— Почему это, спрашивается? — возмутилась мама. — Раньше-то мог!

— Дня два назад приходил Шеп и сказал, что вы можете получать у меня любое обслуживание и сколько угодно бензина, но ни цента наличными.

Мне на секунду показалась, что мама сейчас его ударит. Но она только крепко прикусила губу и отвернулась к окну.

Потом снова повернулась к Лайлу Джонсону и повела себя так, словно обнаружила, что перед ней Пол Ньюмен.

— О, Лайл! — пропела она. — Будь лапочкой и сделай это для меня. Я буду ужасно тебе благодарна.

— Прошу прощения, — упрямо буркнул тот, — но Шеп сказал: только бензин и никаких наличных.

Мама, красная как рак, пошла к выходу. В глазах ее стояли слезы. Я думала, что она заплачет, но ошиблась. Она снова повернулась и глухо, едва слышно, выговорила:

— Послушай меня, Лайл: мне необходимы всего пять чертовых долларов для моей дочери.

— Простите, — повторил он, — но здесь приказывает Шеп. Это он оплачивает счета.

Даже я, совсем маленькая девочка, поняла, как глубоко унижена мать. И это унижение смешивалось с моими смущением и разочарованием. Мне хотелось лягнуть Лайла Джонсона за такое обращение с мамой. И хотелось кричать на маму, потому что та в отличие от отца не носила с собой денег. Мы вышли из конторы и встали у машины.

— Наверное, придется оставить всю эту затею и сдаться, — вздохнула я.

Мама мельком взглянула на меня и, прищурившись, уставилась на белый седан «гэлекси», подруливший к бензоколонке.

— Чтобы я больше никогда не слышала от тебя таких слов, — процедила она и, взяв меня за руку, направилась к «гэлекси».

— Добрый вечер, — поздоровалась она с дамой.

— Добрый.

Женщина, показавшаяся мне очень грузной, была одета в мужскую рабочую рубаху с нитками, торчавшими в тех местах, где рукава были грубо отхвачены ножницами. На приборной доске громоздились пачки пакетиков с бумажными спичками, мухобойка и куча конфетных оберток.

— У меня для вас предложение, мивочка, — сказала мама.

Леди подозрительно прищурилась.

— Слушай, детка, ты, случайно, на голову не больна?

— Никоим образом, — засмеялась мать. — Послушайте, вы ведь платите наличными, так?

— Верно.

— Сколько бензина собирались купить?

— На четыре доллара, — сообщила леди, сунув пальцы в нагрудный карман.

— Вот что я вам скажу: я налью вам бензина на пять долларов, но за счет моего мужа, а вы просто отдадите мне наличными. Что скажете?

Женщина немного подумала.

— Что же, не вижу ничего плохого.

— Вы просто ангел, посланный мне Господом, — обрадовалась мама.

— На этот счет мне ничего не известно, — покачала головой женщина.

Мама заставила Лайла Джонсона самолично налить бензин в бак и, подписав счет, прошипела:

— Лайл, я жду не дождусь того дня, когда тебе придется просить у меня одолжения.

И подмигнула мне. Я подмигнула в ответ. Потом мы уселись в «тандерберд» и помчались обратно, к Лаванде.

— Месье погонщик слонов, — начала мама. — Мы вернулись. С наличными в карманах.

— И сколько у вас? — хмыкнул погонщик.

— Целых четыре бакса, — ответила мама, стиснув мне руку в знак того, что она еще поторгуется.

— И слышать не хочу, — отмахнулся мужчина.

— Ну… четыре с половиной, — повысила она цену.

— Четыре с половиной, — повторила я.

Мужчина улыбнулся матери. Та ответила улыбкой.

— Шесть.

— Да это просто грабеж на большой дороге! — ахнула мама, повернувшись, чтобы уйти.

— Ну, так и быть. Пять с половиной.

— По рукам, мистер, — согласилась мама.

Мы взобрались на могучую спину Лаванды и поздоровались.

— Добрый вечер, прелестная Лаванда, — сказала мама. — Ты еще красивее, чем днем.

— Добрый вечер, о, великолепная и прекрасная Лаванда. Спасибо за то, что подождала нас, — вторила я. Обняла маму за талию, и в розово-оранжевом свете заката мы двинулись через парковку. Погонщик шел рядом, с палкой в руках. Угасающие лучи вечернего солнца ложились на веснушчатую кожу моей матери, на серую складчатую шкуру Лаванды. Она ступала так неслышно и мягко, что казалось, к ее гигантским ступням привязаны подушки. Подобная грация для столь массивного животного казалась просто чудом. Она могла уничтожить нас одним взмахом хобота, но вместо этого позволила нам покататься на своей надежной, усталой спине.

— Сиддали, — велела мама, — закрой на минуту глаза.

Я послушалась. И мама заговорила своим чудесным, волшебным голосом. Голосом верховной-жрицы-европейской-королевы-цыганской-гадалки:

— О, Лаванда Великолепная, унеси Сиддали и Виви Уокер прочь от этой раскаленной асфальтовой парковки! Верни в непокоренные зеленые джунгли, откуда мы явились. Сиддали, ты готова? Хочешь в джунгли?

— Да, мама, готова! Хочу!

— Тогда открой глаза. Открой глаза и смотри, как Виви и Сидда из великого и могущественного племени я-я совершают свой великий исход на спине королевской Лаванды!

Господи Боже! Взгляни на это! Лаванда прыгает через канаву! Она вышла с парковки! О Боже, я просто не верю! Мы переходим шоссе! Сидда, посмотри! Посмотри, люди выскакивают из машин, не веря собственным глазам! О, они в жизни не видели, как слон уходит на волю с членами королевского племени я-я на спине! Такое им и не снилось! Помаши рукой, мивочка, как делают все настоящие королевы и принцессы!

Да-да! Мы на Лавандамобиле! Слушай ее трубный рев! И держись! Взгляни на нее! Мы мчимся через шоссе быстрее, чем на самолете. Мимо салона красоты, мимо похоронного бюро Хэмптона, где наше появление поражает скорбящих. Мимо «Торнтон дейли монитор», которому еще никогда не доводилось публиковать столь потрясающих новостей. Мимо старой конторы отца, мимо универмага Уэлена, где мы больше ничего не захотим купить. Мимо кафе «Ривер-стрит», и…

О! О, дружище! Держи шляпу! Мы поднимаемся по дамбе! Солнце садится, небо становится фиолетово-синим, и появляются звезды. Вот Большая Медведица, а вот — Малая. Это Пегас! Протяни руку, подружка, зачерпни пригоршню звезд! Отсюда, со спины Лаванды, мы можем коснуться неба! А теперь входим в Гарнет-Ривер, красную, медленно ползущую воду. Какая мощная пловчиха! Ощути, как погружается в воду Лаванда, дышит через свой длинный хобот! Даже аллигаторы боятся с ней связываться! Оно могла бы оставаться под водой сколько угодно, но всплывает, чтобы дать нам дышать.

О нет! Взгляни на дамбу! Это стреляют злые разбойники! У них копья и пистолеты! Но они не захватят наши сундуки из слоновой кости, не получат наши разбитые сердца! Мы не безделушки, чтобы лежать в шкатулках для драгоценностей! О нет, дружище, они еще расскажут о нас детям своих детей! О матери и дочери, сумевших сбежать от их копий!

Давай, сильная, добрая, умная Лаванда! Еще несколько футов — и нас ждет другой берег. Ах да, да. Мы вырвались! А теперь можем отдохнуть. Отдыхай, добрая великанша, отдыхай и ешь все, что хочешь.

Моя дорогая дочь, мы наконец на месте. Дома, в буйных зеленых плодородных джунглях! Чувствуешь, какой бархатный воздух? Ощущаешь запах бананов и древних деревьев? Слышишь голоса птиц и крики миллионов обезьян? Видишь, как они прыгают с дерева на дерево? Это наш настоящий дом. Ни к чему кондиционеры, не нужны наличные, и можно весь год ходить босиком, там, где деревья и животные знают, как нас зовут, а мы знаем их имена. Да-а-а-а! Скажи, Сидда! Скажи вместе со мной: «Да-а-а-а!»

И нам нечего бояться! Лаванда любит нас, и мы не боимся!


Сидда помолчала и снова подняла ключик.

— Все, что мы сделали, — объехали эту жалкую парковку торгового центра, но когда спустились на землю, я уже была другой. Мы вернулись в машину и помчались по Джефферсон-стрит в ранние сумерки. Я не отрывала глаз от матери, босой и что-то напевающей. Не отводя взгляда от дороги, она положила свою руку поверх моей. Ее кожа была мягкой и прохладной. Мимо мелькали знакомые места, которые мы видели каждый день, но сегодня мир за окнами машины казался напоенным тайной, новым и неизведанным.

Сидда в последний раз посмотрела на ключик.

Это жизнь, Сидда. Приходится каждый день обуздывать чудовищ и пускаться вскачь.

Она шагнула к Коннору, отняла креманку с шампанским и села ему на колени, лицом к лицу. И начала целовать, одновременно стягивая джемпер, который успела надеть после купания.

Сначала они занимались любовью на веранде, и Сидда, оседлавшая Коннора, никак не хотела вставать. Потом они перешли в спальню. Закрыв глаза, Сидда представляла себя и его спутником, затерявшимся в открытом космосе, но это ее не пугало. Впервые она не боялась открыться этому мужчине, себе, бесконечно широкой Вселенной, над которой не имела власти. И на этот раз, когда их наслаждение слилось воедино, Сидда не плакала. Громко рассмеялась, как счастливый, восторженный ребенок.

Когда Коннор заснул, Сидда выскользнула из постели, пошла в большую комнату и выбрала кассету из своей музыкальной коллекции. Вынесла на веранду маленький магнитофон, вылила из бутылки остатки шампанского и поставила запись «Аве Мария» в исполнении Аарона Невилла, которую как-то сделала сама. И долго стояла голая, в лунном свете, снова и снова слушая молитву.

«Мы с матерью похожи на слонов, — думала она. — В тишине ночи, на другом конце страны, вне зоны слышимости, отделенная бесплодными сухими саваннами, мать посылает мне безмолвную поддержку. В сезон засухи, когда я струсила перед лицом любви, мать не бросила меня. Она не персонаж пьесы, чей характер складывается из бесчисленных крохотных фрагментов, а я уже не тот тощий, нервный ребенок, ожидающий идеальной любви. У нас обеих свои недостатки. Мы обе ищем утешения. Мама мечтала и мечтает сейчас вырваться из засушливого жаркого места, где страх держит ее в оковах паники, а бурбон — в клетке похмельного тумана. Она по-прежнему жаждет вернуться вместе со мной в бескрайние цветущие джунгли на спине грациозного животного».