– Пожалуйста, мне очень нужна работа. Возьмите меня чистить улицы!

Старший, крепкий парень с рыжей гривой и огромными руками, вытаращил глаза.

– Шутить изволишь, госпожа?

– Нет, – печально и устало вздохнула Темань. – Обстоятельства вынуждают меня.

– Госпожа, прости, но эта работа не для женщин, – сказал старший. – У тебя и ручки нежные, – он глянул на унизанные кольцами пальцы Темани, – и навыка нет, да и вообще... Неслыханное дело! Да я сам место потеряю, если узнают, что я благородной госпоже лопатой махать позволил!..

Леглит вернулась вечером несолоно хлебавши: прождав в огромной очереди, она не пробилась дальше секретаря в приёмной Дамрад. Стоило ей заикнуться о том, что она пришла поговорить о Темани, как ей тут же ответили: «Сударыня, Великая Госпожа распорядилась не беспокоить её по этому вопросу».

Темань не оставляла попыток обратить в деньги свои украшения. Особенно ей хотелось пустить в дело ненавистные подарки Дамрад... Взяв самое дорогое бриллиантовое ожерелье, она отправилась в ссудную контору. Там её попросили подождать на диванчике, а через некоторое время, гулко стуча каблуками сапогов по зелёным и белым клеткам мраморного пола, к ней подошли дюжие стражи порядка в чёрных мундирах.

– Госпожа, изволь пройти с нами.

– Но в чём дело? – Испугавшись, Темань еле поднялась на разом ослабевших ногах.

– У нас есть сведения, что ты пыталась сбыть краденые драгоценности, – ответили ей. – Будь добра пройти с нами для разбирательства.

– Краденые?! – Темань даже задохнулась, ловя ртом спёртый воздух конторы. – Кто вам это сказал, господа? Я не воровка, что за чушь! Эта вещь была мне подарена, но теперь я нахожусь в трудных обстоятельствах и вынуждена закладывать собственное имущество, вот и всё!

– Трудные обстоятельства случаются, всякое бывает, – задумчиво изрёк страж. – А вот твоё ли это имущество – в этом предстоит разобраться.

Её втиснули в повозку между двумя здоровенными служителями закона. На все её попытки возмущаться или что-то объяснить тяжёлые ручищи ложились ей на плечи и вдавливали её в сиденье:

– Разберёмся, сударыня.

В забранные решётками оконца на дверцах повозки было трудно что-либо разглядеть, но Темань узнавала места: кажется, её везли в крепость-тюрьму, похожую на ту, в которой провела свои последние дни её родительница. Когда её вывели из повозки в окружённом высокими каменными стенами внутреннем дворе, Темань опять попыталась ерепениться, но ей молча скрутили руки и поволокли по сумрачным, гулким коридорам.

Она очутилась в тесной одиночной камере с крошечным оконцем под потолком. Серый луч света, падая в него, озарял лежанку – вмурованный в кладку стены сетчатый стальной каркас с брошенным на него потёртым и сплющенным тюфяком. Тяжёлая дверь огромной толщины с грохотом закрылась, оставив ошарашенную, потрясённую Темань в полном одиночестве.

Часы ползли, сочась сквозь узкое оконце серой тоской, но никто даже не думал вызывать её на допрос. Её просто закрыли здесь и, как ей казалось, забыли. Вечерело, в камере сгущался мрак. В этом ужасном месте пространство давило каменной тяжестью на грудь, сжимало виски, и Темань металась от стены к стене, готовая грызть и скрести их ногтями. Мысли вертелись, захлёбываясь в бездне страха и тревоги. Устав расхаживать, Темань забралась на лежанку и поджала ноги. Как хотелось домой!.. Пусть дом следил за ней, пусть она мёрзла в нём, но там была мягкая кровать, купель с тёплой водой и душистой пеной, а также её рабочий кабинет с полным шкафом рукописей... Темань с тоской вспоминала свой архив, рвалась к родным, исписанным её рукой листам. Она отдала бы всё, чтобы оказаться за своим письменным столом. Здесь?.. Здесь у неё не было даже клочка бумаги.

Раздался грохот, и Темань вздрогнула. В двери открылся маленький проём, и в камеру кто-то втолкнул миску с дурно пахнущим холодным варевом, в которое был воткнут кусок вязкой, не пропечённой лепёшки. Следом – воду в железной кружке. Темань понюхала миску, сморщилась. Как называлось это блюдо и из чего его приготовили, было решительно невозможно разобрать. Больше всего оно походило на помои.

– Я не буду это есть! – крикнула она в пустоту.

Она выпила только воду. Нужду ей здесь предлагалось справлять в стоявшую в углу вонючую бадью.

Через какое-то время окошечко в двери опять открылось, и грубый голос потребовал отдать посуду.

– Послушайте, что происходит? – снова попыталась выразить своё возмущение Темань. – Я ничего не крала, почему меня держат здесь? Это незаконно! Вы собираетесь что-то прояснять в моём деле?

– Давай сюда посуду и не вякай, – был ответ.

Время не замерло – оно умерло, и его труп гнил в бадье для нечистот. День прошёл или десять – Темань уже не могла понять. Каменные стены дышали безумием. По ним ползали мерзкие насекомые, и Темань, почувствовав на себе щекотку лапок какого-то ползучего гада, завизжала, вскочила и принялась бешено отряхиваться. Она пыталась жаловаться, кричать, звать надзирателей – никто не отвечал. Когда внутрь пропихивали еду, она взывала к закону, к справедливости – тщетно. Охрана только приносила эту холодную бурду, а потом забирала посуду. Никто не собирался ей ничего объяснять. Пожар голода горел в животе, но гадкое содержимое миски есть было невозможно, а от полусырой лепёшки желудок Темани неприятно тяжелел, точно она наглоталась камней. Попробовав это подобие хлеба пару раз, больше она к нему не притрагивалась – существовала на одной воде.

Темань лежала, сжавшись калачиком, и не могла согреться. Её колотило. Неужели начинался этот проклятый озноб горя? Или, быть может, это просто в окошко тянуло холодным сырым воздухом? В камеру просунули еду, но она не двинулась с места; ею овладело тупое безразличие, тело словно одеревенело, отмерло, живым оставалось только сознание, да и то – какое-то спутанное, полусонное. Грубый голос потребовал отдать посуду, но она даже не пошевелилась.

Какие-то огромные, как горы, чёрные и мохнатые существа вошли к ней, склонились, разглядывали холодными жёлтыми глазами. Или это уже начинался бред? Их железные лапы тормошили её, тонкую, как тростинка, и тряпично-безвольную. Ни капли жизни не осталось в ней. Косматые горы вышли, их сменил кто-то стройный, в хорошо подогнанном по фигуре кафтане, с очень мягкими и чуткими руками.

– Что с ней, госпожа врач? Она больна?

– Нет, государыня. Просто очень чувствительна к холоду. Это нервное потрясение и голод, только и всего.

Её укутали в тёплое одеяло и куда-то понесли на руках.

– Всё, прекрасная Темань, всё закончилось, – щекотал ей ухо знакомый медово-ядовитый полушёпот, от гладко зачёсанных светлых волос спасительницы пахло благовониями. – Произошла чудовищная ошибка, но во всём уже разобрались. Те, по чьей вине это случилось, жестоко поплатятся, даю слово. Продрогла, бедняжка моя? Ну ничего, ничего, сейчас отогреешься...

Жёсткий тюфяк сменила пышная перина и пуховое одеяло. Темань утопала в тёплом сугробе постели: больше никаких насекомых, никакой сырости и холода, а вместо мерзких помоев в рот ей лился вкусный, горячий и крепкий мясной отвар, на поверхности которого плавали золотистые капельки жира. Белую чашку с этим отваром ей подносила рука, обрамлённая кружевной манжетой и рукавом строгого чёрного кафтана. Она же положила на подушку рядом с Теманью то самое ожерелье, из-за которого её схватили. Алмазы холодно мерцали, ясные, как зимние звёзды.

– Это принадлежит тебе, моя дорогая. Никто не смеет обвинять тебя в воровстве.

Роскошная спальня возвышалась над нею сводом лепного потолка, а у её постели сидела Дамрад. Дав Темани выпить несколько глотков мясного отвара, она заботливо поправила под её головой подушку.

– Существует ли на свете что-нибудь, что заставило бы тебя разжать твою удушающую хватку, государыня? – Губы Темани с трудом размыкались, язык еле ворочался, но от пронизывающего холода не осталось и следа. Тело нежилось в тёплой постели.

– Только побывав на самом дне, начинаешь ценить то, что имеешь, не так ли? – Искорки усмешки блеснули лишь в глазах Владычицы, а губы оставались суровыми. – Да, закрытые двери могут снова распахнуться для тебя. Всё: положение в обществе, должность, доход – может вернуться в одночасье. Тебе не придётся закладывать свои украшения и наниматься на чистку улиц. И Леглит не пострадает, хотя у нас есть за что привлечь её к ответу.

Темань встрепенулась, увидев в руках Дамрад чёрную папку, похожую на ту, что Вук приносил Рамут перед свадьбой. Слабая рука, выбравшись из-под тяжёлого одеяла, потянулась к ней.

– Здесь все доказательства, – улыбнулась Дамрад, листая бумаги. – Та проверка на самом деле ведь кое-что выявила, просто пока её итоги лежат у меня в ящике стола, под замком. Но, если хочешь, я могу это уничтожить.

– Что я должна для этого сделать? – Темань не узнавала собственный голос – безжизненный, устало-сухой.

– Это совсем не страшно, поверь. – Дамрад с ласковой улыбкой склонилась над ней, откинула прядку с её покрытого испариной лба. – Я очень хочу, чтобы ты стала матерью. Матерью ребёнка, в жилах которого будет течь моя кровь. Я не стану навязывать тебе мужа, не беспокойся. Парень просто подпишет договор, сделает своё дело, и больше ты его не увидишь. С первого дня беременности ты будешь получать денежное пособие, достаточное, чтобы обеспечивать твои нужды и нужды малыша – вплоть до совершеннолетия ребёнка.

– Зачем тебе это, государыня? – Темань неотрывно смотрела на папку, от содержимого которой зависела жизнь Леглит.

– Когда в тебе зародится маленькая новая жизнь, моя кровинка, моя крошка, – ладонь Дамрад скользнула под одеяло, на живот Темани, – ты станешь по-настоящему моей. Мне даже не придётся овладевать тобой. Ты можешь оставаться с Севергой... ну, или с Леглит, – добавила Владычица, насмешливо приподняв бровь. – Но при этом ты всё равно будешь принадлежать мне – незримо, но ощутимо. Это будет связь, которую уже ничем не разорвать.