Сидда хочет хотя бы немного невинности я-я. Хочет иметь подруг, чтобы держаться за руки.

В четыре часа утра Сидда просыпается на диване. Лежит и вспоминает, как во времена ее детства издевалась над Молодежной лигой. Маленькая Сидда считала, что это одно слово: «молодежлиг». Тогда для нее это означало примерно то же, что «идиотский» или «омерзительный».

Это убеждение никто не оспаривал до одного вечера в доме ее подруги Милен Шовен. Они сидели за обеденным столом, когда один из младших Шовенов вытащил из кармана безобидную змейку, переполошив всю комнату. Все были настолько шокированы, что Сидда, желая показать всю степень своего отвращения, воскликнула:

— О, до чего же молодежлиг!

Горничная немедленно унесла пресмыкающееся, и миссис Шовен пригвоздила Сидду к месту хмурым взглядом.

— Что это ты сейчас произнесла, Сиддали?

— Молодежлиг, — повторила Сидда. — Это означает нечто ужасное.

Миссис Шовен подняла брови и переглянулась с мужем.

Позже, когда у Сидды налились груди и мальчики прикалывали орхидеи к ее форменным платьям, а вопрос, что надеть на котильон, приобрел необычайную важность, она осознала, какую роль играла Молодежная лига в общественной жизни Торнтона, штат Луизиана, и какое именно место занимала в ней миссис Эбби Шовен, урожденная Барбур.

Сегодня вечером, сидя в двух с половиной тысячах миль от Торнтона, Сидда решила вернуться к первоначальному пониманию термина.

«Молодежлиг»: термин я-я для обозначения фальшивки, пустозвонства, ханжества. Изобретен в 1939-м.

Сидда встала, почистила зубы и легла в постель.

— Я должна заснуть, — велела себе она. — Забраться на полку и видеть сны, пока поезд катит в ночь. Ангелы Южного Полумесяца, прошу вас, взбейте мне подушки. Позвольте луне искупать меня в своем сиянии этой ночью. Я, я-я второго поколения, пускаюсь в долгий путь.

12

Назавтра, около полудня, Сидда проснулась от громкого, ужасно фальшивого пения. На веранде стояли Уэйд Конен и Мэй Соренсен и во всю мочь орали старые мелодии диско все то время, пока Сидда выбиралась из постели, чтобы открыть им дверь. «Я люблю ночную жизнь! Я танцую буги-вуги!» — завывали они под сонным взглядом Сидды.

Короткий ежик волос дыбом стоял на голове Мэй. Длинные белокурые пряди Уэйда лежали на плечах и доходили до лопаток, обтянутых хлопчатобумажной футболкой. На Мэй были мешковатые шорты с ярким гавайским рисунком и майка с изображением женщины с потрясенным лицом. В большом пузыре, отходившем от ее головы, чернели слова: «О нет! Я забыла родить детей!»

Каждый держал пакет с продуктами.

— Эй, подруга, — воскликнул Уэйд, — ты запретила Коннору приезжать, а насчет нас не сказала ни слова!

Сидда расцеловала друзей.

— Вы привезли с собой солнце. Просто не верится! Тут все это время беспросветно лил дождь.

— Мы специализируемся в мысленном управлении погодой! — объявила Мэй.

— Рада слышать, — кивнула Сидда.

Уэйд торжественно прошествовал в дом.

— Подлинный северо-запад, хоть к гадалке не ходи! — объявил он.

— Уж будь уверен, — кивнула Мэй. — Мы, Соренсоны, — соль земли.

— Потрясающее место, Мэй, — заметила Сидда, заглядывая в пакет. — Ням-ням. Вкуснятина.

— Мы только надеемся и молимся, что не мешаем глубинному экзистенциальному самоанализу, — фыркнул Уэйд, направляясь на кухню.

— От Коннора, — сообщила Мэй, вытаскивая конверт и две бутылки «Вдовы Клико». — Он велел нам оставить тебя в покое, утверждая, что ты решила общаться исключительно по почте, но когда мы отказались подчиниться, послал это.

Сидда долго изучала конверт, расписанный от руки арабесками и цветочками, подавила крохотную дрожь возбуждения при виде его почерка, но отложила письмо, чтобы прочитать попозже.

— Спасибо. Сейчас поставлю шипучку в холодильник.

— О, мадам Войланска! — воскликнул Уэйд. — Как невыразимо грубо! Ваш возлюбленный посылает эликсир богов, а вы смеете прятать его в темных глубинах холодильника. Наоборот! Мы должны выпить его сейчас. Шампанское очень быстро портится в атмосфере дождевого леса. Не правда ли, о Стервозная Богиня Мая?

— Совершенно верно, — подтвердила Мэй.

— Вы оба ужасно напоминаете мою мамашу, — вздохнула Сидда, покачивая головой.

— Твою мать? — переспросила Мэй. — Не знала, что твоя мать была так…

— Такой алкоголичкой? — договорила Сидда.

— Нет, — возразил Уэйд. — Так увлекалась шипучкой.

И разразился весьма вольной, если не сказать вульгарной, интерпретацией песни Билли Холидей «Околдованная, обеспокоенная, озадаченная».

— Хьюэлин, — окликнула Сидда, — наше аскетическое затворничество нарушено!

— Господи! — воскликнула Мэй, выходя на веранду, где нежилась на солнышке Хьюэлин. — Забыла поприветствовать Хьюэллу.

И, вытащив из кармана прессованную косточку, презентовала Хьюэлин.

Они сделали кувшин «Мимозы», нарезали дыню и копченую ветчину и устроились на веранде. Солнце пригревало закинутые на перила ноги Сидды.

— Итак, — начал Уэйд, приподнимая брови, — ранее планируемая свадебная оргия отменена?

— Уэйд, — заметила Сидда, — со стороны может показаться, будто ты именно тот, с кем были связаны мои свадебные планы.

— Но, дражайшая, так оно и было. Твои свадебные планы были связаны со мной, Мэй и Луизой, а заодно с твоей вечно неотразимой старой наставницей Морин. Твои планы были связаны с Эрве и Линдси, с Джейсоном, если тот будет достаточно хорошо себя чувствовать, с Бейли, их выводком короткошеих чудовищ и их усатой нянькой. С Алин, которая собиралась прилететь из Англии при условии, что еще будет свободна, с Рути Мюллер и Стивеном, хотя они в ссоре друг с другом, не говоря уж о труппе «Лунного сияния» и режиссерах не менее трех региональных театров, которые намеревались быть на свадьбе и превратить ее в нью-йоркское театральное турне. Я даже не беру на себя труд перечислить остальных друзей, которые обожают тебя и теперь безутешны, переживая столь трагические известия.

Уэйд прервался и глубоко вздохнул, прежде чем пригубить «Мимозу».

— Когда планируешь свадьбу, в круг забот невольно включаются десятки людей, дорогая Сидда. Не можешь объяснить, что происходит?

Не знай Сидда, как предан ей Уэйд, наверняка посчитала бы его тираду вмешательством в ее дела. Но их дружба длилась почти пятнадцать лет. Она помогала ему ухаживать за умирающим любовником. Он миллион раз выручал ее профессиональными и личными советами.

И сейчас она встала на колени перед креслом Уэйда и принялась бить поклоны.

— Простите меня, о баба Уэйд, простите меня. Я не знаю, что делать.

— Прекрасно знаешь. И пожалуйста, поднимись. Ты же знаешь, что, когда это делают девушки, я нисколько не завожусь.

Сидда вскочила и отряхнула коленки.

— Мэй, когда он перестанет называть нас девушками?

— Я давно сдалась, — призналась Мэй.

— И ты тоже, сердечко мое? — спросил Уэйд. — Сдалась и покинула своего возлюбленного?

— Нет. Это не так. Совсем не так.

— В таком случае как именно? — допытывался Уэйд.

— Уэйд, — не выдержала Мэй, — успокойся. Может, Сидда не хочет об этом говорить?

— Спасибо, Мэй, — поблагодарила Сидда.

— Драматург, мисс Соренсон, должен обладать чувствительностью к подобного рода тонкостям, — наставительно объявил Уэйд. — Но как жалкий художник по костюмам, павший так низко, что занимался костюмами для «Лас-Вегаса» между традиционными спектаклями, я должен быть наглым и спросить прямо: вы никак спятили?!

— Ну… — пробормотала Сидда, — я не исключаю и этого.

— Видишь! — торжествующе воскликнула Мэй. — Говорила же я тебе, что она и это примет в расчет!

— Потому что, — продолжал Уэйд, — временное помешательство — это единственная причина, которую смог придумать мой слабый мозг. Повторяю: единственная для того, чтобы отсрочить — какого бы дьявола это ни означало — свадьбу с Коннором Макгиллом. На случай если ты забыла, моя маленькая конфетка, мы говорим о человеке, равном тебе во всех отношениях: психологическом, профессиональном, духовном и, если память мне не изменяет, сексуальном. Я еще помню, как трепетала ты в его присутствии, причем целых полгода, прежде чем признала, что он тебе нравится. Но старого дядюшку Уэйда не обманешь. Почему? Да потому что дядюшка Уйэд слишком долго тебя знает и наблюдал, как ты перебрала достаточно мужчин, чтобы составить не одну, а две команды регби. Это я выжимал твои платки, когда ты заливалась слезами по меньшей мере над третью этих типов, большую часть которых я бы назвал если не полностью неандертальцами, то по крайней мере лишенными некоторого самообладания, не говоря уже об интеллекте. Не думаю, что кто-то возразит, если заявлю, что ни один из этих людей не обращался с тобой с сотой долей той любви и уважения, как Коннор.

Сидда шлепнула себя по лбу:

— Совсем позабыла, что ты не только художник по костюмам, но и бродячий проповедник и психоаналитик в одном лице. Как это выскользнуло у меня из памяти, преподобный доктор Конен?

Уэйд поставил стакан.

Мэй откашлялась.

Сидда перевела взгляд с Уэйда на Мэй.

— Этот визит имеет какую-то цель, или я ошибаюсь?

— Нет, — тихо ответила Мэй и, немного подумав, пояснила: — Знаешь, когда люди вместе… им становится намного легче. Чувствуешь, что мир вовсе не так безумен, как кажется.

— Вроде того, когда видишь в зале пару, действительно умеющую вальсировать, — поддакнул Уэйд. — Не можешь дождаться, пока смолкнет музыка, чтобы подбежать и поздравить их.

Мэй легонько коснулась волос Сидды.

— Мы все хотим побывать на свадьбе. То есть мы все видели, как после стольких лет совместной работы вы с Коннором влюбляетесь друг в друга.