Диана Джонсон - Брак

Парижские американцы в один голос соглашались, что жизнь Клары Холли во Франции безоблачна, и считали, что, хотя удача позволила ей выделиться из толпы средних американцев и даже людей в целом, Клара отнюдь не превратилась в чудовище, что часто случается с женщинами ее положения – красивыми, богатыми, сделавшими хорошую партию и далеко ушедшими от орегонских корней. Нередко женщины ее круга, выйдя замуж за европейцев, приобретали неопределенный среднеатлантический акцент и начисто забывали о том, что они американки, разве что каждое лето проводили по восемь недель на Мартас-Виньярде, курорте, популярном в среде писателей и художников.

– У удачливых людей иногда возникает чувство, будто они заслужили свое везение, – утверждала княгиня Штернгольц, урожденная Дороти Майнор из Цинциннати, имея в виду Клару, которую, она, впрочем, любила.

Клара Холли помнила, откуда она родом, хотя предпочла бы забыть и никогда не возвращаться в США. В Париже она почти всецело принадлежала к кругу американцев, который существует, подобно особому звену в сложной экосистеме, зависимому от хозяев страны, но отстраненному от них, простирающемуся, подобно мху, от Марэ до скучного северо-западного пригорода Нейи, а оттуда – по живописной сельской местности между Сен-Клу и Версалем и одержимому, подобно Марии Антуанетте, тягой к безлюдью, природе и простоте.

Клара и ее муж Серж Крей, признанный, но ныне ведущий уединенный образ жизни режиссер, жили именно там, близ деревни Этан-ла-Рейн, в маленьком шато – замке удивительной красоты, некоторое время принадлежавшем мадам Дюбарри. Это древнее строение, каким-то образом ускользнувшее от внимания министерства охраны памятников старины, продолжало приходить в упадок, на короткое время превратилось в гостиницу, а потом было приобретено богатым «новым русским», который распродал все стенные панели и камины. Купив этот замок, Серж Крей сам руководил реставрацией, привлекая к ней плотников и бутафоров со студии, где снимал фильм «Королева Каролина», а Клара тем временем усердно приводила в порядок сад, выезжая в Париж не чаще двух раз в неделю за покупками, на выставки или на званый вечер.

Клара постоянно помнила об Орегоне – в Лейк-Осуиго жила ее овдовевшая мать, с которой она разговаривала по телефону почти каждый день, – но как-то получалось, что она ездила к ней раз в год или в два года. Причиной тому отчасти был Крей, который не мог вернуться в Америку из-за преследований налоговой полиции за неуплату подоходного налога; к счастью, это пока еще не стало основанием для его экстрадиции.

Серж опасался, что Клару когда-нибудь возьмут в заложницы. Серж был поляком до мозга костей, хотя с двенадцати лет жил в Чикаго. Его тревожило не столько отсутствие Клары – в коридорах и комнатах замка можно было заплутать, они даже редко виделись друг с другом, – сколько предчувствие, что Америка присвоит себе часть его собственности – Клару.

Как бы там ни было, Клара относилась к опасениям мужа с уважением. Она и сама этого опасалась, читая в американских газетах статьи о насилии, автокатастрофах и росте преступности с применением оружия.

Из своих тридцати двух лет Клара двенадцать пробыла замужем, выйдя за Сержа сразу же после первого фильма, во время съемок которого она познакомилась с ним. Больше она уже не снималась, но после успеха того фильма все же снискала толику культовой славы, ее талант оценили в дерзкой сцене с танцами. В сущности, запомнился не танец Клары, а красота ее обнаженного молодого тела, черные кудри и пышность форм на грани полноты. Брак и материнство избавили ее от лишнего веса. Ларс, их одиннадцатилетний сын, учился в Англии, к недовольству Клары и вопреки ее возражениям, но муж считал, что английское образование больше подходит ребенку с таким нарушением развития, как у Ларса, нежели французское. Мать Клары, миссис Холли, тоже полагала, что недопустимо отправлять ребенка в другую страну без матери, и считала Клару несчастной женщиной, но Серж настоял на своем, будучи властным, как все режиссеры. Обо всем этом миссис Холли обстоятельно рассказывала своей опекунше Кристал. «Разница во времени между Орегоном и Францией целых девять часов», – неизменно добавляла миссис Холли, которая никак не могла свыкнуться с мыслью, что Клара живет на другом конце света, где темно, когда в Орегоне светит солнце.

В американском сообществе отношение к Кларе было неоднозначным. Люди, недоверчивые от природы, но способные чувствовать тонкую красоту, смягчались при виде ее скромности и отзывчивости. Некоторое высокомерие приписывали застенчивости, почти забывая о внешности Клары. Некоторые относились к ней сочувственно, ведь ее сын родился глухим. Другие резонно замечали, что страданий в этой жизни никому не избежать. Но никто и не думал отрицать тот факт, что удачливые люди склонны принимать свое везение как должное и что Клара не исключение. Вероятно, она и сама втайне была уверена, что ее эффектная внешность, богатство и везение достались ей в награду за осознанное проявление добродетели.

Вечером американский журналист Томас Акройд Нолинджер встретился с Кларой Холли в Париже – причем, по его словам, не испытывал никаких предчувствий, – а утром того же дня по случайному совпадению говорил о Серже Крее в Амстердаме в связи с любопытным преступлением. Нолинджер, европейский внештатный корреспондент американского консервативного журнала новостей «Доверие» (а также пишущий для либерального ежемесячника «Участие» под псевдонимом ТЭН, не чураясь идеологических противоречий этих изданий), один из авторов английского литературного журнала «Еженедельник», обозреватель телепрограммы, кинокритик, ресторанный критик и будущий романист, сидел в амстердамском «Кафе Пролле», читая бумаги, принесенные ему из магистрата услужливым другом Сисом, и отмечал в них то, что имело отношение к Кларе, точнее – к ее мужу, даже не предполагая, что уже сегодня он познакомится с ней лично.

Преступлением, заинтересовавшим Нолинджера, было похищение редкостного средневекового манускрипта из Библиотеки Моргана в Нью-Йорке. Эта кража удивительным образом оказалась связанной с жизнью Тима; в предоставленном ему Сисом списке видных коллекционеров инкунабул и иллюстрированных рукописей значилась не только фамилия Сержа Крея, режиссера-отшельника, но и еще двух человек, с которыми Тим познакомился во Франкфурте. И конечно же, кому-нибудь из них преступник попытается продать украденную рукопись.

Список коллекционеров древних манускриптов составил Интерпол при содействии Международной ассоциации букинистов. Сис пояснил, что никто из перечисленных лиц никогда не был замечен в покупке краденых ценностей и сейчас они вне подозрений, но агентам Интерпола предстояло связаться с каждым из них, известить их об исчезновении «Апокалипсиса Дриада» и предупредить, что им могут предложить похищенную рукопись. «У американцев есть причины думать, что манускрипт продадут в Европе, – сказал Сис. – Вот почему в список включены преимущественно европейские коллекционеры».

Время от времени Тим приезжал в Амстердам для того, чтобы вот так побеседовать, выкурить косячок, выпить пива с Сисом, собрать официальную и неофициальную информацию о групповом сексе в Бельгии, заговорах в Люксембурге, ужесточении швейцарской политики в отношении распространения наркотиков, кражах предметов искусства, контрабанде и терактах. Все это не имело к нему никакого отношения – он не был криминальным репортером и не собирался разглашать полученные сведения, – все-таки раз в несколько месяцев приезжал из Парижа, чтобы пообщаться с Сисом. Когда-нибудь у него найдется материал и для «Доверия», который будет иметь отношение к Америке. В этом издании охотно публиковали статьи, доказывающие, что коррупция и преступность в Европе значительно выше, чем в Америке. По мнению хозяев журнала, здесь были замешаны подпольные коммунисты, получающие государственные субсидии.

Что касается преступности в целом, в голове Тима зародилась смутная теория, достаточно пригодная для небольшого очерка: преступный заговор как способ насильственного приведения в порядок беспорядочных составляющих хаотичного мира. Преступлению, как извращению, необходим фокус; в этом отношении и то и другое олицетворяет Порядок. Психологические soulagements[1] преступления… Кстати, как по-английски soulagements? Тим часто терял слова, они безвозвратно проваливались в какую-то щель между его английским и его французским – досадное обстоятельство для каждого, кто зарабатывает на жизнь литературным трудом.

Тим был наполовину американцем, наполовину бельгийцем по материнской линии, и все, кроме матери, называли его не Томасом, а Тимом. У него были белокурые, почти белесые, волосы, и он принадлежал к числу крепких, розовощеких мужчин спортивного вида. Европейское образование не подготовило его к проникновению в культуру другого народа, он был более добродушен, чем предполагали его габариты. Журналистикой он занимался лишь для видимости, а на самом деле был бродягой и мечтателем. Пожалуй, он выглядел моложе своих лет, что наводило на мысль о потерянной по какой-то причине половине десятилетия.

Сиса Тим знал давно. Они познакомились в подготовительной школе в Швейцарии. Из костлявого кудрявого циника Сис превратился в рьяного сторонника закона и порядка и изрядно пополнел. На вопросы о своем отце Тим отвечал, что в Европе тот представлял американскую компанию, которой принадлежит сеть отелей и агентств по прокату машин. Семья часто переезжала, скиталась между Лондоном и Стамбулом, поэтому почти все детство и юность Тим провел в швейцарских пансионах. Американские тетушки считали, что Тима вытолкнули из семьи, но сам он предпочитал называть происходящее приключением. Его мать-бельгийка воспринимала разлуку с сыном как мучительное, но неизбежное явление, своего рода жертвоприношение. О своей матери Тим говорил с трогательной нежностью, невольно создавая впечатление, будто она умерла, хотя она по-прежнему жила в Мичигане.