Джоан Смит - Босоногая баронесса

В Лондон Лаура приехала без надежд на замужество, но сейчас ей показалось возможным хотя бы пофлиртовать с мистером Медоузом.

Она заснула счастливым сном младенца, чтобы, проснувшись, окунуться в бурные события следующего дня.

Мадам Дюпуи показалась Оливии тираном. Баронесса Пильмур, хоть и прислушивалась к советам, все же имела свое мнение. Но, к несчастью, в ее понятии нагромождение украшений и означало элегантность. Она возражала, чтобы с ее платьев сняли кружева, блестки, ленты, банты, пуговицы.

– Не могут быть одновременно цветы и кружева на лифе, ma chère [5], – говорила мадам Дюпуи. – Они скроют ваше ожерелье.

– Мое бриллиантовое ожерелье достаточно велико, его ничто не скроет, – хмурилась Оливия и неохотно соглашалась. – Ну хорошо, раз уж вам так хочется, отпорите кружева.

– Но цветы и бриллианты не сочетаются друг с другом, – приходила на помощь мадам Дюпуи Лаура, и модистка с ней искренне соглашалась. – Оставь, Ливви, кружева, а цветы сними.

Обнаруживая солидарность кузины с мадам Дюпуи, Оливия медленно поддавалась уговорам. Она заключила, что в Лондоне понятия не имеют о красоте, но не хотела настаивать на своем очевидном превосходстве.

Перед уходом мадам Дюпуи обратила внимание на прически обеих дам и порекомендовала месье Ля-Пьерра, который с волосами творил чудеса. Было уговорено, что он посетит их следующим утром.

– Жаль, если в Лондоне локоны не в моде, – заранее расстроилась Оливия. – Будет обидно, когда месье Ля-Пьерр обкорнает нас как пару овечек!

– Уверена, он превосходно пострижет. Ты ведь не хочешь чрезмерно отличаться от других леди, Ливви? – сказала Лаура. – Стремление выделиться и привлечь к себе внимание необычной внешностью может быть сочтено вульгарным.

– Ну если ты так считаешь, кузина… – протянула Оливия. – А интересно, понравится ли мистеру Медоузу моя новая прическа?

– Ты найдешь parti [6] получше, чем мистер Медоуз, Ливви! С твоим приданым и титулом ты можешь рассчитывать на какого хочешь жениха.

Оливия взглянула с хитрою улыбкой:

– Ты выдала себя! У тебя самой tendre [7] к мистеру Медоузу? Если это так, скажи мне откровенно, и я не буду строить ему глазки, я еще не успела влюбиться.

Лаура не сомневалась, что как только Оливия встретит более интересного джентльмена, она тотчас же забудет мистера Медоуза.

– Мы с ним просто друзья, – сказала Лаура, – и я надеюсь, ты никому не будешь строить глазки, иначе тебя примут за девицу легкого поведения.

– А как же мне дать джентльмену знать, что мне приятны его ухаживания?

– Существуют более тонкие способы. Можешь улыбаться и быть любезной в обращении с ним.

– Разве не со всеми надо быть любезной?

– Со всеми, но ты можешь быть чуть любезнее с теми, к кому благоволишь.

– То есть вести себя так, как ты с мистером Медоузом? Я видела, как вы вчера шептались! Что он сказал?

– Он говорил о вашей берлине.

– A! – улыбнулась Оливия, она решила, что был выражен восторг.

Наступило время ленча, а потом надо было готовиться к поездке в Сомерсет-Хаус, где они собирались посмотреть портреты прекрасных дам, написанные Хайяттом. Мистер Медоуз прибыл точно в срок, прихватив с собой для подарка конфеты. Он собирался их преподнести, как особую любезность, баронессе, но с ужасом заметил, что непроизвольно отдает их Лауре, первой встретившей его. Она не возразила и скромно приняла подношение.

– Прекрасным дамам, – сказал мистер Медоуз, улыбаясь Оливии.

Несмотря на то, что Оливия обожала кузину, ей показалось, что сейчас Лаура зря опередила ее. Мистер Медоуз принес эти конфеты для нее – об этом ей сказала его улыбка.

Когда они подошли к карете, Оливия с удовольствием отметила, что мистер Медоуз выбрал место рядом с ней.

– Вот один из экипажей, которые я собираюсь предложить вам, баронесса, – пояснил он. – Владелец одолжил его, чтобы вы испробовали и оценили карету. Скажите ваше мнение.

То была вполне подходящая для дам коляска, но Оливия намекнула мистеру Медоузу, что простая черная карета, лишенная всяких украшений, не совсем то, что она имела в виду. Оливия нашла ее „довольно простенькой“ и заявила, что эта карета нагоняет на нее тоску. Мистер Медоуз смутился, помрачнел и заметил, что можно было бы изобразить на дверцах фамильный герб баронессы.

– Мне не нравится черный цвет. Похоже на катафалк, – сказала Оливия. – Мне подошло бы что-нибудь поярче, с позолоченными украшениями, с бархатными подушками, мягкой новой кожей, вот что я имела в виду. А в этом экипаже мало свободного места, одни сидения! В нашей берлине есть даже складной стол!

Бедный Медоуз печально осознал, что баронессе требуется еще одна берлина, такая же, как прежняя, просторная внутри, но при этом достаточно компактная снаружи, чтобы вписаться в оживленные улицы Лондона.

– Вчера утром я видела леди Сифтон в довольно милой темно-зеленой четырехместной коляске с позолоченными украшениями, – вспомнила Лаура. – Она чем-то похожа на эту.

– Но она не черная! – твердо произнесла Оливия.

Подъехав к Сомерсет-Хаус, они обнаружили длинный ряд стоявших без движения карет и решили выйти из экипажа и остаток пути пройти пешком.

– В Лондоне всегда так оживленно? – спросила Оливия, испуганно оглядываясь по сторонам. – Дома у нас не бывает подобного множества людей даже на ярмарках!

Медоуз улыбнулся Лауре поверх головы Оливии, давая понять, что благосклонно принимает деревенскую простоту баронессы.

– Лорд Хайятт – повальное увлечение этого года. В прошлом году все сходили с ума от лорда Байрона, – объяснил он обилие карет. – Лондонцы вечно в погоне за новыми впечатлениями.

Наконец они протиснулись в выставочный зал и остановились у ближайшей стены, разглядывая картины. В противоположном конце комнаты толпились люди.

– Должно быть, там Хайятт, – сказал Медоуз. – Когда толпа поредеет, я постараюсь представить вам его.

– Мы не хотим знакомиться с ним, – откровенно заявила Оливия. – Миссис Обри сказала, что это для нас нежелательное знакомство. Давайте просто посмотрим картины и уйдем прежде, чем кто-либо представит его нам.

Услышав столь пренебрежительный отзыв об известном художнике, Медоуз удивленно захлопал глазами. Все лондонские дамы умирали от желания встретиться с лордом Хайяттом. Медоуз учился с ним в одной школе, и хотя они не были закадычными друзьями, поддерживали приятельские отношения.

Восхищаясь картинами, они продвигались вдоль стен. То были портреты светловолосых леди и леди с волосами цвета вороного крыла, и одна была прекраснее другой, и каждая изображалась в позе, подчеркивающей ее очарование. Томная блондинка с вплетенными в прическу цветами полулежала в шезлонге. Брюнетка в костюме для верховой езды гордо откидывала назад голову, как бы бросая вызов всему миру.

– Но дамы в Лондоне не так красивы, как эти на портретах! – воскликнула Оливия. – Что-то мне не попадались на глаза подобные красавицы на улицах, и здесь, на выставке, я их не вижу. Полагаю, лорд Хайятт стал популярен потому, что изображает дам красивее, чем они есть.

– Отчасти так, – согласился Медоуз.

Он остановился перед самым очаровательным в зале портретом.

– За исключением леди Деверу, – добавил он, любуясь черноволосой красавицей с выразительными глазами и печальной улыбкой.

Она сидела на ярком стуле в голубом наряде, нитка жемчуга обвивалась вокруг шеи, на спинке стула примостилась обезьянка, придававшая красоте леди ошеломляющий контраст.

– Она на самом деле хороша, – выдохнул мистер Медоуз.

– Ни одна смертная женщина не может быть столь прекрасна, – сказала Лаура.

– Взгляните сами! Вот она входит в зал.

Дамы дружно повернули головы. Мистер Медоуз оказался прав, картина была великолепна, но в жизни красота леди Деверу потрясала еще боле. Нежно-фиолетовое одеяние, усиливающее великолепие ее неземной внешности, окутывало фигуру до пят, chapeau [8] с широкими полями изысканно опускалась на одну сторону, ее кожа напоминала матовость деревенских сливок, а глаза были звездами на вечернем небе, их окаймлял черный бархат ресниц. На этот раз леди Деверу была без обезьянки, которую обычно повсюду брала с собой, сегодня Мачо остался дома. По мере ее приближения к толпе, собравшейся в другом конце комнаты, посетители выставки отворачивались от картин и провожали взглядом ожившую красавицу с портрета.

Когда леди Деверу прошла мимо, к Оливии вернулся наконец дар речи, и она сказала:

– Тетушка Тремур говорит, что мне надо заказать портрет, пока я в Лондоне, и так как все дамы на портретах лорда Хайятта выглядят бесподобно, мне бы хотелось, чтобы мой портрет писал именно он. Боюсь, однако, меня сочтут легкомысленной. Но если бы он стал приходить в наш дом на Чарльз-Стрит, моя тетя и кузина опекали бы меня.

– Вынужден вас разочаровать, баронесса, – ответил Медоуз. – Лорд Хайятт работает только у себя в мастерской. Он выстроил специальное здание позади собственного особняка на Парк-Лейн. В нем должное освещение, необходимые подставки и все прочие необходимые принадлежности. Он нигде, кроме своей мастерской, не работает, и в его доме ему никто не мешает.

Лауре показалось, что в Хайятте есть что-то от напыщенного осла, раз он старается подобными чудачествами привлечь к себе дополнительное внимание.

– Не думаю, чтобы сэр Томас Лоуренс был столь же непреклонен в отношении того, где ему работать, – сказала она, – а он лучший художник Лондона!

– Однако, у сэра Лоуренса тоже есть студия, – ответил Медоуз.

– Но все же, как мне стало случайно известно, Лоуренс уехал на неделю в Крей-Фут и там пишет портрет леди Кастлеру, – сказала Лаура.