– Не там-м? – промычали её помертвевшие губы. – Ты... ты...

Северга повернулась от окна лицом к супруге, расставила ноги и сжала перед собой руки на воображаемой рукояти меча – так она стояла на помосте. Темань трясло всё сильнее, она ловила ртом воздух, захлёбываясь им.

– Ты... ты...

– Да, ты правильно поняла. – Слова слетали с губ Северги коротко, сухо, мёртво. – Палач – перед тобой, детка. Без маски.

Из груди Темани вырвался резкий крик, и она застыла, закрыв лицо ладонями. Когда её пальцы медленно сползли вниз, к подбородку, в глазах сверкала безумная, отчаянная догадка.

– Она приказала тебе! Дамрад заставила тебя! Будь она проклята... Она... Она говорила мне, что ей ничего не стоит отправить на плаху любого... Она приказала, и ты не посмела ослушаться приказа... Вот почему палач смотрел на меня.. Ты смотрела! Вот почему он вынес меня... Почему я не узнала твои руки? Я должна была почувствовать... Но я тогда ничего, совсем ничего не чувствовала и не понимала... Даже запахи пропали... Всё пропало.

Скажи навья сейчас: «Да, мне приказали», – и Темань поверила бы. Жена сама хваталась за это, как утопающая, отвергая сердцем страшную правду, но больше Северга не могла носить в себе ложь.

– Нет, я сделала это не по велению Дамрад. – Поза ждущего палача сковала её, как ледяной панцирь, только губы шевелились. – Мне жаль это говорить, милая, но твоя матушка подослала к моей дочери наёмных убийц. Они должны были ещё и изнасиловать Рамут перед смертью, но, к счастью, не успели причинить ей вреда. Полагаю, это была месть. Холодная, отсроченная. За то, что я забрала тебя. Мне удалось выпытать у них, как выглядела пославшая их госпожа, и они описали твою матушку. Имени они не знали, но описали чётко – ни с кем не спутаешь. В Берменавну я приехала, чтобы расквитаться с госпожой Раннвирд, но её уже взяли под стражу. Дамрад сказала, что у них загвоздка с палачом, и я вызвалась исполнить его обязанности. Я хотела покарать госпожу Раннвирд своей рукой – за то, что она хотела сделать с Рамут, а потому не могла упустить такой возможности. Но это оказалось труднее, чем я думала... Потому что пришлось делать это у тебя на глазах. Когда ты упала, я не могла не броситься к тебе. Я знала, что, возможно, выдам себя, но иначе не могла. Я не могла позволить толпе топтать тебя.

Темань слушала, с каждым словом бледнея всё более. Сначала её грудь вздымалась тяжело, втягивая воздух, потом понемногу дыхание успокаивалось, пока супруга не застыла совсем, будто изваяние, олицетворяющее собой потрясение и горе. Она не рыдала, не билась в припадке, и это было страшнее, чем шумное выражение чувств. Уж лучше бы она кричала, подумалось Северге, чем смотрела такими неподвижными, остекленевшими глазами.

Наконец губы Темани шевельнулись.

– Ты убийца, – сипло слетело с них. – Никогда тебя не прощу.

Северга была внутренне готова к этому, но сердце всё равно облилось леденящей тоской.

– Твоя мать была виновна – как в подготовке переворота, так и в попытке убить Рамут, – сказала она. – Я не убийца, милая, а только палач. Исполнитель приговора. Я не нуждаюсь в твоём прощении, потому что неправой себя не чувствую. Я поступила так, как считала справедливым. А как со всем этим быть дальше... Решать тебе. Я приму любой твой выбор.

Выбора пришлось ждать весь день: не в силах оставаться дома, Северга отправилась на службу раньше на полчаса. Душа, смиряясь с потерей Темани, превращалась в глыбу льда; впрочем, самое главное сокровище оставалось с ней, пусть и далёкое, и не всегда досягаемое. Северга была рада есть из его рук плоды медового дерева, задыхаться в судорожно-пылких объятиях и тонуть в чистой глубине синих глаз.

Дом встретил её привычным звоном, вешалка приняла вещи.

«Госпожа Северга, госпожа Темань заболела. Я вызвал к ней врача. Госпожа врач нас посетила и оставила руководство по уходу за больной».

Болезни были редким явлением у навиев, и врачи в основном занимались родовспоможением и оказывали помощь при тяжёлых телесных повреждениях: пришивали назад отделённые части тела, обрабатывали обширные раны. Северга поспешила в спальню, где и нашла Темань сжавшейся под одеялом в комочек. Супругу тряс страшный озноб, глаза ввалились, окружённые мертвенными тенями, а дыхание вырывалось мелкое, дрожащее, страдальческое.

На столике у кровати лежал листок с указаниями от врача.

«Многоув. г-жа Северга!

Прибыв по вызову, я произвела осмотр твоей супруги. Мною установлено следующее: г-жу Темань сразил так называемый озноб горя; сей недуг относится к разряду душевно-телесных и возникает при глубоком горе или потрясении у лиц впечатлительных и чувствительных. Сия болезнь длится, смотря по значительности потрясения, от десяти дней до месяца и носит изнуряющее течение, истощая телесные силы. Особых лекарств от неё не существует, следует лишь кормить болящего жидкой пищей и давать тёплое и горячее питьё, тепло укрывать и поддерживать телесную чистоту. Чаще всего болящий остаётся в сознании, но в тяжких случаях может его утрачивать. Смертельные случаи редки, но бывают при особо тяжёлом течении болезни, когда силы полностью истощатся. Болящему необходим постоянный, круглосуточный уход! Настоятельно советую нанять сиделку, поскольку нет уверенности, что твоя супруга сможет сама отдавать распоряжения дому. Я, к сожалению, не смогу постоянно находиться при г-же Темани, имею возможность лишь навещать её раз в день и проверять состояние её здоровья.

С уважением,

Вудгирд, мастер врачебных наук».

Северга склонилась, касаясь пальцами жарко пылающего лба жены. У той только веки дрогнули, но глаз она не открыла. Сердце повисло мучительно тяжёлой глыбой, лицо тоже застыло каменной маской; навья коснулась губами горячих век Темани и шепнула:

– Милая, я не прошу у тебя прощения. Я поступила жестоко, но, по моему убеждению, верно. Не я, но дела твоей матушки стали источником твоей душевной боли. Я лишь осуществила наказание. Ты поправишься, сладкая. Всё будет хорошо.

С этими словами она прильнула к сухим губам Темани коротким поцелуем и поправила ей одеяло.

Супруга пребывала в состоянии бредового полузабытья. Всякий раз, когда сквозь её приоткрывшиеся веки прорезался мутный взгляд, а с губ срывался стон, Северга подходила и молча целовала её. Так прошла первая бессонная ночь.

Никакую сиделку нанимать Северга не стала. Она знала, кто мог помочь, но для этого ей требовалось перевезти больную супругу в Верхнюю Геницу. Задача предстояла не из простых. Для начала Северге пришлось отпрашиваться у начальства.

– Какая поездка? Со дня на день приказ о выступлении войск поступит, весь личный состав обязан быть на месте! – упёрся было Вертверд. – Догонять, что ли, потом своих будешь?

– Разберусь как-нибудь, господин пятисотенный, – сказала Северга. – Пойми ты: это моя жена. И она больна.

– Ай! – раздражённо взмахнул рукой Вертверд. – Воину холостым надо быть: одни хлопоты с этими супругами...

Он поупирался, но потом сдался и всё-таки отпустил её. Северга заказала повозку повышенного удобства – с одним лежачим местом и двумя сидячими. Чтоб кормить жену в дороге мясным отваром и давать горячее питьё, она купила два сосуда с завинчивающимися крышками, состоявшие из внутренней колбы и внешнего кожуха, меж которыми была прокладка из хмари. Горячее в колбе очень долго не остывало, а холодное не нагревалось.

Погрузив на крышу повозки дорожный ящик с одеждой и бельём для супруги, Северга вынесла её саму из дома – дрожащую от озноба, в тёплой ночной шапочке и рубашке, толстых носках и шерстяных чулках. Начал крапать дождик, и навья, пересекая дворик, с шага перешла на бег.

– Ох уж этот гадкий дождик, засранец такой, – приговаривала она, укладывая Темань в дорожную постель. – Чуть не промочил мою крошку, да? Ничего, успели...

– Куда... ты... меня... – слетел с губ Темани шелестящий шёпот-стон. – Не на... не надо... пусти...

Укутав её пуховым одеялом, Северга склонилась и шепнула в ответ:

– Туда, где тебе помогут. Ничего не бойся.

– Ненавижу... те... бя...

– Придётся тебе меня потерпеть ещё самую малость, милая, – усмехнулась навья, устраиваясь на сиденье рядом. – Не волнуйся, всего несколько дней. Потом я сразу – на войну, и ты свою ненавистную тварь опять долго не увидишь. А если тебе повезёт и эту гадину ухлопают наконец, то и никогда.

И Северга подмигнула. Колкие слова Темани даже не ранили – так, слабенько тыкались в сердце носиком больного зверька, возбуждая острую, щемяще-нежную жалость; в ответ на них хотелось лишь целовать её и горько отшучиваться.

– Скорее бы тебя... убили... – Темань отвернула голову, измученно закрыв глаза.

– Это уж как получится, радость моя. Но я передам противнику твоё пожелание. – Северга высунулась в окошко и велела носильщикам: – Трогайте!

Под ровное покачивание повозки Темань забылась дремотой, но даже во сне её тело постоянно мучила дрожь. Северга после бессонной ночи тоже начала клевать носом, а разбудили её стоны жены. Темань мотала головой по подушке и бормотала:

– Пить...

– Сейчас, – встрепенулась навья. – Сейчас дам, детка.

Она открыла сосуд с отваром тэи, налила полчашки, приподняла голову Темани и поднесла питьё к её рту.

– Тихонько, горячий.

Для отправления нужды под лежанкой стояло судно, для поддержания чистоты имелся запас воды, мыло и полотенца. На остановках Северга выплёскивала прокисшие и остывшие отвары и покупала свежие: то и другое можно было раздобыть если не при отделениях Извозного Двора, так в харчевнях. В харчевнях всё было более свежим, и навья старалась по возможности пополнять запасы там. Темань тряслась: дрожали и веки, и губы, поблёскивали белки закатывающихся глаз. Когда она засыпала, Северга тоже старалась вздремнуть сидя, а пробуждалась чутко вместе с женой, чтобы дать ей какой-либо из отваров. Потом – подложить Темани судно, подмыть её, снова укутать одеялом, да не просто так, а плотно, чтоб ни в одну щёлочку не дуло... Северга будто вернулась в прошлое, когда ей приходилось возиться с грудной Рамут. Кроме озноба Темань мучила головная боль, от которой она порой со слезами кусала уголок подушки.