Каролина медленно выздоравливала. В сопровождении Фанни она переехала в Брокетт, где неделю за неделей коротала длинные, скучные, похожие один на другой дни.

Время от времени к ним заезжал Чарльз Эш, но чаще Фанни сама ездила навестить его и мальчиков, к которым она сильно привязалась.

Через два месяца после их приезда в Брокетт тихо и незаметно, так и не придя в сознание, умерла Сильвия Эш.

— Знаешь, дорогая, я больше не считаю, что Чарльз тебе не подходит. Теперь я понимаю, что нельзя любить так страстно, как любили мы с Уильямом. Мы требуем друг от друга слишком многого. Чарльз уважает и любит тебя, а ты привязана к нему и к его детям. Любовь привлекательна именно в таких пропорциях, — сказала как-то Каро.

Фанни была отчасти согласна с ней: вряд ли сейчас, взглянув на Каролину, кто-нибудь мог позавидовать ее семейному счастью.

— Я пыталась стать реалисткой, — продолжала Каро, — но из этого не вышло ничего хорошего. Мои «глупые фантазии», как их обычно называет Колючка, мой собственный мир по-прежнему нравится мне гораздо больше, чем настоящая, реальная жизнь.


Через некоторое время кузины вернулись в Лондон. Было решено, что Фанни около полугода поживет в Мельбурн-Хаус, а затем выйдет замуж за Чарльза Эша.

Каролина заметно охладела к Уильяму. Разуверившись в его любви, она более не старалась угодить ему и открыто проявляла неприязнь к членам его семьи.

Кроме всего прочего, она обзавелась новыми, довольно странными знакомствами — ее ближайшими подругами стали женщины, общение с которыми было не принято в приличном обществе. Жрицы любви, коварные соблазнительницы, все они в один голос утверждали, что несправедливо оклеветаны миром, и Каролина демонстративно принимала их у себя, всем своим видом выказывая абсолютное пренебрежение к мнению окружающих. Особенно близко она сдружилась с некоей леди Оксфорд.

Пожалуй, едва ли не впервые за последние годы леди Мельбурн и леди Бесборо были едины в своем мнении относительно поведения Каролины — для них обеих общение с женщинами подобного сорта было едва ли не верхом неприличия.

Уильям пытался протестовать, но тщетно: Каро не слушала его.

— Я, как и ты, вольна сама выбирать себе друзей, — с вызовом отвечала она, — и чем меньше они нравятся тебе и твоей семье, тем большее удовольствие мне доставляет их общество. А что касается моего доброго имени — с тех пор, как твоя мать объявила меня сумасшедшей, мне нет до него дела! К чему это ханжество и лицемерие? Вы, Лэмы, всегда презирали и высмеивали мораль, трубили на каждом углу о том, что не верите в добродетель — так почему теперь вы порицаете тех, кто придерживается такого же мнения?!

Леди Мельбурн и Генриетта пытались образумить ее, уговаривая подумать о репутации Уильяма и его карьере.

— Удивительно, — с презрением заявила Каролина, — что мой муж вообще имеет наглость возражать против всего, что я делаю. Я всегда была его примерной ученицей, и сейчас я всего лишь претворяю в жизнь все то, чему он сам научил меня. По его мнению, добродетели не существует вовсе, настоящая любовь бывает только в книжках, а религия — не более чем миф. Приличия? Это, пожалуй, единственное, что его волнует, так же как и всех вас, — но мне наплевать на приличия! Почему вы теперь беспокоитесь обо мне? Если мне не изменяет память, вы бросили меня еще тогда, несколько месяцев назад, сочтя меня окончательно выжившей из ума!

В глазах леди Бесборо стояли слезы. У Каро всегда был сложный характер, но сейчас в ней будто что-то надломилось.

— Каро, — взмолилась Генриетта, — прошу тебя, одумайся. Я и Бетси — мы понимаем, что твое безрассудство не доведет тебя до добра, и это очень огорчает и беспокоит нас обеих. Ваши отношения с Бетси нельзя назвать радужными, но она готова начать все сначала…

— Что же вас так огорчает? — дерзко поинтересовалась Каро у леди Мельбурн, не обращая внимания на мать. — Вы с самого начала хотели этого, не так ли? Вы не одобряли наш брак с Уильямом и исходили ревностью, видя, что он счастлив со мной! Вам всегда хотелось, чтобы он принадлежал вам одной, и никому больше! Вы обвинили меня в том, что мой сын не такой, как все остальные дети, и вы ликовали, когда мой второй ребенок родился мертвым! Если бы вы могли, то с радостью превратили бы меня в ничто — в призрачную тень, до которой никому нет дела!

— Это не более чем твои фантазии, Каролина, — сказала леди Мельбурн. — Я всего лишь хочу, чтобы ты заняла свое собственное место в этой жизни и руководствовалась разумом и здравым смыслом, а не эмоциями.

Так или иначе, но никакие увещевания не помогали. Альянс между Генриеттой и леди Мельбурн вскоре распался, так как леди Бесборо стала постепенно склоняться к той мысли, что в изменениях, происходящих с Каро, виновато семейство Лэм. Но хуже всего было то, что Каролина потеряла всякую веру в Уильяма. Казалось, что от ее прежней любви и уважения к нему не осталось и следа.

— Когда-то очень давно, — как-то сказала Фанни Уильяму, — я обещала Каро, что никогда не стану ее критиковать. Сомневаюсь, что мне всегда удавалось держать свое слово, но сейчас это не кажется мне таким уж сложным, как прежде. Она пережила ужасное потрясение, она потеряла так много, что я могу только пожалеть ее, но не осуждать.

— Вместо этого ты, похоже, осуждаешь меня, — с обидой в голосе заметил Уильям.

— Вовсе нет. Я только хочу сказать, что, если бы ты смог совершить какой-нибудь необычный, эффектный поступок, пойти ради Каро на какую-нибудь впечатляющую жертву, то она, возможно, оттаяла бы, и все снова стало бы на свои места.

— О какой еще жертве ты говоришь? — раздраженно спросил Уильям. — За последние несколько месяцев на мою долю и без того свалилось слишком много испытаний. Например, сейчас Каро на глазах у всех флиртует с Вебстером, а его репутация известна всему Лондону. Какой бы муж стал все это терпеть, как терплю я?

— Не более чем спектакль, разыгранный специально ради тебя, — буркнула Фанни. — Каро намеренно провоцирует скандал, чтобы лишний раз досадить твоей матери. Как ты не понимаешь — она всего лишь старается соответствовать характеристике, которой ее наградило твое семейство.

— Было бы куда разумней постараться изменить о себе мнение окружающих, — заметил Уильям.

— Ты же знаешь, Каро редко руководствуется здравым смыслом. А что касается ее отношений с сэром Годфри Вебстером, можешь не беспокоиться — он всего лишь никчемный повеса, и Каро прекрасно это знает.

— Что же она в нем нашла?

— В том-то все и дело, что его полная никчемность и распутный нрав — как раз то, что ей сейчас нужно. Если бы ты совершил какой-нибудь неожиданный и неблагоразумный поступок, я думаю, это произвело бы на нее должное впечатление. Покажи ей, что готов ради нее на все — и она снова станет твоей.

— Возможно, поначалу все именно так и будет, но потом ей снова станет скучно, так что, боюсь, идиллия не продлится долго.

— Я так не думаю, ведь, несмотря ни на что, она по-прежнему любит тебя, Уильям. Увези ее из Лондона в какое-нибудь уединенное, тихое местечко и дай ей понять, что в этом мире для тебя существует лишь она одна. Поверь мне, ты откроешь Каро заново. Ты должен убедить ее в том, что для тебя она всегда будет на первом месте и ни твое семейство, ни твой парламент никогда — слышишь, никогда! — не смогут помешать вашим отношениям. Ты всегда должен защищать и опекать ее и всегда быть на ее стороне при любых разногласиях с твоей матерью или с кем-либо еще.

— Короче говоря, я должен изображать из себя героя одного из готических романов Льюиса[6]?

Взглянув на недовольное лицо Уильяма, Фанни не смогла удержаться от смеха:

— Да, что-то в этом роде.

— Боюсь, я буду не слишком убедительно смотреться в этой роли.

— И прекрасно, если Каро увидит, что ради любви к ней ты поступился своим благоразумием и не боишься выглядеть нелепо.

В глубине души Фанни понимала, что Уильям вряд ли последует ее совету — он и в самом деле не слишком подходил для этой роли.


Осенью Фанни вышла замуж за Чарльза Эша и, можно сказать, в целом чувствовала себя вполне счастливой.

Чарльз был уже немолод, не мог похвастать отменным здоровьем, и Фанни иногда казалось, что его способность к настоящей, всепоглощающей любви умерла вместе с Сильвией.

Если она и испытывала некоторое разочарование, то относилась к своим ощущениям философски, полагая, что, выйдя замуж, подобное состояние переживает едва ли не каждая женщина. Кроме того, теперь у нее был большой дом, где она чувствовала себя полноправной хозяйкой, дети, которых она очень любила, несмотря на то, что они не были ей родными, заботливый муж и определенное положение в обществе.

Чарльз считал, что молодой жене совершенно ни к чему все время чахнуть в провинции, и время от времени они выезжали в Лондон, останавливаясь на Кэвендиш-сквер или у Уильяма и Каро в Мельбурн-Хаус.

— Уильям сильно растолстел за последнее время, — как-то пожаловалась Каро, когда Фанни в очередной раз приехала к ней погостить. — Он только и делает, что ест и пьет, и чувствует себя вполне удовлетворенным самим собой и собственной жизнью. Недавно он заявил, что политика его больше не интересует. Иногда мне кажется, что его единственный интерес в этой жизни — это маленький Огастес.

— Как он? — спросила Фанни.

— Он делает некоторые успехи — уже кое-что говорит и неплохо ходит. Уильям все еще надеется на чудо и даже нанял для него воспитателя, у которого большой опыт общения с такими детьми.

— Представляю, как вы оба переживаете за бедного малыша!

— Я? Не особенно. С тех пор, как вся семейка Лэм открыто объявила меня плохой женой и никудышной матерью, я целиком препоручила своего сына их заботам.

— Каро, это никуда не годится, — расстроенно сказала Фанни. — Может быть, тебе стоит попробовать наладить отношения с Уильямом, начать все заново?