В один из пасмурных, туманных осенних дней экипаж, нагруженный чемоданами, в котором сидели совершенно уничтоженная и растерянная баронесса Лессен и ее дочь, выехал в Л. Беспечная жизнь в Линдгофе закончилась для баронессы, и ее снова ждали скромное существование и тесное жилище.

— Мама, разве особняк принадлежит теперь Елизавете Фербер? — спросила Бэлла своим резким и пронзительным голосом, то открывая, то закрывая окно. — Старый Лоренц сказал, что она теперь будет хозяйкой и что нужно исполнять все ее приказания.

— Дитя, не мучай меня своей болтовней, — простонала баронесса, закрывая лицо платком.

— Как глупо со стороны дяди Рудольфа, что он отправил нас прочь, — продолжала девочка. — Ведь в Б. у нас нет серебряных тарелок, не правда ли, мама? Я это еще помню. И повара тоже нет… И теперь нам будут приносить обед из кухмистерской, да? И ты будешь сама причесываться? А Каролина будет стирать и гладить? Почему…

— Замолчи! — прервала баронесса этот поток вопросов, каждый из которых кинжалом вонзался в ее сердце.

Бэлла умолкла, съежилась в углу и только тогда выглянула в окно, когда карета выехала на мостовую города Л. Баронесса же, напротив, бросив пугливый взгляд на княжеский дворец, торопливо задвинула занавеску, спрятала лицо под вуалью и залилась слезами.

После признания Берты между фон Вальде и баронессой произошла ужасная сцена, окончившаяся изгнанием последней. Баронесса бросилась к Елене, рассчитывая на ее помощь и покровительство, но та с отвращением оттолкнула ее, и бывшая надменная властительница села в карету, поданную ей по приказанию хозяина замка в назначенный им час.

Впрочем, в чашу ее скорби попала капля сладости. Фон Вальде выделил некоторую сумму на воспитание Бэллы, более благоразумное, чем полученное девочкой до сих пор.

Почти в тот же самый час, когда баронесса навсегда покидала Линдгоф, обер-гофмейстрина фон Фалькенберг вошла в будуар ее высочества княгини, которая вместе со своим супругом только что вернулась с вод.

Обер-гофмейстрина отвесила такой низкий поклон, какой только позволили сделать ее некрепкие ноги, причем как-то торопливо. Сделай это кто-либо другой, она с негодованием увидела бы в этом нарушение правил этикета. Она держала в руке раскрытое письмо, как видно, сильно пострадавшее в ее дрожащих пальцах.

— Я почитаю себя очень несчастной, — начала она с видимым смущением, — поскольку должна поведать вашим высочествам о таком скандальном происшествии! Кто бы мог подумать? Если и в нашем кругу пропадут стыд и совесть, если каждый будет руководствоваться своими страстями и пренебрегать общественным положением, бросая его к ногам черни, то неудивительно, если мы лишимся своего ореола, а народ наконец осмелится сотрясти трон.

— Пожалуйста, не волнуйтесь так, моя милая Фалькенберг! — сказал князь, которого этот монолог очень рассмешил. — В вашем вступительном слове угадывается величественный язык Кассандры. Но нет никаких признаков предсказываемого вами землетрясения, и, к своему превеликому удовольствию, я замечаю также, — при этих словах его веселый взгляд скользнул по тихой пустынной площади, — что мои верные подданные остаются совершенно спокойными. — И что же вы желаете сообщить мне?

Обер-гофмейстрина смущенно взглянула на него — его саркастический тон лишил ее уверенности.

— О, если бы ваше высочество изволили знать! — воскликнула она наконец. — И именно он, чья гордая кровь для меня, как твердыня!.. Господин фон Вальде уведомил меня, что он выбрал себе невесту. И кого же? Фрейлейн Фербер!

— Племянницу моего честнейшего лесничего, — добавил князь, улыбаясь. — Да, я уже слышал об этом. Фон Вальде, как я вижу, неглуп. Девочка, должно быть, настоящее чудо, красива и очень мила. Я надеюсь, что он не заставит нас долго ожидать такого приятного знакомства и в скором времени представит ее нам.

— Ваше высочество! — воскликнула обер-гофмейстрина. — Но она же дочь письмоводителя лесничего!

— Да, милая Фалькенберг, — успокаивающим тоном сказала княгиня, — нам это очень хорошо известно. Но не волнуйтесь так. Она принадлежит к высшему дворянству, разве нет?

— Позвольте, ваше высочество, — не согласилась старая дама с раскрасневшимся лицом, протягивая смятое письмо, — но здесь так и написано: помолвка с мещанкой, и указана фамилия Фербер и никакой другой нет. И это имя останется на генеалогическом древе фон Вальде на вечные времена, а жених даже как будто подчеркивает это! Что Ферберы не имеют ничего общего со старым благородным родом Гнадевицей, доказывает то, что они не почитают это знаменитое имя, отказываясь принять его по какой-то странной фантазии. Мне очень жаль бедного Гольфельда, у которого, как известно, чистейшая кровь, — теперь, вследствие этого неравного брака, он теряет по меньшей мере несколько миллионов! А баронесса Лессен? В знак протеста она сегодня покинула Линдгоф!

— Все эти выпады не имеют под собой никаких оснований. И вы ведь с ней дружите! — сухо заметил князь. — А нам не к лицу жалеть родственников, лишившихся по вполне понятной причине крупного состояния. Вы известите госпожу княгиню и меня, когда господин фон Вальде захочет представить нам свою жену.

За дверью к этому разговору с интересом прислушивалась фрейлина, в которой легко можно было признать фрейлейн Киттельсдорф.

— Ну, что я говорила? — произнесла она, подходя к другой фрейлине. — Я знала, что мне незачем было приезжать в Линдгоф и кружить голову этому оригиналу фон Вальде. О, как это меня забавляет! Как мы теперь посмеемся над этой скучной старой гофмейстриной!

* * *

Если читатели пожелают вновь заглянуть вместе с нами через два года в развалины Гнадека, то увидят широкую красивую аллею, ведущую туда из особняка Линдгоф. Да и развалин больше нет. Среди зелени и журчащих фонтанов высится отремонтированный, помолодевший не на одну сотню лет замок. Дорожки посыпаны желтым песком, газоны пестрят веселыми цветами…

Сегодня супруги Фербер ожидают в гости лесничего и его ключницу Сабину. А теперь они радостно встречают у себя зятя и дочь. Это первый визит Елизаветы в Гнадек за последние несколько недель. Супруги принесли дедушке с бабушкой своего первенца, который находится теперь в ласковых руках мисс Мертенс, жены славного Рейнгарда. Она приподнимает легкое кружево, открывая розовое личико младенца, сходство которого со своим отцом заметно уже сейчас. Эрнст крутится тут же, со смехом указывая на маленькие кулачки младенца, которыми тот беспокойно размахивает.

Сегодняшняя радость вытеснила из всех сердец легкую грусть: год назад тихо угасла Елена и теперь покоится в беломраморной гробнице с трогательной надписью. Она умерла на руках Елизаветы, осыпая ее благословениями и вверив Богу свою чистую душу.

Об интригане Гольфельде ничего не слышно. Он продал Оденбург и уехал за границу — неизвестно куда, казня себя из-за своих провалившихся планов.

Лесничий, примирившийся с проступком Берты, давно простил ее, зная, что она исправилась и стала хорошей и верной женой своему мужу. Недавно он получил от родственницы письмо, в котором она передавала привет семье Фербер.

Дядя по-прежнему обожает свою племянницу, и нет таких похвал и благ, которых он не считал бы достойной свою «златокудрую Эльзу».

(Пер. Э. Казиновой)