Её опасения не оправдались, к счастью, но и впечатления на женщину-кошку дым не произвёл: видно, таким особым образом он действовал только на навиев. А вот у людей дымок вызывал сильную сонливость – это Рамут выяснила давно, ещё во время своего проживания в Звениярском.

Она стала наведываться в лагерь зимградцев-переселенцев каждый день, как на работу. Это и была её работа – спасать жизни и прогонять недуги. Денег Рамут за это не получала, но ежедневно дружинницы Радимиры приносили ей и дочкам корзину со снедью. К восстановлению столицы Воронецкой земли подключились навии-зодчие; всем своим соотечественникам, пожелавшим навсегда остаться в Яви, Рамут помогла приспособиться к солнцу посредством сердца-самоцвета. Это произошло не без содействия Радимиры, которая представила навью правительнице Белых гор, княгине Лесияре. В награду за это повелительница женщин-кошек распорядилась построить для Рамут с дочками добротный домик вместо шалаша, и полянка огласилась стуком топоров.

С каждой встречей образ сероглазой женщины-кошки прорастал в сердце Рамут всё глубже. День, когда они плечом к плечу боролись за жизни пострадавших зимградцев, дал начало взаимному притяжению между ними, и если Рамут пыталась сдерживать свои порывы, то Радимира восхищения и нежности не скрывала. В одну из встреч она показала Рамут и девочкам Тихую Рощу, и навья, увидев лица сосен, поняла, почему Радимиру так поразило дерево на полянке: матушка упокоилась точно так же, как дочери Лалады.

– Воды Тиши в этом месте ближе всего подходят к поверхности земли, – вполголоса рассказывала Радимира. – Оттого-то здесь всё и цветёт круглый год. Ключ, который забил на твоей полянке – это ведь тоже Тишь...

Покой этого места был лучезарен, хрустально-чист и сладок, как рассыпанная здесь повсюду земляника; Драгона с Минушью обрадовались ягодам и протянули к ним руки. Рамут, охваченная светлым благоговением, хотела было остановить дочек, но Радимира сказала с улыбкой:

– Пусть угощаются. Ягоды для того и нужны, чтобы их ели.

А ещё девочки получили в подарок туесок драгоценного тихорощенского мёда – прозрачного, как вода. Его чарующую цветочную сладость оттеняла хвойная терпкость – отголосок светлой грусти, наполнявшей сердце при мысли об ушедших на вечный покой близких и любимых. Сунув пальчики в туесок и облизав их, Драгона и Минушь пришли в восторг.

– М-м, как вкусно! Это самый вкусный мёд на свете!

– Ну, ещё бы! – с улыбкой молвила Радимира. – В Тихой Роще и мёд особенный.

А когда дочери уже спали на печной лежанке в новом доме, Рамут тоже обмакнула палец в мёд и попробовала капельку. Они с Радимирой сидели на ступеньках крыльца под звёздным шатром ночного неба, и сердце навьи с утра ныло в предчувствии чего-то прекрасного. Да, это был необычный день. И мёд – особенный, и взгляд Радимиры... А женщина-кошка, подцепив на палец каплю тихорощенской сладости, намазала ею губы Рамут, после чего мягко накрыла их своими. Рамут застыла, впитывая душой и телом это простое и искреннее чудо – поначалу лёгкое и щекотно-ласковое, но с каждым мигом набиравшее глубину и пылкость.

– Я люблю тебя, целительница моя синеокая, – тепло выдохнула Радимира, оторвавшись от губ Рамут и окутывая её хмельным, звёздно-туманным взором. – Да ты, наверно, и сама уж давно догадалась... Моих чувств не увидел бы только слепой. Я вся перед тобой, как на ладони... Отдаю тебе моё сердце. Оно в твоих руках отныне, прекрасная навья.

Второй поцелуй бабочкой порхнул на губы, а его нежность мёдом пролилась в грудь, зазвучала песней. Рука Рамут скользнула по плечу женщины-кошки, обвилась вокруг её шеи, а потом за нею последовала и вторая, замыкая кольцо. Больше ничто не разделяло их, раскалённое пространство между ними сжалось до толщины волоска и с пружинистой силой толкнулось им в сердца. Не осталось места для раздумий, колебаний и сомнений, для доводов рассудка: взаимное притяжение достигло своей вершины и переплело их в тесных объятиях.

– Нет, нет, не в дом, – только и смогла прошептать Рамут, очутившись на руках Радимиры. – Дочки могут проснуться...

Опашень раскинулся на прохладной траве, росинки с куста лещины порой падали на горячую кожу. Звёзды тихонько звенели над колышущимися макушками деревьев, а Рамут до отказа заполнялась сладостью, чувствуя в себе её живое биение и жаркую пляску. С тихим стоном Радимира прильнула к ней и замерла – с хмелем во взгляде и перламутрово-беловатыми каплями на губах. Подобрав одну капельку, Рамут понюхала её, попробовала на вкус.

– Что это?

Женщина-кошка пока была не в силах ответить, её грудь вздымалась от глубокого дыхания, а веки трепетали. Звёзды плыли в её зрачках лесными светлячками.

– Хм, кажется, я догадываюсь... – Рамут уткнулась ей в плечо и закрыла глаза, вдыхая запах разгорячённой кожи.

Она была уверена: у кошек и псов не родятся детёныши, слишком эти звери разные. Не могут два мира, Навь и Явь, слиться воедино: слишком долго они шли разными дорогами.

– Скажи, а ты меня любишь? – приподнявшись на локте, спросила Радимира.

Ободки вокруг её зрачков мерцали тёплым золотом, на лице проступало щемяще-нежное, вопросительное выражение, доверчивое и почти умоляющее. Скажи Рамут «нет» – и сердце кошки разобьётся на тысячу осколков...

– Ты вросла в мою душу корнями, – запуская кончики пальцев в её волосы, ответила навья. – Ты всегда в моих думах. И даже когда тебя нет рядом, я чувствую твой взгляд...

Палец Радимиры лёг ей на губы.

– Ответь просто: да или нет?

Душа на миг похолодела: не придётся ли потом жалеть о сказанном и лить горькие слёзы? «Слишком много я копаюсь в себе, – с досадой подумала Рамут. – Хватит уже». И она отпустила с губ лёгкой пушинкой ответ:

– Да.

Короткое слово отразилось в глазах Радимиры солнечным золотом. Это счастье стоило того, чтобы отбросить сомнения, и сердце Рамут подпрыгнуло до звёздного неба. Уткнувшись своим лбом в её лоб, Радимира замурлыкала, и от этого звука навью охватило щекотное чувство – будто пушистый шарик в груди заворочался, потянулся, зевнул и превратился в котёнка.

А следующий миг перед ней задрала мохнатый хвостище огромная кошка с белыми «носочками» на лапах. Урча и жмурясь, зверь потёрся носом о нос Рамут, и его глаза сузились золотыми щёлочками. Желание обнимать и тискать это пушистое чудо завладело навьей незамедлительно и неукротимо, и она прыгнула на кошку, обхватив её сильное горячее тело руками и ногами. Под густой меховой шубой у зверя шевелились стальные шары мышц.

– Ррр... мррр, – урчала кошка, подставляя бока и живот чешущим и ласкающим рукам Рамут.

Навья засмеялась и чмокнула кошачью морду, а в ответ получила шершавую ласку широкого языка. Пушистые лапищи с розовыми подушечками обняли её, и она чуть не задохнулась под весом зверя.

– Ты меня задушишь, – сквозь хохот выдохнула она.

Непоседливый клубок радости, нежности и счастья рвался из груди, и Рамут сама не заметила, как перекинулась. Кошка и чёрная синеглазая волчица несколько мгновений стояли друг напротив друга, почти соприкасаясь мордами и обнюхиваясь. Кошка лизнула волчицу в приоткрытую пасть, та ответила тем же, и языки сплелись во взаимной ласке. Волчица вдруг отскочила, весело тявкнув, а потом помчалась прочь. Кошка огромными прыжками бросилась вдогонку.

Если бы навья хотела скрыться, она нырнула бы в проход, но вместо этого замедляла бег. Позволив кошке себя догнать, она повалилась на траву, и два зверя, переплетённые клубком, покатились по земле. Это была не схватка, а игра с покусываниями, лёгкими шлепками лап и поистине медвежьей силы объятиями. В состязании «кто кого переобнимает» у них вышла ничья: ни одна не хотела уступать.

– В зверином облике только одно худо: целоваться неудобно, – сказала Радимира, когда они перекинулись в людей и прильнули друг к другу – глаза в глаза.

Их колени упирались в упругую, прохладную подушку мха, присыпанного прелой листвой, деревья-великаны раскинули над ними полог ветвей, сквозь который мерцали любопытные звёзды. Руки Радимиры пробрались под чёрный плащ волос Рамут и заскользили по спине.

– А сейчас удобно? – Навья по-звериному потёрлась носом о нос женщины-кошки.

– В самый раз, – мурлыкнула Радимира, сверкнув колдовским золотом вокруг зрачков.

Губы вновь соединились крепко, жадно; женщина-кошка главенствовала в поцелуе, навья гибко подстраивалась, усыпляя её бдительность, а потом легонько, но ощутимо куснула Радимиру за губу.

– Ах, вот ты как! – Женщина-кошка засверкала шальными искорками в зрачках и повалила Рамут наземь. – Ну, сейчас я тебе задам...

Заострённые уши навьи вышли из этого единоборства изрядно покусанными, а губы от поцелуев зацвели маками и припухли, став чувствительными. Радимира с удвоенной жадностью набрасывалась на них, целуя то глубоко и страстно, то тягуче и нежно. Это сделало своё дело: желание снова ярко вспыхнуло, заныло, и пальцы Радимиры заскользили в призывно выступившей влаге. В последний миг подменив пальцы языком, она оказалась внутри во второй раз.

Лёжа в её объятиях, Рамут отпускала все сомнения к звёздному пологу над вершинами леса. Тело было отягощено ласковой истомой, а в мыслях царила приятная пустота и лёгкость. Все тревоги и заботы отступили, душа словно в обезболивание погрузилась. Её волос хватало, чтобы окутать их обеих, и Радимира, играя чёрными прядями, шептала:

– Самая прекрасная... Радость моя, счастье моё, лада синеокая...

Им обеим было мало этой ночи, и за нею последовали новые. Они не могли насытиться, утопая друг в друге телом и душой, а в разлуке тосковали. Соскучившись по сероглазой кошке, при встрече Рамут видела в её взгляде точно такой же голод. Этот взгляд, жадный и сверкающий, как бы говорил: «А вот и ты! Наконец-то я вижу тебя. Ты здесь, ты моя...» «Твоя», – сжималось сердце навьи в ответ.

Дождливый сумрак шелестел в лесу, и тьму на полянке безуспешно пыталась разогнать только мерцающая на подоконнике лампа. Дыша сырой свежестью, Рамут поджимала ноги в вышитых домашних чунях, чтоб на них не попадали капли, падавшие с навеса над крыльцом. Чуни эти, милые и уютные, украшенные лебяжьим пухом и бисером, ей подарила Радимира, которая сидела рядом, обнимая её за плечи. Они делили один плащ на двоих.