– Да имела я твой город... Я бываю здесь раз в год от силы. И не вращаюсь в этом твоём... треклятом высшем обществе!.. – Голос зверски хрипел, оскал не уходил, сколько Северга ни пила, сколько ни терзала себе лицо.

– Что ж, – холодно молвила Брегвид, поднимаясь. – Как ВАМ будет угодно, госпожа Северга. Честь имею откланяться. Извините, у меня сейчас дела... Оставляю Темань вашим заботам. Она сейчас спит, лучше её не беспокоить. И прошу, – добавила она, показывая на флягу, – не усердствуйте с этим. Хотя бы ради Темани, которой сейчас нужен покой и присмотр.

Градоначальница села в свою личную повозку и уехала, а Северга осталась со своим вывернутым, кровоточащим нутром и гнетущим хмелем, навалившимся на неё с мрачной и властной силой.

«Госпожа Северга, прикажешь наполнить купель и подать завтрак?»

– Благодарю, старина, чуть позже. Надо посмотреть на это спящее дитя и поцеловать его в лобик. – Навья поднялась, пол качнулся под ногами, но в том не было вины дома: это она сама вдруг надрызгалась за короткое время беседы с гостьей так, как ей не случалось за всю нелёгкую дорогу.

Спина не беспокоила, но походка оставалась хромой и шаткой. Северга остановилась на пороге спальни, всматриваясь в лицо той, ради кого она проделала весь этот мучительный путь и вытерпела щедрую меру боли. В глаза ей бросилась белая повязка на шее Темани.

Темань, конечно, уже не спала, разбуженная звоном дома. Она просто лежала в постели, откинувшись на подушки с кружевными наволочками и пряча руки под пуховым сугробом одеяла. Её чудесные золотые волосы разметались волнистыми прядями, и даже болезненная бледность и голубые тени у глаз не портили её тонкой, одухотворённой красоты. Её глаза медленно наполнялись слезами, глядя на Севергу, а губы дрогнули в улыбке.

– Ты жива... Ты здесь...

Подходя к ней, Северга захромала сильнее обычного: ногу свело тягостной судорогой, и она невольно поморщилась. Слабость обнаруживать не хотелось, но было слишком поздно.

– Что с тобой? – Голос Темани прозвучал нежной тревогой и состраданием. – Ты хромаешь...

– Я после ранения. Ничего, пройдёт скоро. – Навья села на край постели, ища для ноги удобное положение и не находя его.

Дрожащие пальцы гладили ей лицо, дыхание щекотало губы, а влажные глаза Темани были до жаркой оторопи близко.

– Я знала... Я чувствовала, что с тобой что-то случилось. Но, к счастью, ты жива и снова со мной... – Страстно дыша совсем рядом с лицом Северги, Темань учуяла запах, но лишь тихонько, со счастливым исступлением засмеялась: – Пьяная немножко, но живая.

– Да, я пила всю дорогу. – Северга осторожно, не грубо, но твёрдо отводила её руки от своего лица, уклоняясь от поцелуев. – Приходилось глушить боль в спине... Ну, и скажи мне, дорогая, зачем ты всё это учудила? Наши личные отношения стали достоянием общественности, а госпожа градоначальница намекает... да нет, какое там намекает – говорит открыто, что я, дескать, обязана на тебе жениться.

– Она была так внимательна ко мне... – Темань всё равно лезла с ласками – не к лицу Северги, так к её плечам, выводила там какие-то узоры пальчиками. – Если б не её поддержка, не знаю... Может, мы с тобой сейчас и не разговаривали бы.

– Весьма любезно с её стороны, – хмыкнула Северга. Она боролась с судорогой, которая тянула ногу, будто бы желая выкрутить её жгутом, но эта борьба проходила под каменной маской обычной непроницаемости, только мышцы возле рта порой чуть вздрагивали. Кричать и стонать при Темани она не могла себе позволить. – Вот только посвящать её в нашу жизнь не стоило.

– Так получилось, прости, – виновато проворковала Темань. Погружённая в свои переживания, она не замечала внутренней борьбы Северги с судорогой.

– А ведь я уже было похоронила тебя, – процедила навья, холодным прищуром сдерживая льющуюся из глаз боль. – Как последняя дура мчалась, чтоб припасть к твоему хладному трупу... Ловко же вы с Брегвид меня на... тянули. – Северга хотела употребить вместо «натянули» более грубое слово, но решила пощадить нежные ушки подруги.

Темань засверкала слезинками, вся напряглась тетивой, задрожала губами – знакомая картина готового вот-вот разразиться «представления».

– Ну, уж прости, что разочаровала тебя, оставшись в живых, – сдавленно выговорила она. – Я могу это исправить.

– А вот этого не надо мне тут. – Судорога вдруг отпустила, и прищур Северги облегчённо распахнулся, устремляя на Темань поток суровой стали. – Я тебе смерти не желала и не желаю. Этим ты ничего не добьёшься. Уходить надо достойно и в свой срок, а не хлопать дверью, как последняя кликуша. Ничего, кроме жалости и презрения, такие поступки не вызывают. Тебя уважать должны, а не жалеть.

Темань надломленно всхлипывала, пряча лицо в ладонях.

– Не бей меня словами... Мне и так больно...

– Мне тоже больно, милая. Ты не представляешь, как. – Северга сверлила её сквозь ладони взглядом. Без сомнения, та чувствовала его и оттого так ёжилась и дрожала. – Ты даже не подозреваешь, как больно ты умеешь делать – ты, такая нежная, красивая, утончённая. Мне, головорезу и убийце, до тебя далеко.

Темань открыла лицо, мокрое от слёз и озарённое исступлением. Выскочив из постели, она бросилась перед Севергой на колени и припала к её сапогам.

– Прости меня! Прости за всю боль, которую я тебе причинила... Если я в чём-то виновата, я каюсь...

– «В чём-то»... Каяться надо, чётко осознавая, в чём. – К хмелю добавлялась непреодолимая усталость, и Северга закрыла глаза. – Встань, встань. Ещё не хватало... Женщина не должна стоять на коленях ни перед кем.

– Не встану, пока ты не простишь меня, – плакала Темань, неосознанно используя вместо платка форменные штаны Северги. Одно колено уже промокло.

– Крошка, на полу холодно. Ты озябнешь, сопельки потекут. Давай, вставай. – Эти будничные слова сводили на нет накал страстей и пригибали к земле все выспренние, громкие речи, сказанные до этого. Измотанная Северга сейчас больше всего хотела упасть в постель, и на пути к этой цели ей надо было одолеть последнее препятствие – плачущую Темань.

Темань заулыбалась сквозь слёзы, лучистая синь её глаз согрелась растроганностью. В ответ на заботливые слова Северги она тут же устремилась к ней на колени. Если обычно тёплую тяжесть тела красивой женщины навья и за тяжесть не считала, с удовольствием держа на коленях и кружа на руках, то сейчас её неокрепшая спина и воспалённые нервы отозвались такой острой болью, что она не сдержала крика – едва у самой слёзы из глаз не брызнули. Темань в ужасе вскочила.

– Ничего, ничего, – проскрежетала зубами навья. – Не пугайся. Сейчас пройдёт.

– Прости меня, прости, прошу тебя... – Темань принялась покрывать её лицо поцелуями, от которых Северге было уже не отвертеться.

– Повременить придётся с этим, – глухо выдохнула Северга, прислушиваясь к себе и не зная, сможет ли она сейчас вообще встать. – У меня хребет был разбит вдребезги. Кое-как на ноги поставили, ещё не до конца оправилась, воспаление там какое-то. Если это дело затянется, не знаю даже, как воевать буду... Не прыгай пока на меня, крошка, а то, боюсь, как бы у меня там что-нибудь опять не... хрястнуло.

Темань вся тряслась от сострадания и ужаса, её похолодевшие ладони быстро гладили Севергу по щекам, а губы бормотали «прости, прости». Она крутилась около навьи, не зная, как подступиться, что сделать, как помочь. Толку от её суеты было мало, и Северга проворчала:

– Да успокойся ты, не мельтеши. Мне в кроватку бы... Устала смертельно – хоть в гроб ложись. Сейчас как-нибудь попробую встать.

С поддержкой Темани встать удалось, кинжальных ударов боли больше не было. Северга с облегчением выпрямилась, расставив для устойчивости ноги.

– Отпустило вроде. Ладно, милая, я – баиньки. Дорога тяжёлая была, ночью глаз не сомкнула, да ещё выпила лишку. И ты у меня ещё тут живая оказалась... В общем, с меня на сегодня хватит.

На купель уже сил не осталось: тут бы хоть как-нибудь раздеться и улечься... Постель была слишком мягкой, спина на ней начинала ныть ещё хуже, чем в сидячем положении, и Северга постелила себе свёрнутое одеяло на полу. Согнув ноги в коленях, она кое-как нашла удобное положение и закрыла глаза.

Протрезвление было мучительным. Встала она лишь вечером – разбитая, с ноющей поясницей и отвратительной вонью в пересохшем рту. Опохмелившись чарочкой хлебной воды, Северга повисела на прикрученной к стене перекладине, подтянулась несколько раз до полного касания подбородком. Слегка отвыкшее от нагрузок тело отзывалось дрожью, но мышцы начинали приятно гореть. Усердствовать не следовало, дабы не нанести вреда, но Северга попробовала ещё чуть-чуть размяться – приняв упор лёжа, осторожно сделала десять отжиманий кряду. Первой пятёркой она прорвалась через боль, а потом стало чуть легче. Северга чувствовала, как горячая кровь быстрее бежит по жилам, вымывая из больной области всё дурное. После разминки даже хромота стала меньше. Отжавшись ещё десяток раз, навья приказала:

– Дом, приготовь купель. Помыться всё-таки надо.

«Будет сделано, госпожа Северга».

Где-то в кишках сидела иголочка беспокойства: Темань. Как она там? Не учудила ли опять что-нибудь? Но Северга неторопливо, от души понежилась в купели, промыла волосы. Приятно было облачиться в чистую одежду. Вещи она надела домашние, гражданские, оставив только форменные сапоги. Нужды в скорбном чёрном платке больше не было, но навья повязала его снова: с белым воротничком он смотрелся строже. А строгость Темани сейчас была нужна. Чтоб не раскисала.

Есть с похмелья не хотелось, даже подташнивало, но навья знала, что горячая пища будет полезнее. Темань вышла к ужину причёсанная и принаряженная, глазки у неё блестели, и Северга, заметив эти изменения к лучшему, кивнула:

– Другое дело. Ты обворожительна, крошка.

После ужина Северга расположилась в кресле. Нутро согрелось, даже захотелось ещё немножечко выпить, но уже не ради обезболивания, а так, в своё удовольствие. Впрочем, навья понимала, что горячительным лучше не злоупотреблять. Пьянчуга – не воин. Она и так основательно приложилась к фляжке в дороге, а потому отказалась от чарочки у камина. Довольствуясь чашкой отвара, она чувствовала себя недурно, даже спина как будто угомонилась наконец.