— Вот-вот! Для этого семейства самое главное — это успех в обществе. Эмили говорит, что когда она сравнивает свою семью с нашей, то ей начинает казаться, что мы все — сумасшедшие, потому что мы думаем, будто любовь, искусство и красота — самые важные вещи в мире.

— Совершенно верно.

— Но Эмили настаивает, что глупо быть романтиками и строить воздушные замки. Она вообще не верит, что на свете есть настоящая любовь.

— Для столь юной особы это весьма печальное умозаключение.

— Она говорит, что нужно быть реалистами. Помнишь, тетя Джорджи, ту пьесу про Андромеду и дракона, которую я написала? Эмили была драконом, потому что она сказала, будто бы это единственная интересная роль. Я играла Андромеду, и Эмили назвала ее глупой девицей. А про ее маму она и вовсе сказала, что та должна была постараться превратить свою дочь в уродину, чтобы ее не отдали дракону. Она и про Персея сказала, что он такой же бестолковый — кстати, его играла Фанни.

— Ну почему же Персей бестолковый? — спросила Джорджиана, взглянув на Фанни, которая за все полчаса не промолвила ни слова.

— Потому что он рисковал своей жизнью ради девушки, которую никогда прежде не видел. Эмили говорит, что она могла того и не стоить. Еще она думает, что Персей мог бы гораздо лучше использовать голову медузы — например, обратить в камень Нептуна и стать владыкой морей и океанов. Правда, в роли дракона Эмили была неподражаема. Мы так смеялись! Представь, тетя Джорджи, когда дракон опустошал и разорял страну, он опрокинул все стулья и вообще разгромил всю комнату!

— В Брокетте у тебя будет прекрасная возможность разыграть еще какую-нибудь пьесу, — сказала Джорджиана. — Фанни, а тебе нравятся такие развлечения?

— Да, тетя Джорджи, очень. Каро всегда придумывает столько интересного.

У Фанни был звонкий, но в то же время негромкий и спокойный голос. Она не была робкой, но рядом с живой и веселой Каро всегда выглядела просто тихоней.

Останавливая на ней свой взгляд, герцогиня каждый раз испытывала боль: Фанни слишком напоминала ей Франсуа. В свои тринадцать она была довольно рослой, выше Каролины, а ее когда-то болезненный, землистый цвет лица теперь сменился на нежно-сливочный.

«Прекрасная кожа, — подумала Джорджиана, — гладкая, плотная и в то же время мягкая — вынесет любые жизненные передряги гораздо лучше, чем нежные, похожие на лепестки роз щечки англичанок».

У Фанни было милое личико, мягкие, словно бархатные, карие глаза, густые и длинные ресницы и такие же густые темные, почти черные кудри. Глядя на ее маленький рот и прямой изящный нос, Джорджиана каждый раз со вздохом думала, как сильно девочка похожа на своего покойного отца.

Она и раньше частенько пристально вглядывалась в черты лица Фанни, пытаясь обнаружить хотя бы мимолетное сходство с собой. Может быть, лишь изгиб губ слегка напоминал ее собственный, но рот Фанни был гораздо меньше и, будто отражая сущность ее замкнутой натуры, обычно был сдержанно закрыт.

— Ты ведь хорошо знала маму Фанни, тетя Джорджи? Мы недавно говорили о ней. Странно, что у Фанни нет даже ее портрета или хоть какой-нибудь ее вещицы. Расскажи нам о ней!

Джорджиана догадалась, что этот неожиданный вопрос исходит скорее от Фанни, чем от Каролины, которая редко утруждала себя чужими проблемами, если только они не касались ее напрямую. Но то, что Фанни начала интересоваться своим происхождением, казалось вполне естественным, и Джорджиана ответила:

— Как вы обе, наверное, знаете, когда начался террор, семья Фанни покинула Францию. Они уезжали в спешке и поэтому были вынуждены оставить все свое имущество. Это было ужасное время. Я очень близко знала твою маму, Фанни, но сколько лет прошло с тех пор!

— Она была нашей дальней родственницей? — спросила Каро.

— Очень дальней, — ответила Джорджиана. — От той ветви нашей семьи сейчас не осталось никого, кроме Фанни. Но когда мы были еще девочками, — я, мама Фанни и твоя мама, Каро, — мы, частенько виделись.

Глаза Фанни расширились.

— Она была красивая? Как ее звали, тетя Джорджи? Вы любили ее?

— Да, я очень любила ее, — ответила Джорджиана, подумав, насколько одновременно лживы и правдивы были ее слова. — И она была очень хорошенькой. Как ее звали? Ее звали Глория.

Это имя вдруг возникло из тумана ее воспоминаний — именно так однажды, в пылу страсти, ее назвал Франсуа, обожавший ее золотисто-рыжие локоны.

— Как ты уже знаешь, тебя назвали в честь твоего отца, — продолжила Джорджиана. — Глория умерла при родах, но отец очень сильно любил тебя. Мне жаль, что я не могу рассказать тебе больше, но все это было так давно… Наша семья не одобрила замужества твоей матери, и мы на некоторое время потеряли с ней всякую связь. Но ты знаешь, как сильно мы все были рады снова найти тебя!

— Я немного помню папу, — задумчиво проговорила Фанни. — У него были темные волосы, он был высокий и красивый, только очень худой и все время кашлял…

— У него были слабые легкие, они-то его и погубили, — сказала Джорджиана.

— А… моя мачеха все еще живет в Шотландии?

— Думаю, да, дорогая, хотя мы не получали весточек от мадам Валери с тех пор, как она привезла тебя к нам. Ты же знаешь, она снова хотела выйти замуж и полагала, что тебе будет лучше остаться с нами.

— По-моему, она оказалась права, — заявила Каро. — Ты не любила эту женщину, Фанни? Ты ведь не скучаешь по ней?

— Нет, я ее не любила, — согласилась Фанни. — Но ее девочки… Они мои сестры…

— Но только наполовину! Да они сейчас, наверное, уже совсем забыли о тебе.

— Да, наверное, — безо всяких эмоций проговорила Фанни.

«Интересно, о чем она сейчас думает, бедное дитя», — подумала герцогиня и, протянув руку, обняла Фанни за плечи:

— Придет время, когда ты станешь взрослой и сможешь сама разыскать своих сестричек. Конечно, если захочешь. Но я полагаю, тебе лучше просто забыть о них.

— Конечно, просто забудь о них, и все! — решительно заявила Каро. — Они бросили тебя. Они не хотели, чтобы ты жила с ними, а мы — мы так тебя любим! Милая Фанни, что бы мы без тебя делали?!

— Вы всегда были очень добры ко мне, — сказала Фанни, обращаясь скорее к герцогине, чем к Каро. — Вы дали мне все. Я помню тот день, когда я впервые оказалась в этом доме. Тогда тетя Генриетта подарила мне то ожерелье с жемчугом. Это было мое первое украшение в жизни, моя первая красивая вещица! А моя одежда — такая страшная, что тетя Генриетта сразу же велела переодеть меня в одно из платьев Каро. Оно оказалось мне тесновато, и портнихе пришлось срочно перешивать его, а мисс Янг сразу побежала покупать все необходимое для шитья, и потом несколько белошвеек сидели за работой целых три дня и в конце концов сшили целую гору одежды, такую огромную, что я просто не верила своим глазам! Мне казалось, что я сплю и вижу какой-то чудесный сон. Особенно мне запомнилось одно платье — белое, газовое; его сшили первым, потому что мы с Каро должны были ехать в мастерскую мистера Хоппнера — позировать ему для портрета.

— Да, портрет получился просто прелестный, — сказала герцогиня. Она была рада, что Фанни сама переменила тему разговора. — Но ты выросла и сильно изменилась с тех пор, дорогая, и я хочу пригласить сэра Джошуа, чтобы он написал твой новый портрет.

— Со мной? — требовательно поинтересовалась Каролина.

— Возможно, хотя мне бы хотелось иметь ваши с Фанни портреты по отдельности. Ну а теперь давайте поговорим о предстоящей поездке в Брокетт. Каро, твоя мамочка все еще не совсем здорова, но я надеюсь, что она присоединится к нам чуть позже.

— Мама не захочет ехать в Брокетт, если там будет леди Мельбурн, — заявила Каро. — Она старается сталкиваться с ней как можно реже. Кажется, ты, тетя Джорджи, ладишь с ней лучше, но она просто отвратительная, злая женщина! Мама даже называет ее Колючкой.

— Леди Мельбурн, несомненно, остра на язык, но на самом деле она вовсе не злая, — ответила герцогиня.

Она вспомнила, с каким сочувствием и дружелюбием отнеслась к ней леди Мельбурн несколько лет назад, когда ее скандальная интрижка с лордом Греем спровоцировала у герцога сильнейшую вспышку праведного гнева. Теперь подобные скандалы стали очень редкими, ибо с годами пристрастие Джорджианы к амурным приключениям практически угасло.

Более того, герцог даже испытывал к ней некоторую благодарность за ее тактичное и вполне добросердечное отношение к его любовнице, леди Элизабет Фостер, которую он любил так, как никогда не любил собственную жену.

Леди Элизабет была близкой подругой Джорджианы еще до того, как ею увлекся герцог. Когда муж бросил ее, Джорджиана, от всей души стараясь помочь, приютила внезапно оставшуюся без гроша в кармане подругу в Девоншир-Хаус, но та отплатила ей предательством.

По крайней мере, так считали все вокруг, но самой Джорджиане было все равно. Для нее связь леди Элизабет с герцогом имела свои плюсы: муж настолько размяк от любви, что совершенно перестал обращать внимание на саму Джорджиану, и с тех пор она была целиком предоставлена самой себе.

Но сейчас герцогиню больше заботила личная жизнь Генриетты, а не своя собственная. Она знала, что с какой бы кажущейся легкостью она ни меняла своих любовников, ее сердце принадлежало одному — лорду Грэнвиллу.

Не будь Генриетта влюблена в него так страстно и так трогательно, возможно, она бы даже нашла в их непостоянных отношениях своеобразную прелесть, ибо Грэнвилл неизменно возвращался к ней, но лишь затем, чтобы снова открыто пренебречь ею ради хорошенького личика какой-нибудь юной красавицы.

— Если твоя мама будет чувствовать себя достаточно хорошо, — сказала герцогиня, — она в качестве гостьи его высочества поедет на пару недель в Брайтхелмстоун; там же будет и леди Мельбурн.

— Значит, они с принцем снова подружились? — спросила Каро. — А он собирается помириться с миссис Фитцхерберт?