Элизабет Винфри - Больше, чем друг

Я никогда не узнаю, что изменилось во мне в тот день. Может, это все из-за неправдоподобно синего неба и разлитого в воздухе пьянящего аромата жимолости. А может, дело было в том, что все время моей учебы в средней школе обо мне ходили сплетни, хотя сама я никогда не давала для этого повода. Или же я почти три месяца не видела Кейна, и от встречи с ним у меня слегка закружилась голова. А потом, возможно, я просто хотела влюбиться.

— Знаешь, Делия Бирн, в чем твоя проблема?

— Знаю. В том, что ты постоянно спрашиваешь, знаю ли я, в чем моя проблема, — ответила я Кейну Парсону — своему лучшему другу и, к несчастью, самому суровому критику.

— Опять неправильно.

Кейн помотал головой и перевернулся на спину. Мы были на пикнике на Гэмблерском пруду, и, похоже, Кейну начинала надоедать учтивая беседа о том, как прошло лето.

Проводить День труда[1] на пруду — это у нас с Кейном своего рода обычай. Когда дружишь с человеком больше трех лет, складываются определенные традиции, и если ими пренебрегать, то у обоих возникает ощущение, будто что-то серьезно разладилось. Поэтому, вместо того, чтобы еще несколько дней побыть с другими вожатыми в лагере «Шервудский лес», я на пару дней раньше прилетела домой из Миннесоты.

Дабы не изображать из себя мученицу, должна признать: Кейн тоже пожертвовал походом на байдарке с Эндрю Райсом ради того, чтобы провести день со мной. Но это не означало, что я горю желанием выслушивать его отвратительные речи по поводу «давай-ка-Делия-разберем-твое-поведение».

Чтобы наконец покончить с этим вопросом, я вздохнула как можно тяжелее:

— Ладно, доктор Парсон. Просветите меня, пожалуйста.

Кейн сел и выплюнул стебелек травы, который жевал до этого.

— Представь себе. Вот ты предпочитаешь диетический чай со льдом. Больше того, всегда только лимонный и никогда — персиковый или малиновый.

Он улыбнулся (самодовольно, как мне показалось) и снова лег. Выглядел он так, словно только что решил проблему мирового голода, а не пробубнил что-то невразумительное про чай со льдом.

Будь я умнее, я бы, наверное, напялила наушники плейера и не обращала на него внимания. Но у Кейна есть раздражающая манера вовлекать меня в свои дурацкие теории.

— Ну и дальше что? — спросила я. — Может, мне прекратить пить чай со льдом и сидеть ждать, что выпускной год принесет славу, удачу, красоту и настоящую любовь?

— Ага! Дама хочет знать, что дальше. — Кейн огляделся по сторонам и продолжал театральным тоном, как будто вокруг были тысячи зрителей, следящих за этим захватывающим разговором: — Можно и дальше. Видишь ли, Делия, в магазине перед тобой есть большой выбор напитков. Даже у чая со льдом по крайней мере дюжина оттенков вкуса.

— И что? — если Кейна не подгонять, то можно умереть, пока он часами ходит вокруг да около.

— Почему же ты тогда не возьмешь «манговую страсть» или «фруктовый пунш для влюбленных»? Или хотя бы крем-соду?

— Не думаю, что «пунш для влюбленных» — это вкусно, — скептически ответила я.

— Правильно, но дело не в этом. А в том, что ты не стремишься ни к чему новому. Никогда не скажешь: «А ведь „манговая страсть“ звучит интересно. Надо бы попробовать!» Вместо этого ты мрачно тащиться мимо, и твой единственный спутник — диетический чай со льдом.

— Мой единственный спутник не чай, а ты.

Кейн выхватил у меня из рук полупустую бутылку того самого чая со льдом и сделал большой глоток.

— Дэл, я говорю в переносном смысле. А ну давай-ка, потрудись вместе со мной.

— Тружусь, тружусь, — сказала я, снова вздохнув.

— Ты в любой ситуации выбираешь безопасный путь. Боишься пробовать новое. Ты всю жизнь живешь, как какая-то монахиня, которая дала обет ходить по одной-единственной дорожке. Признай это. Тебе необходимо с нее свернуть.

— Зачем?

— Зачем? Зачем? Если ты это сделаешь, могут произойти удивительные вещи.

— Например? — как я уже говорила, у Кейна есть способность втягивать меня в свои рассуждения.

— Ты могла бы стать изобретателем — как тот, кто придумал разменный аппарат. Или поставить самый крутой мюзикл на Бродвее. И даже нечто еще более увлекательное — ты могла бы влюбиться. Или, по крайней мере, сходить на свидание.

Я застонала. Мои сердечные дела, или их отсутствие, — одна из излюбленных тем Кейна. Вопрос о моем «беспартнерном существовании» он может поднять в самый неожиданный момент. Например, когда мы делаем математику. «Это уравнение — прямо как твоя личная жизнь, — скажет он. — Масса неинтересных множителей, которые равны нулю».

Я здесь выставляю Кейна бездушным наблюдателем, говорящим банальности, но это не так. Совсем не так. Он просто не понимает, как живем мы, нормальные люди. Под «нормальными людьми» я подразумеваю тех, кто ростом меньше шести футов[2], кто не имеет темных волос, голубых глаз и потрясающей фигуры. Если вы еще не догадались, то это описание внешности Кейна. Еще у него есть море обаяния, бесконечные шутки и несносная привычка непременно равнять всех по себе.

Но в том, что Кейн сказал о моем страхе, была доля правды. Я действительно боюсь. Многих вещей. Больше всего я в ужасе от того, что меня могут отвергнуть. Я вдоволь насмотрелась на девчонок с разбитым сердцем, плачущих в уборной из-за того, что какому-нибудь типу вздумалось бросить их, как ненужный хлам посреди школьного буфета. И когда я гляжу на таких девчонок, храбро подкрашивающих губы и направляющихся в зал, чтобы выносить новые пытки, я им сочувствую. Правда. Но при этом не понимаю, зачем они ставят себя в подобное положение. Неужели иметь парня так уж важно? И за это платить отвращением и болью каждый раз, когда видишь, как он обнимает другую девушку? По мне, так не стоит.

Мама часто называет меня «опунцией»[3]. Она имеет в виду, что я никого не подпускаю к себе слишком близко. Про опунцию — это из «Популярной психологии». Я постоянно говорю маме, что терпеть не могу популярную психологию. Она обезличивает всех, приклеивая четкие ярлыки, как будто это не люди, а всего-навсего коробки с тампонами или одноразовыми лезвиями. А мы ведь все разные, каждый со своими причудами. Зачем же сводить наши жизни к определению в словаре Вебстера[4]?

Как сказал Кейн, я изрядно парализована страхом. А кто не боится?

— Боюсь, говоришь? — я, прищурившись, разглядывала Кейна.

Он только что закончил трехмесячную практику в ближайшем питомнике, в котором разводят рождественские елки. Я не могла не заметить, что посадка деревьев сделала чудеса с его бицепсами и грудными мышцами. Вот бы преподавание танцев в стиле джаз кучке десятилетних детишек могло так же улучшить качество звучания моего мага!

Кейн серьезно кивнул:

— Посмотри на себя. Тебе семнадцать, а ты никогда еще не влюблялась. Ты что, собираешься в выпускной год оставаться одна?

Так, пора переводить стрелки на него.

— А ты, Кейн? У тебя бесконечная вереница подружек, такое впечатление, что ты подцепляешь всех без разбору. Неужели, целуясь с очередной из них на заднем сиденье машины, ты не чувствуешь себя одиноким?

— Я, по крайней мере, хоть стараюсь не быть в одиночестве.

— Это я стараюсь, — категорично сказала я. — Просто у меня не получается.

Кейн засмеялся.

— Ты так поглощена этим, что у тебя под носом может на белом коне проскакать отличный парень, а ты позволишь ему проехать мимо.

— Ничего подобного, — ответила я.

К сожалению, чем дольше длился разговор, тем сильнее я ощущала, что Кейна понесло. Я мечтала, чтобы он поскорее добрался до сути и дал мне спокойно съесть мой бутерброд с котлетой.

— Докажи это, — заявил он.

— Доказать — что? — я уперлась взглядом в землю, размышляя о том, как бы поскорее закруглиться. Может, отвлечь его анекдотами о десятилетних девочках, которых я учила танцам этим летом? Что угодно, только бы направить мысли Кейна на что-нибудь нейтральное.

— Продемонстрируй мне, что ты на самом деле хочешь влюбиться.

— Как?

— А как ты думаешь? Влюбившись, естественно.

— Кейн, это совсем не то, что получить пятерку по истории. Я же не могу просто взять и влюбиться.

— Откуда ты знаешь, если никогда не пробовала?

Да что же это такое! Кейн не отставал, и я почувствовала, что краснею. Ему нравится, когда я смущаюсь. Почему-то он считает, что это очень мило. Я же нахожу это унизительным. Я откусила бутерброд и включила плейер. Если я перестану обращать на него внимание, ему надоест и он отвяжется.

Кейн потянулся и стащил с меня наушники. Я слышала приглушенный и какой-то металлический голос Ареты Франклин, доносившийся из них.

— Я серьезно, Делия. Попробуй влюбись. Слабо?

Поменяться с Кейном ролями не удалось. Непостижимым образом это обернулось против меня. Но какой у меня был выбор? Я сделала еще одну отчаянную попытку:

— Ладно. Но и ты тогда тоже. Но я говорю не о каком-нибудь двухнедельном романе с официанткой из пиццерии. И не о нескольких свиданиях с этой Сарой Фейн — капитаном болельщиков. — «Ну держись, — подумала я, — уж я поставлю тебе условие». — Имеется в виду, что ты должен найти родственную душу.

Он пожал плечами:

— О'кей. По рукам.

— Что?

Я не ожидала, что он согласится. Думала, он отделается какой-нибудь шуточкой, которая сведет всю дискуссию на нет, сделав ее бессмысленной.

— Я бросил вызов тебе. Ты бросила вызов мне. Выигрывает тот, кому удастся влюбиться.

По выражению его лица ничего нельзя было прочесть, и я все еще надеялась, что это шутка.

— Ты правда хочешь поспорить, кто из нас влюбится?

— Почему бы и нет? — он скрестил руки на груди и казался удивительно самодовольным.

Совершенно неожиданно идея мне начинала нравиться. Возможно, Кейн прав. Может, действительно пора Делии Бирн показать ребятам — или хотя бы одному парню — в школе Джефферсона, чего она стоит. Если сваляю дурака, то в наихудшем случае я прострадаю до конца выпускного года, ну и не буду появляться на вечеринках. А может быть, и вообще перестану на них ходить.