— Нет.

Я закатываю глаза и тянусь к нему, чувствуя, что настал момент вернуть его благосклонность. Мои руки проникают под его камуфляжную куртку и оказываются на его талии. Что-то во внутреннем кармане куртки задевает мою руку.

— Что это такое?

Он лезет в карман и совершенно будничным жестом достает небольшую фляжку.

— Постой. Ты теперь ходишь с фляжкой?

— Только на мюзиклы.

— Ха-ха, — говорю я.

Он собирается убрать фляжку, но я беру ее и открываю. Вдыхаю, но не чувствую запаха. А потом, по какой-то необъяснимой причине, делаю маленький глоток. Он поднимает одну бровь. Я не свожу с него глаз, не вполне понимая, что я пытаюсь доказать, как вдруг жидкость обжигает мой рот и горло.

— Что это? — резко спрашиваю я.

— Водка. Нравится?

Морщу нос.

— Не очень.

— Хорошо, — говорит он, забирая у меня фляжку и убирая в карман.

— Хорошо? Почему?

— Тебе шестнадцать.

— Да и ты не совсем взрослый, — напоминаю я, хотя так тупо говорить это человеку, работающему в баре.

Я мысленно возвращаюсь в ту ночь, когда ждала у его дома, а он с трудом добрался до него. Тогда я спрашивала его об алкоголе, но возможно, настал момент для более трезвой версии того разговора.

— Ты же не пьешь, когда садишься за руль, да?

— Я не подвергаю тебя опасности.

— Я не об этом спрашиваю.

— Нет, не пью, — он показывает на часы на приборной панели.

Тебе пора.

Понимаю, что он пользуется моим комендантским часом, чтобы избавиться от меня, но не показываю недовольство, а целую его и желаю спокойной ночи. Пока я иду по дорожке, доставая ключи из сумки, я все еще чувствую жжение от водки во рту и думаю: нормально ли для парня в его возрасте — для парня в любом возрасте — носить с собой фляжку.

Практически уверена, что нет, и Питер меня бы в этом поддержал. Но если я чему-то и научилась на психотерапии во время реабилитации брата, так это тому, что не мое дело ставить Джейми диагноз или указывать ему на проблему.

Тем не менее, открывая дверь и оборачиваясь, чтобы помахать ему, я чувствую, что выбрала самый простой путь.

Глава 8

Выставка Рейчел проходит в студии совместно с работами двух других студентов. Играет какая-то классическая музыка в авангардном исполнении, от которого хочется скрипеть зубами, а официанты курсируют с пластиковыми стаканчиками, наполненными вином, раздавая их всем желающим. Джейми берет стаканчик, и я следую его примеру, затем мы закусываем эксцентричными ярко-желтыми ломтиками сыра и такими же крекерами. Хоть я и не знаток вин, но на вкус оно, как вода с уксусом.

Сказать, что мы выделяемся из толпы, значит, ничего не сказать.

Я оглядываюсь в поисках Холли и Кола, с которыми мы должны здесь встретиться, но не вижу их. Студия забита толпой людей, которые дали бы фору ООН на фронте разнообразия. Мы проходим мимо первого экспоната — огромных картин в стиле комиксов. Они рассказывают историю ребенка, который пересекает южную границу США, хотят сожрать гигантские чудовища, а мексиканские рестлеры внушительных размеров пытаются убить, чудовищ. Художник, похожий на подросшую версию ребенка с картины, нервно топчется в углу, изо всех сил справляясь с вопросами аудитории, с таким видом, словно эта ситуация — пытка для него. Мне кажется, он был бы счастлив провести всю жизнь в одиночестве в своей мастерской, где ему не пришлось бы отвечать на вопросы о его работе.

Второй экспонат фотографии частей зела. Объекты сфотографированы настолько близко, что невозможно понять, на что ты смотришь, но я думаю, в этом отчасти и кроется смысл. Я не всегда понимаю искусство, но всегда замечаю, когда что-то меня затрагивает. Однажды летом родители возили нас с братом в музей на севере Нью-Йорка. Тогда я вошла в это гигантское, выцветшее, похожее на лабиринт, здание, ожидая, что внутри я обнаружу искусство. Там было так спокойно и красиво, мне даже захотелось там жить. И в тот момент я поняла, что само здание — это искусство.

Слушаю разговоры вокруг: студенты и преподаватели переговариваются приглушенными, полными благоговения, голосами, словно могут потревожить искусство, если заговорят слишком громко. Одни используют термины, которые я не понимаю, а другие настолько пафосны, что их невозможно слушать. Однако к одному разговору между пожилой женщиной и молодым человеком, делающим заметки, я прислушиваюсь. Она явно разбирается в том, о чем говорит, но это не звучит оскорбительно для других.

Джейми молчит с тех пор, как мы сюда пришли, и почти не моргает, словно он впитывает в себя все вокруг. Интересно, он когда-нибудь раньше бывал в музее или на выставке? Не могу представить, как отец ведет его, допустим, в парк скульптур, хотя я знаю, что его мама была певицей. Возможно, он унаследовал свой художественный талант от нее.

— Ты когда-нибудь задумывался о художественном училище? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня так же, как тогда, когда я сказала Рейчел, что он художник. Он допивает вино одним глотком, а потом говорит:

— Какого хрена кто-то типа меня будет делать в художественном училище?

Не знаю, что он имеет в виду под «кем-то типа меня», и не знаю, как истолковать злость в его голосе. Подходит официант с вином и, подмигивая, предлагает мне стаканчик. Я оглядываюсь посмотреть, не наблюдают ли за мной, и понимаю, что никому здесь нет до меня дела. Беру стаканчик, хотя уже чувствую эффект от первого. Джейми тоже берет еще. Его взгляд направлен на фото того, что кажется мне кусочком женской спины, когда он говорит:

— Нельзя пойти в художественное училище, если тебя выгнали из школы.

— Ты же сдашь экзамены, — напоминаю я. Он качает головой.

— Ты сдашь.

Он ничего не говорит.

— Джейми, ты сдашь. Ты готовился, как ненормальный, и ты…

Я умолкаю. Он не смотрит на меня.

Он уже получил результаты.

Могу сказать, что его больше расстраивает мое разочарование, а не провал на экзаменах мы очень серьезно готовились по тренировочным тестам.

Не знаю, что сказать. Я ни на секунду не задумывалась, что он может не сдать.

Он отходит на несколько шагов, чтобы рассмотреть фотографию чего-то совершенно непонятного и слегка сексуального. Он допивает вино. Мы опять не разговариваем до самого экспоната Рейчел.

Когда мы до него доходим, вино уже вовсю действует на меня. Моя макушка взмывает под потолок; картины, и люди текут по моим венам. Я и раньше бывала под градусом, но не до такой степени — я выпила больше, чем следовало. И это не так уж плохо. На самом деле, это совсем не плохо.

Возможно, теперь я начинаю понимать, почему некоторые всегда носят с собой фляжку.

Я вижу Рейчел в другом конце комнаты, окруженную людьми с седыми волосами и странными нервными ухмылками. Наверно, это профессора или родители. Может, они покупают или критикуют произведения искусства — откуда мне знать? Зато я знаю, что они в полном восторге от того, как она рассказывает о своей работе, изящными руками указывая на мазки кисти и цвета.

Я рассматриваю картину, о которой она говорит, и меня наполняет ярость. Яркие красные, оранжевые и желтые линии скрутились в беспорядочный колючий шар с предметами статуэтками, религиозными артефактами, осколками битой керамики — в центре взрыва. Я теряюсь, пытаясь это истолковать, а потом замечаю в углу плоский монитор, на котором снова и снова крутится видеоролик со взрывами.

Мой взгляд поднимается от монитора, следует над картинами к пустой белой стене с блестящими черными буквами, из которых складывается название экспоната Рейчел — «Нефть ценой Колыбели Цивилизации — насилие в Ираке».

Рука Джейми ложится на мою, порываясь развернуть меня и утащить назад в комнаты с черно-белыми фотографиями и полотнами с мексиканскими рестлерами или, может, чтобы вообще увести меня из этого здания.

— Ну? Что думаешь?

Несмотря на свое нетрезвое состояние, я прекрасно осознаю сразу несколько вещей. Рейчел адресует свой вопрос мне с самодовольной улыбкой, хоть мы втроем и знаем, что ее интересует совсем не мое мнение. Компания, с которой она общалась, теперь свободно ухмыляется за ее спиной, а их глаза направлены на нее, словно она сама — произведение искусства: название ее экспоната, как неоновая надпись мерцает у меня в голове? сыр крекеры химически цветов бурлят в кислой глубине моего желудка; а Джейми пытается придумать, что делать в этой, как понимает рациональная часть моего мозга, невыносимой для него ситуации.

Крутые картины, Рейчел, говорит Джейми со всей искренностью, на которую он способен, противореча мне.

Его рука горит на моей, словно может прожечь кожу. Я открываю рот, и он предупреждающе крепко сжимает мою руку. Я знаю, чего он хочет — он хочет увести меня отсюда, чтобы мы разобрались с этим в частном порядке. Но это определенно не то, чего хочу я.

— Ирак? — мой голос кажется чужим даже мне самой.

Улыбка Рейчел слабеет, ведь она столкнулась с тем, кто не скачет от восторга при виде ее.

— Извини? — говорит она.

— Что ты знаешь об Ираке?

Она отвечает лаконично:

— Я всесторонне изучала Ирак.

Подходит пожилая женщина, которая кружит по выставке со студентом, делающим заметки. Я смотрю на нее через плечо Рейчел, и Рейчел оборачивается, а на ее лице тотчас же снова воцаряется самодовольная улыбка.

— Профессор Астрид. Спасибо, что пришли.

Женщина кивает, с любопытством глядя на меня. Разве все в этом зале видят, что я пьяная? Или я просто выгляжу так же опасно, как себя ощущаю?

Очень впечатляющая выставка, Рейчел, — говорит она.