Темань присела в другое кресло. Ей явно хотелось на коленки, но она боялась снова причинить Северге боль. На шее у неё всё так же белела повязка, и навья спросила:

– Что у тебя там?

Вопрос этот смутил и напряг Темань, она потупилась и потемнела лицом. Догадка дохнула Северге в сердце холодком огорчения и досады.

– Резала?

Темань кивнула, нервно прижав руку к повязке, прикрывавшей шрамы.

– Это тебе напоминание... о твоём неумении прощать, – проронила она.

– Нет, крошка, это напоминание тебе – о твоей глупости. И только. – Северга с хрустом разгрызла солёный сухарик, отхлебнула душистый отвар. – Взяла и испортила красивую шейку, дурочка.

Глаза Темани опять угрожали развести сырость, от которой у Северги начинали ныть зубы.

– Ну-ну, – миролюбиво, успокоительно молвила она. – Будет тебе, детка. Повезло ещё: одеждой прикрыть можно. У меня вон, – навья обрисовала в воздухе овал вокруг своего пересечённого шрамом лица, – вся красота на виду. И не спрячешь уже никак. Одно утешает: он хотя бы боевой, носить вроде как не зазорно. А у тебя – по дурости. Ну ладно, ладно, – добавила она, видя, как Темань на глазах раскисает снова, – ты же меня и такую любишь, со шрамами. И когда целуемся, носик не воротишь. Будем и с тобой придерживаться такого... – Северга кинула в рот новый сухарик, захрустела, – подхода.

Темань улыбнулась сквозь слёзы дрогнувшими губами, прошептала:

– Северга... Можно тебя обнять?

– Ну, давай, – усмехнулась навья. – Только осторожно. Не запрыгивай с разбегу.

Она встала, и Темань щекотно прильнула к её груди. Огонь в камине уютно трещал, отбрасывая тёплые рыжие отблески, их дыхание смешалось, глаза оказались в ошеломительной близости. Поцелуй получился нечаянно, сам по себе – неуверенный и короткий, как бы прощупывающий почву. Чувствуя, что опять попадает в пьянящий плен золотоволосых чар, навья встряхнула головой.

– Стой, стой. Попридержи своего коня, крошка. У меня ещё не зажила не только спина.

Темань сникла, но Северга ничем не могла её утешить. Они снова расселись по креслам, поговорили о том, о сём. Подруга заметно налегала на вино; когда она в очередной раз потянулась к кувшину, Северга придержала её руку.

– Будет, будет. Ещё не хватало, чтобы ты у меня тут пьянчужкой стала. Так не пойдёт. – И добавила: – Дом, убери вино. Горячительное Темани отпускать, пока я здесь, только с моего разрешения. После – не более одной чарки в день. Не считая гостей, конечно.

«Слушаюсь, госпожа».

Кувшин улетел. Темань поморщилась:

– Северга, ну мы же взрослые люди...

– И со взрослыми людьми всякое случается. – Навью вдруг одолело тягостное беспокойство: то, что она увидела сейчас, было лишь верхушкой морской ледяной глыбы. Что тут происходило в её отсутствие? Надо будет спросить у дома отчёт о расходе напитков.

Ограничение домашнего употребления хмельного она считала разумной мерой: в кабак Темань, без сомнения, не пойдёт, считая посещение подобных заведений ниже своего достоинства, а напиваться в гостях постыдится. Следовало с этим что-то делать, пока всё не зашло слишком далеко.

Ночью они легли раздельно. Наверняка Темани кой-чего хотелось, но Северга не могла поручиться за свои силы, да и бросаться с головой в омут прежней страсти она не спешила. Она ещё не разобралась, что чувствует к подруге – и чувствует ли вообще. Сохранилось ли что-нибудь после того разрушительного укуса, рана от которого зарубцевалась, но шрам не изгладился полностью?

Разработкой спины Северга занялась не на шутку. Утро она начинала с разминки, постепенно увеличивая количество движений в каждом упражнении, вечером перед погружением в купель тоже занималась. Тело понемногу входило в прежнюю силу, боль таяла, хромота осталась совсем незначительная. Она не мешала и обещала скоро исчезнуть совсем – и этого Северга добилась всего за шесть дней. Выздоровление шло полным ходом: природа навиев, в которой было заложено быстрое восстановление после повреждений, всё же брала в Северге верх.

Они прогуливались с Теманью по улицам, заходили в общественные сады. Встречая знакомых, подруга сердечно и учтиво здоровалась, а Северга, не зная большинство из них, лишь холодно кивала и дотрагивалась до шляпы. После приветствия люди начинали перешёптываться у них за спиной, и в их косых взглядах было что-то липкое и неприятное – досужее любопытство, что ли. Северге было плевать, а вот Темань это расстраивало.

– Мне не нравятся эти шепотки, – вздыхала она, затравленно озираясь.

– Плюнь, крошка. Плюнь и разотри, – сказала Северга. – На меня всю жизнь косо смотрят – ничего, жива как-то до сих пор.

– Тебе легко говорить, – зябко ёжась, куталась Темань в плащ. – У тебя на душе уже нарос непробиваемый панцирь, а кожа загрубела.

– Ну, не такой уж непробиваемый на самом деле, – прищурилась Северга. – От тех, кого я впускаю внутрь, он меня не спасает.

– Я уже сбилась со счёта, сколько раз я просила прощения! Сколько можно уже колоть меня этим... – заморгала Темань увлажнившимися глазами. – Северга, ты здесь почти не живёшь, бываешь наездами, а я живу постоянно! Меня весь город знает. И мне всё это не нравится.

– Благодари за это многоуважаемую госпожу Брегвид, которая пообещала мне общественное осуждение в высших кругах, – холодно усмехнулась Северга. – И себя саму – за то, что своими чудачествами привлекла внимание и выставила нашу жизнь напоказ. Теперь то, что должно касаться лишь нас двоих, не знает и не обсуждает только ленивый.

– Если бы ты ответила хотя бы на одно моё письмо... – начала Темань.

– Довольно, милая. Война – не самое удобное место, чтобы писать письма. – Северга жёстко вскинула подбородок и довольно быстро двинулась дальше по дорожке общественного сада, вынуждая и Темань ускорять шаг. – А бумага... Знаешь, если бы мне пришлось выбирать – написать письмо или подтереть зад, я бы предпочла второе. Уж прости за неприглядные подробности, на войне как на войне.

Самой Северге было не привыкать плевать на мнение окружающих, в жизни города она всё равно не участвовала, но Темань была устроена иначе. Всё это для неё имело решающее значение, она не могла жить вне общества. Однажды серым дождливым утром она спросила Севергу:

– Всё-таки, что ты думаешь насчёт свадьбы?

Они заканчивали завтракать: Темань вяло ковыряла ложечкой яйцо всмятку, а Северга допивала отвар, стоя у окна и глядя на изменчивый рисунок дождевых струй.

– Что именно я должна думать насчёт неё? – хмыкнула она.

– Когда ты забирала меня от матушки, ты сказала, что я буду жить в твоём доме на правах супруги. – Темань нервно передвигала по столику то чашку, то блюдце, то солонку. – Тогда ты не могла назвать меня женой по закону, а теперь – можешь: есть указ Дамрад. Думаю, это будет правильным шагом.

– Тебе так важна бумажка с печатью и закорючкой? – Северга одним глотком допила остывший отвар, поставила чашку.

– Да, – сказала Темань с нажимом. В её голосе звенела напряжённая струнка.

Навья прошлась из стороны в сторону, поскрипывая новенькими сапогами и теребя подбородок. Остановившись около подруги, она вздохнула.

– Как там это делается-то? Вроде, как-то так. – С этими словами она опустилась на колено и, сквозь насмешливый прищур глядя на серьёзную, неулыбчиво-напряжённую на грани слёз Темань, произнесла: – Милая! Мы с тобой прошли долгий путь, на нём встречалось и хорошее, и плохое. Мы делили с тобой кров, пищу и постель. В последней ты, кстати, огонь, моя девочка – если в ударе... Так вот, что я хотела спросить? А, да. Дорогая Темань, ты согласна взять в супруги такую жестокую, колючую и во всех отношениях неудобную гадину, как я? И согласна ли сама стать супругой вышеназванной неприятной особы, которая вдобавок состоит на военной службе и может в любой день вернуться к тебе в гробу?

По щеке Темани скатилась слеза.

– Ты издеваешься надо мной? – еле слышно проронила она.

Северга невозмутимо поднялась, плеснула себе полчашки отвара.

– Это, как я понимаю, означает «нет»? – Она отхлебнула, пожала плечами. – Ну, нет так нет.

– Я согласна. – Темань спрятала лицо в ладонях, облокотившись на край стола. Непонятно было, собралась ли она заплакать или просто приняла одну из своих картинных поз, к которым временами питала слабость.

Северга остановилась у неё за спиной, заскользила ладонями по её плечам.

– Хм... Дорогая, я как-то иначе представляла себе твой ответ, – усмехнулась она. – Я думала, «да» говорят радостно, а не с таким убитым видом... а вернее, с видом, которого вообще нет, потому что кто-то спрятал личико и даже не смотрит на меня.

Руки Темани упали на колени, и её лицо открылось – грустно улыбающееся, мокрое от слёз. Вскочив и прильнув к груди Северги, она проворковала:

– Ты это делаешь, потому что любишь меня?

– Крошка, мне не нужны бумажки и печати, – сказала Северга задумчиво, без улыбки. – Ты уже давно моя жена. Но если тебе так важно считаться ею и по закону, что ж... Ради тебя – всё, что угодно.

Губы Темани исступлённо вжались в губы Северги несколькими крепкими, звонкими поцелуями подряд. Навьей владела грусть, но она не могла не ответить на них – столь же крепко, почти до боли. Счастливую, обжигающе прекрасную женщину хотелось целовать просто так: счастье заразительно, и Северга со смешком ловила губами неистовые чмоки.

Решено было устроить помолвку пышной, а саму свадьбу – скромной. Темань рассылала приглашения и всё улаживала – заказывала, покупала, суетилась. Северге пришлось тряхнуть своими сбережениями. То и дело приходилось остужать пыл невесты, которая в предсвадебном угаре была готова накупить кучу дорогих и ненужных вещей.

– Милая, я всего лишь сотенный офицер, денег на торжество с княжеским размахом у меня нет, – посмеивалась Северга. – Тебе важно заставить всех умереть от зависти или всё-таки получить заветную бумажку?