Увидимся в воскресенье, хорошо?

Любящая тебя

Сидда».

«Пасхальное воскресенье

14 апреля 1963 г.


Дорогая мама!

Мы все разоделись и к 10.30 пошли на мессу, а потом вернулись к Тинси. Пришли Ниси, Каро и все остальные и устроили обед. Вилетта с Чейни, Руби и Перл специально приехали, чтобы привезти пасхальный пирог. На Вилетте была большая желтая шляпа с цветами. Папа тоже приехал и подбросил меня в воздух. Я все время спрашивала про тебя, но он велел мне замолчать и идти играть с другими детьми. Мы искали яйца в высокой траве, на газоне, клумбах и в горшках с цветами вокруг бассейна. Бейлор нашел золотое яйцо и получил большого плюшевого зайца. Всем нам тоже дали призы.

Взрослые пили у бассейна, а когда папа хотел уехать, Лулу укусила его за ногу. И весь праздник кончился. Папа сказал: «Пропади все пропадом», — и заплакал, мама.

И все равно остался, и ел с Тинси и Чаком сандвичи со свининой и смотрел Эда Салливана[73]. A потом уехал. Не знаю куда.

МНЕ НИКТО НЕ ГОВОРИТ, КОГДА ТЫ ПРИЕДЕШЬ. Я ужасно разозлилась. Села на колени Каро и сочиняла истории про людей в шоу Эда Салливана. Я не хотела говорить про людей в шоу Эда Салливана. Ненавижу Эда Салливана. Ненавижу всех.

Сиддали Уокер».

«23 мая 1963 г.

Дорогая мама!

Теперь мы все живем у Ниси. Пожалуйста, приезжай и забери нас. В доме Ниси слишком шумно. Теперь тут одиннадцать детей, и у меня нет своей комнаты.

Тебе нужно приехать побыстрее, о’кей? Лулу снова жует свои волосы, и я не могу ничего поделать. Мальчики очень по тебе скучают. Малыш Шеп подрался. Разбил нос Джеффу Лемойну, и монахини наказали его и заставили Каро взять его из школы. Лулу не хочет носить свою школьную форму, и даже Ниси не может ее заставить. А Бейлор снова дурачится, мама. Болтает невесть что, плюется и ведет себя как младенец. Сама видишь, нужно срочно возвращаться, о’кей? Мы скучаем по тебе. Я так хорошо веду себя, что ты даже меня не узнаешь. Возвращайся! Не поверишь, какими мы стали милыми. Прости, что рассердили тебя и ты из-за нас заболела. Тебе весело без нас? Потому что нам совсем невесело. Когда вернешься, увидишь, как мы переменились. Нет, правда! Спроси папу или я-я. Пожалуйста, мама.

Твоя любящая старшая дочь Сиддали Уокер.


P.S. Перед Пасхой нам выдали табели. У меня все пятерки (кроме поведения). Я лучшая в классе!»

«6 июня 1963 г.

Дорогая мама!

Ты не написала мне. Я думала, ты напишешь. По-моему, нехорошо, что ты уехала и не написала мне. Больше я не напишу тебе ни одного письма. Начались каникулы, а тебя нет. Я тебя ненавижу.

Сидда».

«7 июня 1963 г.

Дорогая мама!

Прости за последнее письмо. И за все прости. Мы по тебе скучаем и хотим, чтобы ты вернулась. Я стала такой хорошей, мама, что ты меня не узнаешь! Пожалуйста, приезжай. О’кей? Ниси собирается везти нас на Спринг-Крик, но я не хочу ехать без тебя. Сделай вид, будто того моего письма вообще не было, о’кей?

Я тебя люблю. Твоя любящая дочь

Сиддали».

Сидда вложила в конверт последнее письмо. Ей было душно. Голова кружилась, горло перехватывало от гнева на я-я, так бесцеремонно напомнивших о прошлом.

Но я сама напросилась.

Она села и огляделась. Я-я сидели за столом. До Сидды вдруг дошло, что она, возможно, еще никогда не видела их такими молчаливыми. Ниси вязала, Тинси играла в солитер. Каро увлеченно работала над обнаруженным в кухонном шкафу паззлом.

«Они несут вахту», — подумала Сидда, и в этот момент Тинси подняла голову:

— Ну как ты, cher?

Сидда кивнула.

— Крикни, если что-то понадобится.

— Хочешь пекановое пирожное? — спросила Ниси.

— Нет, спасибо, — отказалась Сидда. — Я не посмею.

— Представляете, — сказала Каро, поднимая голову, — если снять очки, так чтобы перед глазами все плыло, легче подбирать части паззла.

Сидде вдруг стало легче от их присутствия. До сих пор она не понимала, насколько одинока.

Она потянулась ко второй связке. Там было только три конверта, адресованные каждой из я-я и надписанные рукой Виви. Конверты от Крейна даже через тридцать лет все еще оставались мягкими и нисколько не выцвели. Открыв первый конверт, Сидда увидела, что само письмо не написано от руки, а напечатано на дешевой бумаге, слегка пожелтевшей по краям. Но буквы по-прежнему оставались четкими и словно бросались в глаза. Зудящими от волнения пальцами Сидда развернула письмо.

«11 июля 1963 г.

2.30 дня. Мой девятый день дома.

Тинси, крошка!

Единственная добрая душа, которую я могла выносить в больнице, которую никто не называл больницей, сказала, что мне полезно писать о своих чувствах, поскольку, похоже, впервые в жизни я не в силах высказаться. Поэтому Шеп потрудился и добыл с чердака мою старую «Оливетти». По крайней мере не придется различать мой не слишком разборчивый почерк.

Тинси, последнее время я не могу укладывать детей. Не могу держать их, обнимать, видеть, как они чистят зубы. Я боюсь позволить себе приблизиться к ним. Разве что когда они спят.

Дожидаюсь, когда все стихнет, и на цыпочках крадусь в их комнаты. Сначала в спальни мальчиков, с их пряным запахом маленьких мужчин и кожаными бейсбольными перчатками, свисающими с кроватных столбиков. Наклоняюсь над кроваткой Малыша Шепа. Мой свирепый маленький воин. Он спит крепко. Играет самозабвенно, спит крепко, делает все с размахом. А потом я долго смотрю на своего крошку Бейлора. О, Тинси, он по-прежнему спит, свернувшись калачиком.

И только потом иду в комнату девочек. Стоит переступить порог, и сразу понимаешь, что здесь спят девочки, с их запахом пудры и «крейол»[74] и еще каким-то ароматом вроде ванильного. Лулу, как всегда, сбрасывает одеяла. Маленькая, пухленькая, милая моя крошка лежит на животе, в чудесной рубашке с желтыми розами, твоем подарке. Она ее очень любит. Вилетта с трудом вытряхивает ее из рубашки, чтобы выстирать.

И моя старшая. В те ночи, когда ее не мучают кошмары, Сидда подтягивает одеяла под подбородок. Одна подушка стиснута в левой руке. Правая закинута за голову. Эта красивая белая сорочка, которую ты подарила… где сумела найти такое совершенство? В ней она выглядит маленькой девочкой-поэтессой. А под рубашкой на лопатке шрам от моего удара. О Боже, ей пришлось хуже всех. Но она по-прежнему заботится о других, маленькая заботливая мама. Медсестра в больнице велела мне писать, даже если я плачу. Советовала продолжать писать в любом случае. И как это ты убедила ее пойти в кино, сидеть и пить колу и только изредка бегать в вестибюль звонить и проверять, как там дети. Да, и больше всего хочу поблагодарить тебя за сорочку Сидды, иногда напоминающую мне о том, что она совсем еще маленькая.

Мне приходится быть такой осторожной, Тинси.

Merci bien, merci beaucoup, mille merci, tata[75].

Виви».

Сидда отложила письмо и прижала руку к груди, чтобы успокоить дыхание.


Больше всего хочу поблагодарить тебя за сорочку Сидды, иногда напоминающую мне, что она совсем еще маленькая.


Сидде хотелось спрятаться. Но она встала и сделала вид, что потягивается.

— Что-то на диване не слишком удобно. Пойду в спальню.

— Хочешь побыть одна? — спросила Тинси голосом Гарбо.

— Да, — призналась Сидда. — Хочу.

— В таком случае мы пойдем за тобой, — заявила Каро.

— Верно, — поддакнула Ниси. — Куда ты, туда и мы.

Хьюэлин подняла голову и громко постучала хвостом по полу. Сидда неловко поежилась: ее бесцеремонно лишили обычного убежища, куда она забивалась каждый раз, когда боль становилась невыносимой.

— Ты слишком долго пробыла в этой глуши, — объявила Тинси. — Мы только что приехали. Хочешь, чтобы дома узнали, какой плохой хозяйкой ты оказалась?

Не забывай о хороших манерах.

— Разумеется, нет. Но могу я хотя бы в ванную пойти без сопровождения?

— Не можешь, — ухмыльнулась Тинси. Бросила карты, встала и прилипла к Сидде как смола, когда та попыталась направиться в ванную. Сидда укоризненно посмотрела на Тинси, и тогда та крепко ее обняла.

— Тебе нигде не спрятаться от племени я-я, — заключила Каро.

Невольно засмеявшись, Сидда поцеловала Тинси в щеку. А когда вернулась из ванной, дамы даже не подняли глаз. Сидда забралась под покрывало и вновь взялась за письма. Но прежде чем начать читать, осмотрела комнату, впитывая звуки и зрелища. Негромкие шлепки игральных карт о деревянный стол, шорох женского дыхания, тихое похрапывание Хьюэлин, крик гагары где-то на озерной тропинке. Сидда вобрала в себя все эти звуки, прежде чем вернуться к мрачному сезону поста, еще долго-долго продолжавшемуся после Пасхи.

Что там, в следующем письме?

«14 июля 1963 г.

Каро, мивочка…

Моя лучшая подруга… может, Впервые за всю нашу жизнь у меня не хватает слов, чтобы поблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня и моей банды. Почти три месяца заботилась о моих мальчиках (месяцы, ставшие для меня адом). Приглашала Шепа поужинать, каждый раз, когда он отыскивался. Ты одна из немногих, с которыми он чувствует себя достаточно свободно, чтобы связно излагать свои мысли. Когда я вернулась домой, он заявил: «Эта Каро — совсем не дерьмо».