Но вслух Лоренс ничего не сказал, понимая, что разговаривать с Вивьеном бесполезно и думал только о том, как распрощаться и поскорей уйти. Но Тэлбот сам, причём, не прощаясь, сорвался со скамьи и исчез в темноте.

Лоренс Иствуд ещё несколько минут сидел неподвижно, погрузившись в раздумья, но не мысли о дружке занимали его. У всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего. Он уже и забыл о нём, размышляя о том, что тяготило, и весьма, его самого. Долги росли, они превысили его доходы, мотовство и карточные проигрыши нанесли состоянию заметный ущерб. Понимающие люди рекомендовали ему распродать всё, что можно, расплатиться с основными долгами, сдать в аренду дом, и за несколько лет поправить дела. Иствуд морщился. Он не привык себе отказывать, но главное, что унижало его в предложенном плане — это признать своё разорение. Поправить дела можно было и проще, и этот способ занимал в последнее время все мысли Лоренса Иствуда. Женитьба. Мисс Гилмор, приданое которой как нельзя лучше решит все его проблемы. На вечере в Шелдонхолле Лоренс Иствуд решил приступить к осуществлению этого плана вплотную. При этом, общественный приговор, закрывший Вивьену доступ в общество, пришёлся донельзя кстати, теперь мисс Энн, не видя Тэлбота, безусловно, обратит на него внимание. Лоренс усмехнулся, подумав, что никогда ещё решение старых святош, ригористическое и жёсткое, не казалось ему столь верным и своевременным.

* * *

Эдмонд подбросил дров в камин и, не зажигая свечей, сидел в темноте. Лето сменилось осенью, и Девэрилл чувствовал себя странно напряженным и чуть больным, размышляя о судьбе несчастной Элизы Харди. Как много зла в мире… бедная девочка, наивная дурочка. Кем нужно быть, чтобы сделать такое? Деверилл не любил шумные сборища, редко бывал в обществе, предпочитая узкий дружеский круг, и Тэлбота практически не знал — лишь видел несколько раз. Но поступки такого рода были в его глазах непростительными, и Эдмонд полностью одобрял решение общества.

В эту минуту на пороге кабинета показалась Мэйбл, Эдмонд тихо поднял на неё глаза. Она сильно похудела в последний месяц, одна тень осталась. Деверилл хотел спросить её, вернулся ли с прогулки его тесть, мистер Даннинг, но не успел, Мэйбл покачнулась — и, опустившись на колени, обняла его ноги, рыдая, пыталась что-то сказать. Его сотрясло: содрогались руки, сердце колотилось как безумное. Он, наконец, услышал их — слова любви, слова преданности, слова, о которых даже не мечтал. Полуослепший от любви, жалости и желания, Деверилл, как пушинку, подхватил жену, отнёс на постель, не помня себя, путаясь пальцами в петлях сюртука, лихорадочно сбрасывая одежду, задернул полог алькова.

После они долго лежали вместе, слившись и не желая размыкать объятий. Мэйбл что-то лепетала, горестно и жалобно, потом покрывала его лицо и плечи поцелуями, и Эдмонд чувствовал, что подобная минута стоила и пережитых унижений, и усилий, предписанных Арчибальдом.

Его любили. Его обожали. Его боготворили.

* * *

Шелдонхолл в этот вечер распахнул двери перед самой избранной публикой.

Новоприбывшие — сын полковника Карбэри и младший сынок сэра Чилтона — понравились обществу. Льюис только что завершил поездкой по Италии своё образование, а Себастиан прибыл из Парижа, где пробыл несколько недель. Молодые люди были приятны и обходительны. Шелдон исполнил обещание представить их обоих юной мисс Кэтрин Монтегю.

Джулиан Монтэгю, издерганный и плохо спавший последние несколько ночей, чувствовал в душе полную безысходность. Чёртов сон с рыженькой Хетти повторялся каждую ночь и стал его кошмаром, как Джулиан не затыкал уши, он слышал её плач. Он оставил все надежды на брак с мисс Иствуд и, если бы не сестра, просто — уехал бы в Лондон, бросив всё. Кэтрин мог бы сопровождать в обществе его отец или брат Томас, Монтэгю думал, что они предложат это, но из имения писем не было. Но вообще-то Монтэгю и сам не хотел передоверять кому бы то ни было судьбу сестры.

Сейчас Джулиан воспалёнными глазами внимательно разглядывал приехавших, стараясь понять, кто перед ним. Льюис Карбэри был весьма похож на отца и, глядя на него, можно было безошибочно сказать, как он будет выглядеть лет этак через тридцать. В Себастиане Чилтоне ощущались ум и воля. Юноша был не то чтобы красив, но черты его напоминали римлянина, и Монтэгю вспомнил, что кто-то говорил ему, что жена сэра Чилтона — итальянка. Сейчас молодой человек, до этого проведший несколько недель во Франции, рассказывал Раймонду, виконту Шелдону, как одеваются парижане. Его повествование увлекло и Шелдона, и мистера Салливана, и даже мистер Арчибальд Кемптон и леди Холдейн окружили его. Подошёл ближе и Джулиан.

Дело в том, что сих пор преимущество Англии в области мужской моды никем не оспаривалось. Её творцами были лорды и денди. Лорд Кэтогэн оказал влияние на всю Европу своей причёской, лорд Спенсер — своим жилетом, лорд Кэррик — своим плащом с несколькими воротниками. Английский костюм для верховой езды переняли даже в Германии, преобразовав его в светский редингот. Но теперь…

— Вся революционная Франция носит дурацкие деревянные башмаки под названием сабо и подтяжки! Ещё в 1792 году красный колпак каторжника стал символом якобинцев, а в качестве протеста против коротких придворных панталон, к этой куртке начали носить длинные и широкие холщовые штаны.

— Не может быть! Они сошли с ума?

— Неужели так одеты все?

— О, нет, есть и оппозиционеры, сторонники Директории, «золотая молодежь», их называют «Incroyabl et merveilleuse», «невероятные и чудесные», но эти шуты одеваются в намеренно плохо сшитые фраки, галстук они повязывают таким образом, что он даже частично закрывает лицо! Жилет с «небрежной» элегантностью застегивают через пуговицу, а на волосы, сильно завитые в локоны около ушей, надевают двурогую шляпу огромных размеров. У девиц же тоже сильно завитые волосы и огромные чепцы, украшенные множеством лент, а иногда и клювообразным козырьком. Их платье представляет собой шмиз…только муслиновый…

— Как это?

— Это… не знаю, как и объяснить. Это собственно муслиновая тонкая длинная рубашка с большим декольте, короткими рукавами и поясом, перемещенным под самую грудь. Это платье украшено многочисленными воланами на рукавах и по нижнему краю юбки. Юбка спереди придерживается рукой, так что ножка, обутая в плоскую туфельку, обнажается высоко над щиколоткой.

— Это… неглиже? — леди Холдейн недоумевала.

— Платье!

— Себастиан!

— Клянусь вам, миледи, сам видел.

— Вам понравилось?

Молодой Чилтон задумался.

— Это по-своему красиво, но… красиво только тогда, когда украшает красивую девушку. Вот мисс Монтэгю выглядела бы в таком платье прекрасно… — Себастиан проводил мисс Кэтрин взглядом, на минуту забыв, о чём рассказывал.

Джулиан слушал их разговор не для того, чтобы узнать о парижских модах, но чтобы узнать молодого человека, о котором его уже шёпотом спросила Кэт, которой тот почему-то сразу приглянулся. Вот это джентльмен, ничего не скажешь! Все девицы отметили, что юноша умён, хорошо держится в обществе, приятен внешне. Шелдон, ещё в самом начале вечера представивший юношу мисс Монтэгю, особо рекомендовал его, и Кэтрин, как заметил Джулиан, охотно приняла его приглашение на первые два танца. После молодые люди, стоя у окна, болтали без умолку, но Монтэгю, не слыша разговора, не знал, как это расценить.

Потом Джулиан вдруг увидел в углу гостиной мисс Иствуд и мисс Гилмор. Кора была в тёмном платье, неброском и скромном, волосы были убраны совсем иначе, чем обычно, и Монтэгю с удивлением понял, что она пытается… походить на миссис Шелдон. Кора была красива. Вернее, она казалась ему красивой даже сейчас, но Монтэгю предпочёл бы, чтобы она выглядела как на вечере у Сейвари…

Монтэгю отвернулся, чтобы не растравлять душу. Надо написать в Лондон Алану Бритэму. Тот обещал помочь, порекомендовать его нужным людям. Накопленного на счету хватит на то, чтобы снять в столице приличное жильё и контору. Никому не известному юристу, ему, естественно, первое время придется несладко, но все преподаватели отмечали его недюжинные способности. Надо утвердить себя в Лондоне. Сейчас эта мысль не вызывала в Монтэгю никакого энтузиазма, но выбирать было не из чего. Лондон… Монтэгю вспомнил Пиккадилли, Стрэнд… закоулки… дома порока, в которых они порой сталкивались с Вивьеном. Его охватило тошнотворное ощущение собственной мерзости. Никогда ещё пренебрежение Коры не казалось ему столь справедливым.

Джулиан потряс головой, прогоняя тягостные мысли и стал лениво прислушиваться к препирательствам младшего Шелдона и сэра Чилтона за своей спиной. Темой разговора были теперь максимы Ларошфуко, лежавшие на столе, кои Раймонд считал весьма пошлыми, сэр же Остин был о них чуть лучшего мнения.

— Вы всё же не правы, Раймонд, мальчик мой, в изрядной доле ума французу не откажешь. И в наблюдательности тоже. Помнится, в годы былые меня потрясли некоторые его суждения. «Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно разлюбили». Это удивительно верно.

— Рациональность и здравомыслие не искупают низости некоторых его суждений. У меня было впечатление, что он не верит ни в добродетель, ни в высоту помыслов. За сотнями его суждений — мерзкая пошлость. «Верность, которую удается сохранить только ценой больших усилий, ничуть не лучше измены». Что за вздор? «Преданность — это в большинстве случаев уловка самолюбия, цель которой — завоевать доверие; это способ возвыситься над другими людьми и проникнуть в важнейшие тайны». Ну не мерзость ли? «Наша искренность в немалой доле вызвана желанием поговорить о себе и выставить свои недостатки в благоприятном свете». Он что, не умеет быть искренним, верным и преданным без всякой задней мысли? «Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам…» Не хотел бы я иметь в друзьях такого человека…