время беременности, не обратила внимания на какую-то сыпь, которая могла оказаться корью. Ее уверяли, что от нее ничего не зависело, но правда ли это? И вот теперь Ларс обречен всю жизнь слышать только тишину.

Серж считал, что теперь, когда Ларс научился не только азбуке глухонемых, но и чтению по губам, он сможет вести более или менее нормальную жизнь. Значит, он должен общаться со здоровыми людьми как ни в чем не бывало и не чувствовать себя отверженным. Серж уверял, что английские мальчишки вряд ли будут жестоки к глухому товарищу, во что Клара не поверила ни на секунду. Но вообще-то она ничего не имела против англичан. Можно ли проявлять жестокость по отношению к мальчику, который унаследовал доброту и нежность своей матери? – говорил Серж.

В последний раз ее мать видела Ларса еще совсем маленьким; надо непременно съездить к ней этим летом, съездить во что бы то ни стало. Только бы никто не сообщил матери о ее аресте! Она во всем обвинит Сержа – она всегда его недолюбливала.

Имеет ли какое-нибудь отношение к аресту месье де Персан? Может, именно поэтому он отказался от сандвичей? Нет, скорее всего эту месть задумал мэр или кто-то из охотников. Клара представила себе их недовольные лица, вгляделась в них, пытаясь отыскать признаки злопамятности и коварства. Как странно! Ее обычно равнодушная память вдруг стала цепкой, острой, как боль в сердце, почти фотографической, когда дело касалось выражения лица, желчных глаз мэра. А старший егерь, светловолосый мужчина в сапогах, с глубокими складками на мочках ушей, смотрел на нее так, будто готов был задушить голыми руками. Конечно же, они решили, что именно она, Клара, терпеть не может охоту, им и в голову не пришло винить Сержа. Какая удача, что она сразу поняла: Персан не питает к ней никаких чувств, потому и не зашел в дом вместе с остальными!

Она вспоминала тела этих мужчин. Их грация и сила будоражили ее. Клара порадовалась тому, что, не изменяя мужу, сохранила отвлеченную способность восхищаться мужским телом. Поэтому она обратила внимание на некоторые особенности Персана, в целом совершенно несущественные. Судя по всему, его грудь покрыта волосами. Раньше волосатые мужчины ей не нравились, так почему же теперь она обратила внимание на это? Она украдкой поглядывала на этот расстегнутый воротник, крепкую шею, смуглую кожу, курчавые волоски…

Она задумалась о женщинах, прикасающихся к мужчинам. Сама она никогда не ласкала Сержа – он терпеть не мог такие ласки. Ей хотелось коснуться твердого мужского плеча, погладить широкую спину, дотронуться до вздыбленной плоти.

Тим Нолинджер отправился к Креям на следующий день после того, как узнал об аресте, – как только сумел тактично попросить у невесты машину, – надеясь оказать какую-нибудь помощь, узнать, звонил ли Сержу вор. Похоже, он старался хоть чем-нибудь оправдать свою поездку, ведь он знал, что Клары нет дома. Стоя у дверей, Тим услышал негромкую поступь, еле слышное похрустывание гравия, обернулся и увидел, как массивный ротвейлер вышел из-за кустов и застыл, насторожив уши и глядя на него. Тим знал, что в доме есть две собаки – лабрадоры Фредди и Тэффи, но этого пса видел впервые. А потом из-за дома вышел и второй ротвейлер. Оба зверя были в плотных кожаных намордниках. У Тима возникло чувство, что стоит ему сойти с крыльца, как собаки набросятся на него. Это были хорошо обученные, смелые и умные псы. Наверное, без намордников они способны загрызть человека насмерть.

Дверь открыла сеньора Альварес.

– О, señor está encima.[37]

По ее лицу Тим сразу понял, что Клара еще в тюрьме. Экономка усадила его за стол и подала кофе, а вскоре спустился и Серж.

– Собаки вас не напугали? Им запрещено нападать на людей, подходящих к парадной двери. Они сторожат лес, хотя основной инстинкт приказывает им охранять дом. За ними присматривает дрессировщик.

– Они просто стояли и смотрели на меня. И потом, они в намордниках.

– Мне объяснили, что даже в намордниках они опасны: они наносят удары по противнику мордами. Жаль, что я не додумался завести их раньше.

– По противнику? Вы имели в виду охотников?

– Вот именно.

Несомненно, конфликт разгорался. Тим задумался: неужели теперь местные охотники специально шастают по роще Крея, бросая вызов собакам?