– Здравствуй, матушка! – радостно поприветствовала молодая навья родительницу. – Это мои Драгона с Минушью... Выросли, не правда ли?

Северга подхватила девочек в объятия. Те отворачивались, не давая себя поцеловать, но ей кое-как удалось их чмокнуть: одну в ушко, другую в шейку.

– Дичатся, совсем как ты в детстве, – хмыкнула она, спуская внучек наземь.

– Ничего, привыкнут, – засмеялась Рамут.

Драгона и Минушь поспешили спрятаться за колодцем, чтобы с безопасного расстояния наблюдать за страшным «дядей». А тот, взяв лицо их матушки в свои ладони, поцеловал её в губы.

– Красавица моя, – шепнула Северга, окидывая Рамут неулыбчиво-серьёзным, внимательным и нежным взглядом. – Истосковалась по тебе... Приезжаю домой, а ты, оказывается, сюда укатила.

О Вуке она даже не спросила. Её объятия были крепкими и жадными, взгляд – ненасытным, и сердце Рамут в ответ на эту страсть вспыхивало жаром и колотилось. Ветер кружил по двору сухую летнюю пыль, колыхая тяжёлые складки бессменного чёрного плаща Северги, и Рамут предложила матушке пройти в дом. Припорошённый сединой почтенный Дуннгар с церемонным поклоном поприветствовал гостью:

– Добро пожаловать, госпожа Северга! Давненько ты не чтила нас своим вниманием...

Как в былые времена, он поднёс ей чарку настойки. Выпив и закусив сыром, Северга усмехнулась:

– Как всегда, разбавляете...

Девочки где-то затаились: видимо, стеснялись Северги. Рамут, желая поскорее приучить внучек к обществу бабушки, выглянула во двор и позвала их, но матушка сказала:

– Да пусть. Проголодаются – сами домой придут. Иди лучше сюда, моя ненаглядная, пропустим ещё по чарочке...

Они опрокинули не одну, а целых три чарки, сидя в креслах у камина в гостиной, который в тёплую летнюю погоду не топился. На кухне под руководством Дуннгара готовился обед: скоро должна была вернуться с поля Бенеда с мужьями-работягами.

– Ну, как ты тут поживаешь, родная? – спросила Северга.

– Хорошо, матушка, – улыбнулась Рамут. – День – по хозяйству с тётей Беней, день – книгу пишу. Народ здешний лечим, как и прежде.

– В общем, вижу, скучать некогда, – чуть изогнув жёсткие губы усмешкой, кивнула Северга. – Муженёк-то в столице остался?

Упоминание о Вуке царапнуло сердце Рамут волчьим когтем, и она ответила сдержанно:

– Да.

Северга вновь опрокинула в себя чарку настойки, крякнула и утёрла рот.

– Вот и пусть катится на все четыре стороны... Главное – детки, а больше ничего от этого куска драмаучьего дерьма и не нужно. – И, поигрывая остатками янтарного напитка на донышке, добавила с усталой досадой: – Вздумалось же тебе сделать себя военнообязанной!.. Надеюсь, хоть с двумя детьми тебя не призовут. Хотя кто его знает, что Дамрад взбредёт в голову...

Вскоре вернулись с поля работники во главе с Бенедой. Бакенбарды костоправки ещё гуще подёрнулись не тающим инеем седины, торчали клочковато и дико, придавая ей вид неистово-звериный и чрезвычайно грозный.

– О, какие у нас гости! – воскликнула она зычно, завидев Севергу. Хлопая навью-воина по плечам и оглядывая с головы до ног, Бенеда неодобрительно цокнула языком: – Исхудала, дорогуша моя... Одна кожа да кости. Ну ничего, откормим! Надолго к нам?

– Деньков на десять, – ответила Северга, смеясь и покачиваясь под мощными дружескими хлопками широких ладоней сельской знахарки. – На хлебах твоих щедрых, тётя Беня, кто угодно отъестся – это всем известно!

Пока Дуннгар с помощниками накрывал на стол к обеду, труженики умывались во дворе под навесом.

– Внучек-то своих уже видала? – спросила Бенеда, плеская себе в лицо пригоршню воды, шумно отфыркиваясь и роняя с густых бровей капельки.

Северга кивнула, прислонившись плечом к дверному косяку и глядя в пыльную даль сквозь стальной прищур.

– Растут девчонки не по дням, а по часам! Эх, летит времечко... – Костоправка растёрлась полотенцем, хорошенько взъерошила бакенбарды, снимая с них лишнюю влагу. – Кажется, ещё вчера Рамут была такая, как они, а теперь – глянь-ка! У самой дочурки... А сама – врач учёный, не чета мне, простой лекарке деревенской. Как она морды-то зашивать умеет! Загляденье. Из кровавого месива личико приличное может сделать. Золотые руки...

За обеденным столом собрались все, кроме Драгоны с Минушью: их Рамут насилу отыскала в дровяном сарае. Ругать она малышек не стала, припоминая себя на их месте: когда-то она сама мертвела под взглядом родительницы и пряталась от неё по углам. С дочурками история повторялась... Погладив их по чернявым головкам, она сказала:

– Родные, это же ваша бабушка! Не надо её бояться, она никогда не сделает вам зла. Пойдёмте-ка за стол, пташки мои, обед уже готов.

Трапеза была, как всегда, простой, но обильной и сытной. Северга, видя, что внучки налегают на овощи, обратилась к дочери:

– Это что же – ты и их травоядными сделала? Они же растут ещё.

Вместо Рамут ответила Бенеда:

– Нет, девки у нас всё кушают. И от рыбки, и от мясца их за уши не оттащишь! – И, посмеиваясь, она положила девочкам в тарелки тушёного с душистыми травами мяса.

После обеда Бенеда подозвала их к себе, что-то шепнула, и девочки послушно убежали, а взрослые между тем беседовали за столом, на котором остались только напитки. Костоправка, опрокидывая чарочку за чарочкой, спросила:

– Поговаривают, опять война будет... Что насчёт этого слышно, Северга? Правду люди бают или врут?

– Вообще-то, по должностным правилам мне не следует говорить об этом, – сказала Северга. – Но шила в мешке не утаишь, это правда. Да, тётя Беня, Дамрад готовит новый большой поход.

За столом повисла тишина. Мужья Бенеды молча пили, а Рамут вздрогнула от льдисто-пронзительного взгляда матушки. Веяло от него тоскливым холодом грядущей кровавой беды, разлукой и тревогой, но сердце Рамут оставалось неустрашимым. Она была готова идти за матушкой по выжженной земле, среди бойни и кровопролития, только бы уберечь её от погибели, защитить, исцелить её раны. Лишь ради этого во время учёбы Рамут выбрала направление «военное врачевание», и сейчас, при известии о близящейся войне, её дух не дрогнул ни на миг. Но теперь добавлялось одно немаловажное обстоятельство, а точнее, два. Парочка этих хорошеньких черноволосых обстоятельств вошла в дом с плодами медового дерева: Драгона несла на голове большую миску, полную золотистых и сочных костянок, а Минушь – посудину поменьше.

– Вот умницы, – похвалила Бенеда. – Давайте, ставьте на стол.

Впрочем, младшую из сестричек она направила к Северге с особым, отдельным потчеванием. Малышка в оцепенении застыла перед грозной женщиной-воином, и костоправка добродушно усмехнулась:

– Ну, а что надо сказать?

Минушь пролепетала смешным тоненьким голоском:

– Бабушка Северга, это тебе. Угощайся.

– Благодарю, крошка. – Ухватив с десяток костянок за длинные плодоножки, Северга склонилась и коротко прижалась твёрдыми губами к щёчке девочки.

Её взгляд-клинок, устремлённый на Рамут, говорил: «Ты не имеешь права рисковать жизнью. Если ты не думаешь о том, каково мне будет потерять тебя, подумай хотя бы о детях. Ты прежде всего мать, а уже потом врач». Гладя головки прильнувших к ней дочерей, Рамут содрогнулась при мысли о том, что они останутся с Вуком – чудовищем с холодными глазами и сердцем-ледышкой, в котором ни разу не шелохнулась даже тень какого-либо чувства к детям. И неудивительно: не он был их отец, а Добродан.

Вечером затопили баню. Северга, сказавшись усталой, долго сидела в кресле и пошла мыться последней. Когда она возвращалась в дом, оглушительно бабахнул гром, и в землю упруго захлестал дождь, да такой сильный, что двор мгновенно покрылся пузырящимися лужами.

– Ну вот, можно было и в баню не ходить, дождичком ополоснулась бы, – пошутила Северга, одним прыжком заскочив на крыльцо и переступив порог.

Маленькая Минушь боялась грозы. Едва грянули первые раскаты, она стремглав кинулась под лестницу и забралась на сундук – тот самый, на котором отсиживалась десятилетняя Рамут в достопамятный зимний день, когда встретила матушку у колодца. Сжавшись в комочек, девочка смотрела оттуда на всех круглыми от страха глазами. Рамут знала, что если попытаться её оттуда вытащить, крику не оберёшься, но когда Северга подхватила внучку на руки и извлекла из укрытия, малышка даже не пикнула. Непонятно было, чего она боялась больше – сверкающих на полнеба чудовищных молний и оглушительного грома или стальных, пронзающих душу глаз.

– Это всего лишь гроза, детка. Здесь она тебя не достанет, – сказала Северга, прижимая Минушь к себе. – Там, снаружи, пусть себе бушует. Мы-то дома. Дома сухо, тепло и безопасно.

Она подвинула кресло к окну и села с внучкой на коленях. Девочка так оцепенела, что походила на куклу, а вспышки молний отражались в её глазах. Влажные волосы Северги чёрными змейками струились по белой рубашке, а пальцы ласкали головку Минуши. И случилось чудо: малышка понемногу оттаяла, доверчиво прильнув к груди навьи-воина и перестав вздрагивать от громовых раскатов. Старшая сестра подошла к младшей:

– Вот и правильно, не надо бояться. Это только гром, он сюда не проникнет.

– А ты у нас храбрая? – усмехнулась Северга, подхватывая вторую внучку и усаживая на другое колено. – Не боишься грозы?

– Не-а, – мотнула головой Драгона.

Девочки ещё немного смущались и робели, но освоились с бабушкой гораздо быстрее, чем в своё время Рамут. Нравом они обладали более живым, общительным и открытым, нежели родительница в их возрасте. Молодая навья вспоминала себя – дикого, замкнутого зверька, любившего уединение и сторонившегося незнакомцев; дочки росли другими, они купались во всеобщей любви, а самое главное – мама всегда была рядом. Рамут, в детстве почти не видевшая материнской ласки, старалась давать своим маленьким сокровищам всё, чего ей самой так не хватало когда-то для счастья: улыбку, смех, нежность, тепло и душевное единение. Прохлаждаться ей в деревне было некогда, работа над книгой и врачебная практика требовали времени и сил, да и в домашнее хозяйство приходилось впрягаться наравне со всеми, но Рамут не допускала, чтобы дочки чувствовали себя брошенными и одинокими. Строгая тётя Беня прививала им любовь к труду, не позволяя им подолгу сидеть без дела, а Рамут старалась сделать этот труд для девочек весёлым и занимательным – своим присутствием, улыбкой, примером. Старшенькая Драгона уже сейчас проявляла интерес к врачебному делу, в ней проглядывали зачатки дара, и Рамут понемногу объясняла ей самые азы этой науки.