— Простите, — пробормотала она Тори. — Сейчас возьму себя в руки.

Тори принялась трудиться над плечами Виви. Прикосновения были такими уверенными, такими бесконечно свободными, что вызвали новый поток слез. Виви затряслась как осиновый лист, и массажистка была вынуждена прерваться и протянуть ей салфетку. Виви приподнялась на локтях и высморкалась.

— Хотите поговорить? — спросила массажистка.

— Нет, — буркнула Виви, потянувшись к салфеткам.

— О’кей, — согласилась Тори.

«Я не испорчу этот сеанс слезами», — подумала Виви. Но чем сильнее старалась не плакать, тем напряженнее становилось тело. И когда Тори принялась растирать ее плечи, Виви снова всхлипнула.

— Давайте закончим пораньше, ладно? — попросила она, поднимая голову. — Похоже, я никак не могу успокоиться. Мне ужасно жаль.

— Ничего, — вздохнула Тори, наливая на ладонь лосьона из маленькой бутылочки, притороченной к поясу. — По-моему, не стоит. Плач массажу не мешает. Представьте, что ваши слезы — просто легкий летний дождь.

Виви опустила голову в мягкое углубление для лица.

Тори начала легко гладить спину Виви теплыми руками, и та почувствовала, что дыхание постепенно выравнивается. Иногда было трудно поверить, что кто-то вот так может касаться ее тела, с таким смирением, с такой любящей отрешенностью, не прося ничего взамен. Ей самой до сих пор было противно дотрагиваться до некоторых частей своего тела. Например, живота. Он слишком выдавался вперед, и она стыдилась этого. Не могла смириться с мыслью о собственном уродстве. Однако были и другие места: ноги, шея, голова, — прикосновения к которым казались необходимыми и приятными.

Такие моменты Виви не могла назвать иначе, как религиозным экстазом. Моменты, когда она возвращалась в свое тело неизвестными раньше способами. Моменты, когда она ощущала его недуги, боли, варикозные вены и морщинки как слабые и незначительные, и потому стонала от неописуемого счастья. Мимолетные секунды, когда Виви познавала все несовершенства своего тела, были ее собственными, живущими в ней открытиями. Она жила в нем и умрет в нем.

Ее тело выносило четверых детей. Пятерых, если считать брата-близнеца Сидды, а Виви всегда его считала.

— Я хочу поговорить, — призналась она тихо.

И, как обычно, открыла душу массажистке. Шептала слова и фразы между вздохами и слезами, запинаясь, но с легкостью, какой никогда не знала в исповедальне.

— Я пытаюсь верить, — говорила она, — что Господь не дает нам более одного крошечного отрывка истории зараз. Ну, понимаете, истории вашей жизни. Иначе сердце разболится сильнее, чем вы сможете вынести. Он наносит такой удар, чтобы вы по-прежнему могли ходить, медленно, как человек с гипсом на ноге. Но невидимая трещина по-прежнему кроется в вас — достаточно широкая, чтобы оттуда пророс саженец. Только никто ее не замечает. Ни один человек. Все считают, что ты остаешься цельной и здоровой, и обращаются с тобой, наверное, не так мягко, как обращались бы, знай они о трещине.

Виви снова всхлипнула. Тори положила одну ладонь ей на поясницу, а вторую — на основание шеи и слегка надавила. Виви казалось, что массажистка дотрагивается до спинного мозга, посылая ему мысленный приказ успокоиться.

— Я думаю, — продолжала Виви, — о том дне, когда все трещины будут выставлены напоказ. И тогда я буду как груда разбитых горшков.

Тори вновь взялась за плечи Виви. Та слегка поморщилась, словно от боли.

— Не в моем характере так говорить, — пробормотала она, громко всхлипнув. — Но когда-нибудь я изменю свой характер. И черт с ней, с популярностью. Не считаете, что со мной достаточно весело, ну и ладно! — Виви выдавила смешок и попыталась сесть. — Господи, я начинаю говорить, как Бланш Дюбуа[65]: «Я всегда зависела от доброты незнакомых людей».

— Думаю, я не могу считаться незнакомкой, — ответила Тори, нажимая большим пальцем на лопатки Виви.

— Ой, больно! — простонала та.

— Как по-вашему, почему плечи такие чувствительные?

— О, я всегда ношу тяжкий груз, мивочка, — пояснила Виви. — Железные гири.

— В таком случае опустите их на несколько минут, пока мы разомнем эти узлы, ладно?

— Ладно, — согласилась Виви, вжимаясь в массажный стол. «Этот стол, — сказала она себе, — поддерживается полом, пол, в свою очередь, — зданием, которое вросло глубоко в землю, мой собственный дом».

23

Прежде чем выйти из массажного кабинета, Виви надела темные очки, не желая разговаривать со своими приятелями по клубу «Здоровье». Ни с молодыми людьми, вечно норовившими флиртовать с ней, ни с молодыми женщинами, работавшими на станции местного кабельного телевидения.

Только усевшись в маленький кабриолет «мията-сюрприз» — подарок Шепа, который Виви давно мечтала получить и недвусмысленно на это намекала, она вынула из плеера диск Барбры Стрейзанд. Будет невыносимо, если она снова заплачет. Хотя уже почти стемнело, домой ехать не хотелось. Поэтому она отправилась к Тинси.


Виви и Тинси потеряли не только Джека. Они потеряли и Женевьеву. Очень долго после получения телеграммы Женевьева никого не желала видеть, но потом, выйдя из спальни, объявила, что ее сын не мертв. Если верить Женевьеве, Джек сумел уцелеть и бойцы французского Сопротивления отнесли его в ближайшую деревню на юге Франции и стали лечить. С того самого дня она отказывалась пользоваться английским вариантом имени сына, на котором неизменно настаивал муж.

— Наш Жак жив, — твердила она. — Вне всякого сомнения.

Теперь оставалось только его найти.

И вскоре фантазия Женевьевы заставила Виви забыть о скорби. С ее воображением было так легко поддаться грустному обману — утешению, предлагаемому Женевьевой. Засыпая, Виви представляла возлюбленного под той самой луной, которая виднелась из окна ее спальни. Вместе с Тинси и Женевьевой она бесконечными часами изучала карты Франции. Жадно впитывала каждую весточку о французском Сопротивлении. Помогала сочинять бесчисленные письма в штаб военно-воздушных сил, которые Женевьева относила к секретарше мистера Уитмена с приказом напечатать немедленно. Виви очень хотелось верить. И она поверила. На время. Неустанно обсуждала с Женевьевой, что сейчас делает Джек, что ест, в какой постели спит. Иногда у нее голова шла кругом от сказок, которые они сочиняли. Она соглашалась с Женевьевой, что да, конечно, Джек учится играть на своей скрипке французские народные песни. Играет и думает о доме.

И каждый раз, начиная плакать, Виви чувствовала себя виноватой в том, что предает надежду. После школьного обеда они часто стояли с Тинси у своих шкафчиков. Иногда казалось совершенно невозможным идти на урок истории, потому что слезы падали дождем. Тогда они выходили во двор, садились на траву и плакали. Они не хотели никакой истории. С них пока что хватало и той, что вершилась у них на глазах. И Виви не желала, чтобы Джек стал частью истории. Она предпочитала, чтобы он ел с ней гамбургеры в придорожном ресторанчике. Хотела видеть из окна аптеки Борделона, как он сворачивает за угол, хотела видеть, как вспыхивают его глаза, когда она входит в комнату. Хотела, чтобы он крепко обнял ее и вернул жизнь.

Много месяцев подряд Виви проводила вечера пятницы и субботы с Тинси, отказываясь от всех свиданий. Потом к ним присоединились Каро, Ниси и Чак, бойфренд Тинси, чья преданность я-я ни разу не поколебалась. Никто не считал тогда странным, что девушки спят, обнявшись, в одной постели. Спят, пока не приходит время вставать, ходить и даже притворяться, что их жизнь не разрушена ужасным ударом.

Именно Багги Эббот выпало на долю разрушить этот самообман, поступок, вызвавший в Виви неприязнь, смешанную с благодарностью.

Как-то в субботу вечером, немногим более чем через три месяца после извещения о гибели Джека, Багги постучала в спальню Виви. Виви и Тинси растянулись на постели, заваленной газетами. Для них стало еженедельным ритуалом не только просматривать торнтонские издания, но и «Батон-Руж дейли эдвокет» и «Нью-Орлеан таймс» выискивая новости о французском Сопротивлении.

На Багги было платье с высоким воротом, подпоясанное рукавами халата. В руке — незажженная церковная свеча. Виви очень удивилась появлению матери. Багги редко заходила в спальню дочери.

— Виви! — окликнула она.

— Да, мэм?

— У вас все в порядке?

— Да, мэм.

— Все вы хотите что-нибудь? У меня есть немного помадки из арахисового масла.

— Нет, мэм, — покачала головой Виви. — Мы только что пили колу.

— Взгляни, Виви, — позвала Тинси, поднимая газетную страницу. — Тут насчет взорванных железнодорожных путей недалеко от Лиона. Это они, Виви. Я точно знаю.

Виви, схватив статью, впилась в нее глазами.

— Лионская группа французского Сопротивления — именно та, которая нашла Джека, — пояснила Тинси.

— Ш-ш-ш, — прошипела Виви, пытаясь заставить Тинси замолчать. Та, как и Женевьева, не пыталась скрыть своей веры в спасение Джека.

Багги немного помялась в дверях, прежде чем пройти в комнату и сесть на кровать.

— Вижу, вы очень заняты своими расследованиями, верно? — смущенно спросила она.

— Мы с каждым днем все дальше продвигаемся вперед, — объявила Виви.

— Нам еще столько нужно сделать, — вторила Тинси. — Мама считает, нам следует уделять этому не меньше четырех часов в день.

Багги кивнула. Ее пугала произошедшая в дочери перемена, но она не знала, что делать. На ее глазах Виви прочла статью, пометила красным карандашом и вырезала из газеты маникюрными ножничками.

— Дай мне лионское досье, — велела она Тинси. Подруга протянула ей большой конверт из оберточной бумаги. Пачку таких конвертов Женевьева принесла из банка специально для накопившихся материалов.