Рамут плыла на укачивающих волнах этих приятных, умиротворённых мыслей, выпуская изо рта струйки сизовато-седого дыма. Её – уже в который раз! – поздравили с будущим бракосочетанием, а когда узнали, что её избранник – помощник Её Величества по особым поручениям, смолкли на пару мгновений, впечатлённые.

– Недурно для новичка в столице, – со смешком молвила Реттгирд.

К слегка едкому, раздражающему лёгкие дурману бакко добавился греющий хмелёк от пары чарок хлебной воды с грибной закуской. Совершенно удачный день! Рамут уже совсем освоилась и чувствовала себя легко, смеялась шуткам и задавала вопросы без стеснения.

– А я о прелестях сельской жизни только мечтаю, – сказала Реттгирд, щуря глаза с пушистыми ресницами и глядя вдаль сквозь дымную завесу. – Уехать бы в глушь, отдохнуть, порыбачить... Но я люблю этот город, проклятый и прекрасный одновременно. Он чарует, поглощает силы, высасывает душу. И цепляет на крючок вечной суеты, с которого не так-то легко соскочить.

Реттгирд была потомственным врачом, продолжая семейный обычай. Будучи красивой, притягательной женщиной в самом расцвете, она, тем не менее, отклоняла все брачные предложения и сама не стремилась связать себя семейными узами. По её словам, ей и так было хорошо. Работа стояла на первом месте в её жизни, а что до плотских утех, то она их и без этой кутерьмы под названием «свадьба» могла найти. Остальные врачи тоже что-то о себе рассказывали, но Рамут, слушая, тут же забывала: Реттгирд забирала всё внимание, приковывала к себе все мысли, она царила и главенствовала в разговоре. Рассказы сестёр по науке она сопровождала шутливыми замечаниями, остроумными и не обидными, но порой довольно-таки ехидными. Присутствующих она хорошо знала и могла парой метких слов описать их личности. Никто с ней не пререкался, все лишь посмеивались. Беседа перешла с личных тем на научные. Рамут, как и подобало новичку, больше слушала, чем говорила. Реттгирд громила критикой новые статьи, представленные на прошлом собрании, и Рамут невольно ёжилась, представляя себя на месте авторов.

– Погоди, дорогая Реттгирд, постой, – пытались не соглашаться собеседницы. – Кое в чём ты права, а кое-где цепляешься не по делу. Тебя хлебом не корми – дай поспорить!

– И в чём же я, позвольте спросить, цепляюсь не по делу? – с озорным вызовом щурилась Реттгирд, блестя острыми искорками в глазах, и её лицо приобретало задорное, азартное выражение. – А ну-ка, ну-ка! С этого места – поподробнее!

Спорщицей она и вправду была заядлой, цепкой и зубастой – легко не отделаешься. Рамут предстояло на церемонии вступления в Общество выступить с речью, в которую входил рассказ о себе и небольшой научный доклад; неотъемлемая часть последнего – вопросы к докладчику. Вот этой-то части Рамут и опасалась. Если Реттгирд будет «цепляться» с таким же жаром, какой она показывала сейчас... Быть беде! Впрочем, после пары затяжечек бакко Рамут вспомнила, что сама не из робкого десятка, и расслабилась в кресле, дружески улыбаясь своей будущей оппонентке. А та, взглянув на часы, воскликнула:

– О, сударыни мои, уже два пополудни! Самое время отобедать. Да и о работе не следует забывать.

Обед они вкусили прямо здесь – за одним из накрытых белыми скатертями столиков трапезного зала. Реттгирд ушла раньше всех, пожав руку Рамут с какой-то, как показалось девушке, особой сердечностью и многозначительным взглядом. Прочие собеседницы ещё оставались некоторое время за столом. От них Рамут узнала, что в лице этой красивой сероглазой госпожи имела честь познакомиться с молодым восходящим светилом врачебных кругов столицы и единственной в Ингильтвене обладательницей дара обезболивания при помощи внушения. Вернее, единственной она была до приезда Рамут.

– Так что, любезная наша сестра по науке, готовься! – Рыжеволосая Ульвен развязно заиграла бровями. – Реттгирд этого так не оставит. А ещё будь осторожна: она тот ещё ходок!

– В смысле? – слегка опешила Рамут.

– По женщинам, – понизив голос, подмигнула Ульвен. – Особенно – по красивым, вроде тебя. Думаю, внушение она время от времени использует... кхм, не по врачебному назначению.

От таких намёков Рамут стало вдруг жарко, по щекам разлился сухой огонь румянца, но почему-то она совсем не удивилась.

Они уже собрались было разъезжаться по домам, когда в трапезный зал вошла секретарь. Выискав глазами Рамут, она снова улыбнулась ей розовыми губками.

– Сударыни! – обратилась она к сидящим за столиком. – В приёмном покое ожидают двое больных с супругой. Срочно требуется хороший лицевой хирург.

Рамут, не раздумывая ни мгновения, поднялась со своего места.

– Я готова.

– Второго возьму я, – сказала Ульвен. И подмигнула Рамут: – Говоришь, умеешь без шрамов? Вот и посмотрим, у кого работа выйдет тоньше!

В просторном чистом зале с зеркально гладким полом и мягкими диванчиками помощи дожидались двое взъерошенных и потрёпанных забияк – супругов светловолосой, величавой госпожи в чёрном кафтане с белым шейным платком. Они подрались между собой, и в итоге у одного красовались кровавые следы когтей через всё лицо, а у второго вдобавок к фингалу под глазом и таким же глубоким царапинам было откушено ухо, а точнее, половинка ушной раковины. Последнюю супруга драчунов принесла завёрнутой в носовой платок и, брезгливо морщась, протянула врачам.

– Сударыни, можно ли что-нибудь с этим сделать? Эти безобразники поцапались.

Оба супруга были ещё молоды – совсем юнцы. Сидели они надувшись, как пойманные за проказами мальчишки, и не глядели друг на друга. Ульвен хмыкнула, окинув беглым оценивающим взглядом последствия потасовки.

– Недурно поцапались!.. Рамут, ты кого берёшь?

– Вот этого господина с откушенным ухом, – улыбнулась девушка.

К её услугам была надраенная до блеска, белоснежная операционная комната, превосходный шовный материал и самые лучшие инструменты, какие ей только доводилось видеть. Пострадавших разместили на соседних креслах, а врачи вымыли руки и облачились в чистые халаты, фартуки и шапочки. Обоим больным Рамут сделала обезболивание своим привычным способом.

– Впечатляет, – молвила Ульвен. – Реттгирд обычно долго над этим колдует, а ты – раз, и готово!

Прислушавшись к себе, Рамут поняла, что пребывает после курения бакко в стадии ясности ума – звонкой, как хрусталь, и всеохватной, как небесный купол. Тёплая хмельная дымка улетучилась, мозг работал чётко, а пальцы были готовы к тончайшим движениям. Первым делом она принялась за ухо. Пришить его было парой пустяков. Подушечками пальцев молодая целительница прогладила шов, чтобы тот зажил без шрама, а тонкие нитки не требовалось вынимать: они поглощались тканями тела без следа. Затем она бережно и тщательно зашила глубокие борозды от когтей и точно так же погладила пальцами.

Ульвен, работая над своим больным, время от времени поглядывала в сторону Рамут.

– Значит, вот так – просто пальцами? И шрамов не останется?

– Да, – кивнула девушка.

– Слушай, сделай и моему так же, – подумав, попросила Ульвен. – А то ведь жалко парня, вся мордаха в рубцах будет...

Рамут обработала своим лечебным воздействием наложенные ею швы, после чего они перевязали больных, подложив под бинты плёнку из хмари для лучшего заживления и снятия боли. Рамут вывела драчунов из состояния обезболивания, и они с Ульвен вернули их ожидавшей в приёмном покое супруге.

– Пожалуйте завтра на снятие повязок, – сказала Ульвен, заполняя два счёта за лечение – на своё имя и на имя Рамут. – Личико не мочить, не чесать – в общем, не трогать никоим образом.

– Да, госпожа врач, разумеется, – кивала супруга. – Твои указания будут выполнены в точности. А шрамы большие останутся?

– Не должно остаться никаких, – ответила Ульвен, бросая взгляд на Рамут. – Сегодня к нам прибыла вот эта молодая госпожа, которая владеет искусством разглаживать рубцы. Вот завтра и увидим, действительно ли она такая мастерица.

Увидев сумму, проставленную в счёте, Рамут придержала рукой челюсть, чтоб не отвалилась. Столько за одну несложную операцию она не получала никогда! В Дьярдене за эти деньги ей пришлось бы пахать недели две. Вот что значит – столица... Супруга двух забияк спокойно расплатилась по счетам, и в кошельке у Рамут брякнули звонкие монеты – её первый заработок в столице.

– Если тебе ещё не сказали, то у нас в Обществе принято по очереди дежурить в приёмном покое, – сказала Ульвен. – Вообще больными могут заниматься любые врачи, которые в это время присутствуют здесь – как мы с тобой сейчас. Но на случай, если никого не окажется или все будут заняты, и существуют дежурные. Дежурства – по расписанию. Обычно – сутки, пару раз в месяц. После церемонии вступления тебя внесут в расписание.

Только они с Рамут собрались по домам и уже вышли на крыльцо под хмурые лучи осенней Макши, как у ступеней остановилась повозка. Дверца распахнулась, и показалась испуганная молодая женщина с огромным животом. По её лицу градом катились слёзы.

– Ой, ой, больно! – всхлипывала она. – Помогите!

Подняться по ступенькам она уже не могла, и Рамут с Ульвен кинулись к ней. Сиденья повозки были забиты покупками из торговых лавок.

– Ну, и куда это мы, позвольте спросить, потащились, сударыня? С этаким-то бременем! – с лёгким укором молвила Ульвен. – Коли на сносях пребываешь, мужа за покупками надо посылать!

– Муж не купит то, что нам с малышом надо! – всхлипнула беременная. – Перепутает всё... Я лучше сама...

– Ну, и на кой он тогда нужен, если всё сама? – проворчала Ульвен, подхватывая женщину под локоть.

– Он хороший, – хныкала та. – Он пяточки мне чешет...

– Ну, если пяточки чешет, тогда – да, – хмыкнула Ульвен. – Хоть на что-то годен.

А беременная опять разразилась стонами. Она потянулась к Рамут: наверно, бессознательно ощутила к ней доверие.

– Я рожаю, да?

– Да, милочка. – Рамут с ласковым состраданием подхватила синеглазую красавицу с детски-пухлым ртом на руки.