Она даже решила поговорить с Фредериком и Джорджем, которые по-прежнему открыто насмехались над Каро.

— Теперь Каролина — одна из нас, — как-то сказала она сыновьям. — Возможно, она и не блещет умом, но надо признать, что в последнее время ее поведение безупречно.

— Она страшная надоеда! — ответил Джордж Лэм. — Никогда не видел, чтобы кто-нибудь задавал столько дурацких вопросов! Например, она пожелала знать, о чем говорит одиннадцатая заповедь.

— Ну и о чем же? — поинтересовалась леди Мельбурн.

— Понятия не имею, мама! Мне кажется, десяти заповедей более чем достаточно, а Каро просто нравится нас позлить. Вчера у меня собралась целая толпа с Друри-Лейн, ну, ты же знаешь, я сочиняю для них фарс. Так вот, представляешь, она имела наглость вмешаться в самый разгар нашего разговора, чтобы спросить про эту самую заповедь, а я ей и отвечаю: «Одиннадцатая заповедь? Как же, знаю: «Не надоедай другим»!»

— Она вовсе не такая уж и дурочка, — заметил Фредерик, — хотя и бывает весьма утомительной. Стоит кому-нибудь заметить, что жизнь совсем не похожа на волшебную сказку, где все герои либо хорошие, либо плохие, как она тут же начинает кричать, что вся наша семья состоит из циничных материалистов, неспособных ценить прекрасное.

— Каро хочет, чтобы мы все обращались с ней так же, как Уильям, — как с какой-то сказочной королевой, — многозначительно заявила Эмили, с годами превратившаяся в очаровательную темноволосую барышню.

Фредерик рассмеялся:

— По крайней мере, ей не откажешь в оригинальности. Вы, наверное, слышали, что на прошлой неделе, когда они с Уильямом устраивали прием, — на который, кстати, никого из нас не пригласили, — всех гостей попросили прийти в костюме любимого исторического или литературного персонажа. Каролина сначала хотела, чтобы она была Порцией, а Уильям — ее Басанио[3], но потом она передумала и решила изображать Ариэля[4]. Представляю, что у нее был за наряд! Наверное, она соорудила его из какой-нибудь старой вуали!

— Ничего подобного! — вмешалась Эмили. — Я видела ее костюм: много-много слоев тонкого шелкового муслина, и все разных цветов — небесно-голубого, бирюзового, темно-синего… Очень красиво! Бедная Каро, в ней есть что-то такое, что всегда делает ее мишенью для таких злючек, как ты, Фредерик. Конечно, она иногда бывает несносной, но все равно она мне нравится, и я уверена, что наш Уильям обязательно будет с ней счастлив.

— Да, дорогая, я абсолютно с тобой согласна, — сказала леди Мельбурн. — Кстати, мы все были приглашены на тот костюмированный вечер, но тогда у меня тоже были гости, и мне пришлось отказаться за нас всех.

В начале 1806 года умер премьер-министр Питт, один из близких друзей Генриетты, она была убита горем.

Уильям не разделял политических взглядов премьер-министра, но тоже был глубоко опечален ранней кончиной столь выдающегося человека. Сентиментальная по натуре, Каролина полностью разделяла чувства мужа.

В это время Фанни жила у Элторпа, занимаясь ревизией в каталогах его огромной библиотеки, и как-то раз Каролина решила заехать к ней поболтать.

— Что-то говорит мне, что этот год будет грустным для всех нас, — сказала Каро, когда они остались наедине. — Смерть бедного Уильяма Пита — не последняя утрата, которую мы понесем в ближайшие месяцы… А тебе когда-нибудь приходилось чувствовать, что в воздухе витает смерть?

— Конечно нет, — недовольно ответила Фанни. — И не воображай, что я стану убеждать тебя в том, что ты обладаешь даром предвидения. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты начинаешь говорить со мной об этом. Да ты и сама потом будешь смеяться над своими выдумками.

— Это вовсе не выдумки, — упрямо заявила Каро. — Лучше скажи: ты здесь надолго?

— По крайней мере, еще на несколько недель. Столько еще нужно сделать! Но эта работа мне только в радость, ты же знаешь.

— Послушай, Фанни, ты должна как можно скорее вернуться домой. Бедная мама в последнее время что-то совсем захандрила.

— И что же с ней происходит? Я хочу сказать, что именно ее тревожит? — спросила Фанни с некоторым раздражением.

Несмотря на то что она очень любила Генриетту, постоянно жить с ней под одной крышей бывало очень нелегко. Настроения леди Бесборо менялись непредсказуемо и стремительно: проснувшись в подавленном состоянии духа, за завтраком она уже беззаботно смеялась, а через четверть часа снова погружалась в глубокую меланхолию.

Кроме всего прочего, в свои двадцать лет Фанни начинала жить собственной жизнью; проводя много времени за работой в лондонских и загородных особняках, она поневоле сближалась с их обитателями и постепенно обрастала все новыми и новыми интересными — а зачастую и довольно близкими — знакомствами. В кругу друзей герцогини и леди Бесборо она очень быстро приобрела репутацию отличного библиотекаря и милейшей во всех отношениях девушки, и поскольку она не брала за свою работу ни пенса, то в качестве благодарности за свой труд обычно получала от хозяев библиотек прелестные подарки.

— Все дело в тете Джорджи, — грустно сказала Каро.

Фанни нахмурилась:

— Тетя Джорджи заболела?

— Да, и боюсь, что дело плохо. Никто не может сказать точно, что именно с ней происходит, но время от времени ее мучают сильнейшие боли, и она очень исхудала. Странно, но она часто спрашивает про тебя — я хочу сказать, у нее ведь есть собственная семья, да и я заезжаю довольно часто, но… В последнее время она стала очень замкнутой, не появляется на людях и ни с кем не хочет разговаривать… Понимаешь, она каждый день спрашивает, когда ты приедешь, Фанни…

— Почему же она мне не напишет?

— Я не знаю, возможно, она не хочет тебя беспокоить.

Каролине было свойственно все преувеличивать, но, похоже, сейчас она говорила чистую правду. Фанни задумалась. Теперь она редко виделась с герцогиней; в последний раз, когда это было, тетя Джорджи действительно выглядела неважно: апатичная, бледная, со впалыми щеками и нездоровым, лихорадочным блеском в глазах.

— Я еду к ней немедленно, — сказала Фанни, — вот только соберу свои вещи.

Каро с облегчением вздохнула:

— Я знала, что ты не откажешь. За последнее время мы с тобой немного отдалились друг от друга, и иногда ты казалась мне такой… холодной, но я знала, что ты по-прежнему любишь меня, и тетю Джорджи, и нас всех…

— Кого же мне еще любить, как не вас? Я обязана вам всем, что у меня есть!

Каро обняла Фанни и зарыдала:

— А я так счастлива… так счастлива… я ужасная эгоистка… все мои мысли заняты только Уильямом, я живу только ради него… А сейчас… сейчас я чувствую, что так нельзя… я не должна…

— Успокойся, ты ни в чем не виновата и все делаешь правильно. Представь, как радуется твоя мама, когда видит тебя счастливой… Подожди меня здесь, Каро. Я постараюсь собраться как можно быстрее.

В огромной спальне Джорджианы горело множество свечей. Одна из служанок шепотом сказала Фанни, что герцогиня настаивает на том, чтобы свечи горели и днем, и ночью — с некоторых пор она совершенно не выносит темноты.

— Доктора прописали ей настойку опия, чтобы хоть немного облегчить эти ужасные боли, но она соглашается принять лекарство только тогда, когда окончательно выбивается из сил, — добавила служанка.

Фанни присела на краешек постели. Она была потрясена изменениями, которые произошли за время ее отсутствия в облике Джорджианы, но герцогиня, по-видимому, предпринимала героические усилия, чтобы скрыть разрушительные последствия болезни. На ее лице лежал толстый слой пудры и румян, а плечи окутывала шикарная меховая накидка. Некогда изумительные золотистые локоны были убраны в кружевную сетку, призванную скрыть их безжизненный и потускневший цвет.

Прекрасные глаза на ее исхудавшем лице выглядели огромными, а когда Джорджиана взяла Фанни за руку, девушка почувствовала, как горяча ее ладонь.

— Каро такая своевольная, — сказала герцогиня. — Дитя мое, я так рада, что ты приехала, но я запретила ей привозить тебя ко мне… к моему смертному ложу… Я хотела написать тебе, но на это требуется слишком много сил… Конечно, я бы справилась или попросила Риетту написать за меня… Наверное, было бы лучше, если бы ты узнала обо всем после… потому что ты никогда не должна была этого знать… но… я должна… должна облегчить душу… должна…

Ее слабеющий голос замер в тишине, и глаза Фанни наполнились слезами.

— Прошу тебя, прошу… тетя Джорджи! Скоро потеплеет, мы отвезем тебя за город, и там ты быстро поправишься!

— Я уже никуда не выйду из этой спальни. Не обманывай себя, Фанни, и не пытайся обмануть меня… Ну же, вытри слезы, моя милая девочка… Я уже давно потеряла вкус к жизни и готова уйти…

— Прошу тебя, тетя…

Прозрачная слеза упала на руку герцогини, и она удивленно посмотрела на нее.

— Я знаю, что ты любишь меня… — наконец проговорила Джорджиана, — хотя иногда тебе бывает трудно открыто выражать свои чувства… Хотела бы я знать, как бы ты относилась ко мне, если бы знала правду…

Фанни почувствовала, как ее сердце вдруг бешено забилось.

— Принеси мне шкатулку с украшениями… Она там, на туалетном столике…

Фанни послушно поднялась, но ее ноги стали как будто ватными, и она с трудом проделала путь до туалетного столика и обратно.

Герцогиня взяла в руки шкатулку и с трудом открыла ее.

— Это не фамильные драгоценности, а мои собственные, подаренные мне герцогом, поэтому я могу распоряжаться ими по своему собственному усмотрению… Теперь все это принадлежит тебе, — тихо сказала она.

— Но… я не могу… я не имею права… ведь есть другие, гораздо более близкие тебе люди…

— Ты — мой самый близкий человечек, Фанни, и я… хранила все это для тебя… Эти драгоценности — станут частью твоего приданого, моя девочка… Мы никогда прежде не говорили с тобой о деньгах, но теперь, когда ты стала совсем взрослой… ты должна знать, что у тебя есть эти украшения и деньги, которые оставил тебе отец…