— Ах да! — воскликнул гофмаршал, хлопнув себя по лбу. — Я совсем забыл, Рауль! Час тому назад сюда приезжал молодой человек и так непринужденно вышел из экипажа, точно имел намерение здесь остаться… Он даже утверждал, что приехал по твоему приказанию, и, если бы мне не выпало несказанное счастье встретить ее высочество, я принял бы его, чтобы узнать, в чем дело.

— Действительно, он здесь останется, дядя: это новый наставник Лео, — равнодушно ответил Майнау, аккуратно складывая бумаги.

Гофмаршал наклонился вперед, будто не расслышал слов племянника.

— Я, кажется, не так понял тебя, любезный Рауль, — проговорил он медленно, точно взвешивая каждое слово. — Неужели ты действительно сказал «новый наставник Лео»? Быть может, я так долго спал или был в горячке, что ничего об этом не знаю?

Майнау саркастически усмехнулся.

— Все решилось довольно быстро, дядюшка. Мне раньше рекомендовали этого молодого человека, и теперь, когда он мне понадобился, я вызвал его сюда. К счастью, он был свободен и приехал двумя днями раньше назначенного мною срока. И я досадую из-за того, что не смог заранее предупредить тебя о его приезде.

— Это не изменило бы моего отношения к этому, и вот что я скажу тебе: этот свалившийся как снег на голову молодой человек не останется в Шенверте!

Майнау еще держал в руках бумаги, намереваясь положить их обратно в ящик письменного стола. При последних неслыханно дерзких словах старика он вдруг повернулся к нему, и дамы опустили глаза при виде искаженного гневом прекрасного лица Майнау.

Гофмаршал внешне никак не выказал своего волнения, кроме того что выставил вперед подбородок, а его пальцы судорожно сжимали пунцовый носовой платок.

— Могу ли я, по крайней мере, узнать, что побудило тебя так внезапно… совершить государственный переворот? — спросил он.

— Ты сам бы мог ответить на этот вопрос, дядя, — сказал Майнау, сдерживая гнев. — Я уезжаю надолго, как уж давно известно всем и каждому; баронесса едет в Рюдисдорф, она не будет больше заниматься с Лео. — Последние слова Майнау произнес с такой холодностью, что герцогиня подняла глаза и бросила торжествующий взгляд на молодую женщину, которая продолжала спокойно стоять на прежнем месте. — И, что для меня всего важнее, — продолжал Майнау, — мы не можем требовать от господина священника и зимой так же часто посещать Шенверт, чтобы давать Лео уроки Закона Божия.

— Ну, уж этого я понять не могу! Да, я думаю, ты и сам не считаешь эту причину главной! Ты отлично знаешь, что его преподобие совсем недавно соглашался обучать Лео и другим предметам.

— О, это я хорошо помню! — сухо отозвался Майнау. — Но я так боюсь неправильного преподавания всеобщей истории и естественных наук, что лишь выскажу ему свою благодарность за его доброту и самопожертвование.

— Господин барон! — воскликнул священник, вскочив с места.

— Что угодно вашему преподобию? — медленно, с презрением, спросил Майнау и смерил его гневным взглядом.

Презрение в его голосе прозвучало до того ясно, что придворный священник в бешенстве сделал резкое движение, но гофмаршал схватил обеими руками его руку, стараясь снова усадить его.

— Рауль, я не понимаю тебя! Как можешь ты так оскорблять духовника ее высочества, да еще в присутствии самой герцогини! — воскликнул старик, задыхаясь.

— Оскорблять? Разве я говорил о подложных векселях или о чем-нибудь подобном?.. Неужели ты считаешь, что католический богослов может представлять вещи такими, какими они являются на самом деле? Не должен ли он категорически отрицать многое, что ясно как день и непреложно, как дважды два четыре, чтобы остаться верным своему учению?

Гофмаршал всплеснул руками и откинулся на спинку кресла.

— Бога ради, Рауль, я еще никогда не слыхал от тебя ничего подобного!

— Ну да, — отозвался, пожимая плечами, Майнау, — ты прав: я в это никогда не вмешивался. Но мне представляются очень слабыми доводы и оружие противника, который в крайнем случае укрывается за своим щитом с девизом: «Для Бога нет ничего невозможного». Да и что за охота умышленно раздражать себя, когда любишь Божий мир и хочешь наслаждаться им? Я решился пойти на радикальные меры вследствие неудавшейся попытки уничтожить колдунью в индийском саду — попытки, едва не лишившей зрения моего сына. Я не доверяю такому преподаванию Закона Божия, которое приводит к столь плачевным последствиям, и нахожу, что нужно, не теряя времени, заняться серьезным образованием молодой головы, потому что старых голов, не одна тысяча которых тяготит нашу землю, уже невозможно переделать.

— Как вы несправедливы, барон Майнау! Неужели вы в самом деле так думаете о святой простоте? — воскликнула святоша фрейлина, не будучи более в состоянии удержаться, чтобы не вмешаться в разговор. — Не сами ли вы недавно заявляли, что цените ее в женщинах?

— Я подтверждаю это и сегодня, фрейлейн, — ответил он своим обычным небрежным тоном. — Прекрасное, ясное, обрамленное шелковистыми кудрями чело, которое не мудрствует, беззаботно болтающий коралловый ротик, — как это все привлекательно для нас, мужчин!.. Да, я люблю таких женщин, но не отдаю им предпочтения.

— А когда локоны поседеют и на коралловых губках перестанет играть беззаботная улыбка, тогда игрушку бросают в угол, не так ли, барон Майнау? — резко спросила герцогиня, небрежно играя своим хлыстиком, при этом бриллиантовые глаза на тигровой головке сверкали всеми цветами радуги.

— А разве эти женщины желали бы чего-нибудь другого, ваше высочество? — спросил Майнау с холодною улыбкой.

— Да, теперь понятно, почему многие из женщин берутся за латынь, ботанику и химию, которыми так мучили нас в юном возрасте, — резко засмеялась герцогиня. — Говорят, что я все-все очень легко схватываю, а может быть, это следствие с летами пробуждающегося во мне внутреннего стремления самой все испробовать… Что бы вы сказали, барон Майнау, если бы я по вашему возвращению с Востока встретила вас латинской речью, повела бы вас в лабораторию и угостила бы разными образчиками моих ученых занятий?

— Фу! «Синий чулок» в неряшливой одежде с непричесанными волосами! — воскликнул, засмеявшись, Майнау. — Ваше высочество, я питаю к таким женщинам врожденную антипатию; но мне иногда кажется, что могут быть женщины, которые, подобно мужчинам, собственным разумом стараются изучить тайны и чудеса природы, которые самостоятельно думают и следят за всеми явлениями на нашей планете, причем эти занятия для них вторичны, а главная задача их жизни состоит в том, чтобы охранять спокойствие «семейного очага» и держать бразды домашнего правления нежными, милостивыми, но твердыми руками.

— Дорогой барон Майнау, может быть, найдется великий художник, который нарисует вам такую женщину! — воскликнула фрейлина и принялась насмешливо хихикать, между тем как герцогиня резко поднялась с места.

Как только Майнау и священник заспорили, Лиана обняла Лео и отошла с ним в нишу самого отдаленного окна. Буря разразилась проливным дождем, который немилосердно хлестал в окна; сквозь пелену дождя виднелись вершины деревьев, которые, подобно прикованным привидениям, гнулись под напором ветра, а на лужайках стояли огромные лужи воды. Молния уже давно перестала сверкать, а вот у стола, к которому теперь молодая женщина стояла спиной, собралась страшная гроза: Майнау, этот необыкновенный человек, вдруг восстал против незримой опеки, которую до сих пор молча игнорировал, потому что хотел невозмутимо наслаждаться жизнью. И он пошел еще дальше — он отказался от прежних воззрений, и кто знает, было ли то следствием такого же каприза, по которому он избрал себе в жены бедную протестантку, или же в нем действительно совершился внутренний переворот?

Молодая женщина не обернулась даже тогда, когда услышала шум отодвигаемых стульев и твердые шаги священника, величественно направившегося к стеклянной двери; вслед за этим Майнау подошел к письменному столу и громко задвинул ящик. Почти в тот же момент зашелестело платье, нежный запах жонкиля[19] — любимых духов герцогини — повеял в нише, и чья-то рука обняла талию молодой женщины.

— Ваш образ пленителен, прекрасная женщина, — прошипела ей на ухо герцогиня, — но вы напрасно хлопочете — я берусь устроить этими белыми, нежными, но твердыми руками все так, что все ваши старания окажутся тщетными, особенно учитывая предстоящее путешествие.

Губы, произносившие эту угрозу, были бледны и судорожно дергались, и молодая женщина буквально окаменела при виде искаженного гневом лица герцогини.

— Оставь мою маму! Ты делаешь ей больно! — крикнул Лео, протиснувшись между женщинами, но герцогиня уже отступила.

— Не бойся, голубчик, я на это не способна! — сказала она с веселым смехом и подошла к зеркалу, чтобы поправить шляпку и подколоть распустившиеся от ветра локоны; фрейлина поспешила ей на помощь.

Между тем Лиана, отойдя от окна, подошла к Майнау; ее сердце еще трепетало от испуга.

— Никогда не позволяй этой женщине дотрагиваться до тебя, я этого не хочу, — потребовал он мрачно и таким глухим голосом, что только она одна могла его слышать.

— Боже мой, что за несносная погода! Моему Арминиусу придется переночевать в Шенверте, — воскликнула герцогиня; она стояла спиной к залу, но в зеркале были видны ее сверкающие глаза. — Будьте так добры, барон Майнау, отправьте меня домой! Я должна ехать, уже поздно.

Майнау вызвался сам отвезти ее, так как никому не доверял своих бешеных серых рысаков. Он вышел, чтобы отдать приказания относительно отъезда герцогини и заодно поздороваться с новым наставником Лео.

Герцогиня как ни в чем не бывало подсела к сердито молчавшему гофмаршалу и начала с ним болтать, стараясь вовлечь в разговор и священника, пока не возвратился Майнау в дождевике и рысаки не подъехали с громким ржанием к крыльцу, где ожидали ее выхода два лакея с раскрытыми зонтами.