Кстати, именно из-за этого случая он завел в хозяйстве коз, а потом начал делать козий сыр, и твердый, и мягкий, вкусню-ю-щий! А хозяйство его тогда находилось совсем рядом с городом, им и переезжать-то не пришлось, так и жили в городской квартире, поэтому сыр привозил дед домой совершенно свежим – только-только сделанным, «снятым», как это называют, обалденная вкуснятина.

И сейчас, сидя рядом в машине и всхлипывая, Надюшка вспомнила об этом ритуале «лечения», и так ей сыру захотелось и плюшек дедовых с молоком. А еще свернуться рядом с дедом калачиком, спрятавшись под его рукой от всего на свете…

Плюшки она ела вперемешку со слезами – не удержалась, начала сразу рассказывать. Обо всем – с того момента, как пришла наниматься на работу и Казарин засветил ей дверью в лоб. И про командировку в Китай, как и что там у них было, и про заимку, про счастье, переполнявшее ее выше небес, про то, как вернулись – все-все. Кроме совсем уж личных, интимных подробностей, тайных жарких воспоминаний. Говорила, говорила – и как увидела эту фотографию в журнале с Оксаной Закир, и что Даниил ей сказал про сексуальную свободу, по которой все гуляют на сторону и меняют партнеров, и как она его по-настоящему на какое-то время пожалела…

Дед слушал, не перебивал, а когда Надюха замолчала, задумался. Отвернулся от нее и долго смотрел в окно.

– Па, ты чего молчишь? – почти шепотом, испуганно спросила Надюшка.

– Здесь недалеко городок маленький, а там старинная церковь. Истинная, в ней даже не торгуют, все за стенами храма, – заговорил вдруг о странном Максим Кузьмич. – Батюшка там настоящий, чистый духом. Отец Иннокентий. Мы с тобой завтра съездим, если захочешь. Постоишь в церкви, и как-то светлее на душе становится, спокойнее. – Он повернулся к внучке, улыбнулся грустно. – Это ты правильно ему сказала, что свечку за здравие поставишь.

– Ты серьезно? – удивилась Надюха.

– Мне бы по-хорошему встретиться с этим твоим Казариным и морду ему набить, да только толку от этого никакого.

– Па, он вполне и в ответ может, – пролепетала Надя, испугавшись, что дед вполне способен и в драку за нее полезть.

– Не может, – отмахнулся Максим Кузьмич, – знаешь, как сказано: «Гнев отцовский и богатырю не одолеть». Не об этом я. – Он снова задумчиво посмотрел в окно. – Тут другое странно, – и опять повернулся и посмотрел на внучку. – Ты у меня девочка хоть совсем не по годам умненькая, но молодая, конечно, неопытная, мудрости и знаний жизни еще не нарастила. Но чтобы так по глупости на комплименты и соблазнения мужские не попасться, на это у тебя разумения вполне хватает. Вот я и думаю, что сильно он тебя зацепил, сразу. Да и винить-то его особо и не в чем.

– Как не в чем? – поразилась Наденька. – Он же меня обманул!

– А вот скажи, он что-то тебе обещал, ну, там, говорил: будем жить вместе или «ты моя девушка»?

– Не-ет, – подумав, покрутила головой Надюшка.

– В любви признавался, намекал, что вы пара и что он к тебе испытывает какие-то особые чувства? – перечислял дальше дед.

– Не-е-ет, – снова покрутила головой Надюха. – Говорил, какая я необыкновенная, удивительная, привлекательная, что таких не бывает, и все такое.

– Ну, это кто бы спорил, – хмыкнул дед, – но это очевидные вещи, и говорил он чистую правду. А никаких обязательств и обещаний Казарин тебе не давал. К тому же ты прекрасно знала о его репутации страшного бабника, да еще и Ольга Павловна тебя предупреждала. Он просто так живет, понимаешь? Он и предположить не мог, что ты придумаешь какой-то там серьез, потому что встречается и спит исключительно с женщинами своего круга: циничными, расчетливыми, развращенными, все понимающими, играющими по принятым в их светской тусовке правилам, делающими на мужика ставку и соглашающимися на не обязывающий ни к чему секс.

– И все же он понимал, что я от них отличаюсь и специально не сказал про эти свои жизненные принципы и устои, не предупредил, что не приемлет серьезных отношений, так ему хотелось очередной победы, разнообразия, – обиженно обвинила она.

– Скорее всего так и было, – вздохнул тягостно дед и спросил: – А если бы он предупредил о своих принципах жизненных, ты бы на ту заимку поехала?

– Теперь не знаю, – подумав, честно ответила Наденька.

– Вот видишь, значит, не один он виноватый, – усмехнулся грустно дед. – И понеслась бы ты с головушкой забубенной, хоть предупреди он тебя, хоть вообще начни отговаривать. Еще бы и настаивать стала. Это, Нюшенька, страсть, влечение, с ней очень тяжело бороться. А еще тяжелее мозги включать, когда в тебе это влечение зашкаливает. К тому же у вас не возникло душевной близости, сплошная физиология, и все, не успела ты его как личность узнать.

– Как это, не возникло? – не поняла она. – Я же люблю его, па!

– Да? – усмехнулся Максим Кузьмич невесело. – А ты уверена? Вот ты рассказывала, что вы много говорили о театре, актерах, фильмах, книгах. Он тебе истории рассказывал, ты ему о Китае. А вот скажи, он хоть что-то про себя говорил? О семье, о прошлом, о своих увлечениях, где учился, как стал бизнесменом?

– Не-е-ет, – протянула, покрутив головой, потрясенная таким открытием Надюха. – Ничего такого, личного…

– Во-от, – констатировал Максим Кузьмич и продолжил: – А тебя расспрашивал про твое прошлое, историю твоей семьи? Ты ему что-то о себе рассказывала?

– Ну-у… – совсем растерялась она, – спросил, на кого я учусь, я сказала на экономиста, на следующий год еще и на бухгалтера поступлю, он похвалил…

– А где учишься, кто родители, откуда приехала?

– Нет, – снова собралась заплакать она, – не спрашивал, а я не говорила.

– Вот то-то и оно, – вздохнул тяжело дед. – Говоришь люблю, а сама даже не поинтересовалась его настоящей жизнью, проблемами. Физическое влечение тебе все затмило. Значит, и не любовь это. Подумай, прислушайся к себе.

Надюшка задумалась. Крепко.

Представила сразу же четко, ясно Казарина, вспомнила самые яркие моменты, проведенные с ним, – как увидела его первый раз, их совместную работу, Китай, заимку, его улыбку, голос, запах, походку, как он шептал ей горячие, страстные слова – вспоминала, вспоминала и чувствовала, как вместо обиды и боли наполняется сердце жарким теплом…

– Любовь, пап… – прошептала она, и одинокая слезка выкатилась из ее глаза. – Люблю я его.

Дед снова отвернулся к окну и надолго замолчал. Надя ждала, что он скажет, быстро смахнула предательскую слезу, смотрела на деда и дышала тихо-тихо.

– Любовью, Нюшенька, – продолжая глядеть в окно, заговорил Максим Кузьмич каким-то особым тоном, – люди очень часто называют совсем не имеющие к ней никакого отношения понятия и чувства. – Он повернулся, посмотрел на внучку и улыбнулся с грустинкой. – Твой Казарин во многом прав: в подавляющем большинстве своем люди, находясь в браках, в отношениях изменяют своим партнерам, ища разнообразия в силу своей животной физической сути, не ограниченной моралью. И я понимаю, почему он так поступил с тобой. Больше того скажу, лет тридцать назад, я, наверное, сделал бы тоже самое. Ты выросла и превратилась в очень привлекательную девушку, не просто привлекательную, а манкую, эротичную, необычную. Ну, мне не пристало говорить тебе такие вещи. Я о другом. Люди привыкли называть любовью совсем иные явления. Ведь как обычно бывает: встретились двое, физически совпали по определенным параметрам, и вот уже возникла химия: сексуальное притяжение, которое принимают за любовь. Со временем оно тускнеет, проходит, и людей связывает привычка жить вместе, основанная на самом деле на страхе одиночества и страхе, что больше ты никому не будешь нужен. Неосознанный первобытный человеческий страх. Да и, как правило, к этому времени уже и дети в семьях. И вот эту привычку, привязанность, часто уважение к партнеру называют любовью. А это простое бытовое сожительство людей, которые договорились об условиях проживания, устраивающих обоих. Только единицы постигают истинную любовь. И она совсем не предполагает совместного счастливого проживания, как в сказке. Это нечто иное, подвиг душевный.

– Это как? – пораженная, отчего-то шепотом спросила Надюшка.

– Как? – переспросил дед. – У Апостола Павла про это сказано: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». Понимаешь, истинная любовь – это когда человек любит безусловно, то есть без всяких условий и ожиданий: «не ищет своего». Любит другого человека таким, каков он есть, пусть тот даже последний подонок, «все покрывает». Любит без причины, без основания, расчета и корысти, «не превозносится, не гордится», поднимаясь над любой суетностью, вне зависимости рядом этот человек, живешь ли ты с ним или это невозможно. Любовь все прощает и все принимает. Чаще всего человек, наделенный такой любовью, остается один, потому что тот, кого он любит, не поднимается, не дорастает душой до таких высот и чистоты. Вот это и есть истинная любовь. И задумаешься, нужен ли тебе этот крест или вполне достаточно обычной бытовой так называемой любви.

– А если, тот кого любишь, дорастает? – все шептала Надюшка. – Если он тоже так может любить?

– Ну, такие семьи очень счастливы и любят друг друга всю жизнь. Большинству же даже представить глубину таких чувств сложно.

– И прямо вот такие чистые-чистые, не ошибаются ни разу, не изменяют? – засомневалась что-то Надя.

– Почему? – усмехнулся Максим Кузьмич. – Мы же говорим о людях, а не о «иже херувимах» и ангелах бестелесных. Семья – это семья: люди живут каждый день в обыденном ритме: работают, устают, едят, в туалет ходят и мусор выбрасывают, а быт, как ржавчина, разъедает любые возвышенные чувства. Порой люди ссорятся и спорят, совершают ошибки, но только их «любовь все покрывает», все прощает и понимает и «не требует своего», делая их еще чище и выше в этом чувстве. Это редкого уровня духовное единение двух людей. Очень высокой частоты, если говорить научным языком.