Управлять салоном оказалось непросто, но мама старалась изо всех сил. Пытаясь хоть чем-то помочь, я стала для нее бесплатной моделью. В одиннадцать у меня были длинные пепельно-русые волосы, а к окончанию школы пришлось перепробовать все возможные прически: гладкое каре, паж, каскадную стрижку, прикорневую и спиральную химию с челкой и без.

– Зачем ты позволяешь так над собой издеваться? – вопрошала Мелоди. – Ты похожа на идиотку!

– А мне нравится! – уязвленно воскликнула я. В голове тотчас же заплясали ценные мысли: сама-то она на кого похожа? Очки с толстыми стеклами и сальные, неопределенного цвета патлы. Возможно, для Википими я идиотка, зато для Нью-Йорка или Лос-Анджелеса – самое то.

Как же объяснить Мелоди, что я чувствую, сидя в кресле парикмахера? Мне ведь все равно, в какой цвет красит меня мама, главное – ее внимание. Попробует начес, новый гель, сбрызнет лаком, потом отойдет на несколько шагов, наклонит голову, прищурится, оценивая результат… А еще Дорин не боялась экспериментировать. Когда провинциальные салоны только осваивали мелирование, она уже вовсю пробовала многослойное окрашивание.

Мама брала двадцать долларов за мытье головы и стайлинг, двадцать пять – за стрижку, шестьдесят – за окраску – по нью-хэмпширским меркам немало, но от клиентов не было отбоя. Салон был открыт с восьми утра до девяти вечера для удобства женщин с окрестных лесопилок, заводов и фабрик. В какой-то момент мама наняла маникюршу, но бедняжка не прижилась. Просиживая дни напролет в компании ярких бутылочек с лаком, она так и не обросла клиентами.

Уставшим на работе женщинам была нужна только Дорин и никто, кроме нее. Думаю, секрет ее успеха состоял не только в том, что она хорошо стригла. У Дорин имелся свой шарм. Я рано поняла: недостаточно быть хорошей колористкой; если к тебе не тянутся люди, ничего не выйдет. Мама умела разговорить и расположить к себе каждого. Для города, где нет психоаналитиков и никто никому не нужен, ее салон стал особым местом.

Иногда мама возвращалась домой за полночь, тяжело сгибаясь под грузом тайн и секретов всего города: пятнадцатилетняя дочь Джуди Джонсон беременна, мужу Марси Эпплби удалили почку… Под глазами Дорин залегли густые тени, кожа казалась прозрачной.

Мы с Мелоди, к тому времени старшеклассницы, приходили около четырех. Я готовила ужин, а к маминому возвращению разогревала ее порцию в микроволновке. Кухня была моим самым любимым местом во всем доме. На полу серо-голубая плитка, в центре большой стол, который мы купили на распродаже и выкрасили в синий цвет. Дорин всегда следила, чтобы на столе стояла ваза со свежими фруктами. Консервированные едят только «невоспитанные грубиянки».

Вот открывается дверь, и заходит мама, источая сладковатый запах лака для волос.

– Бедная миссис Маккормик! – сокрушенно качает головой она. Длинные волосы рассыпаются по плечам.

– А что с ней случилось?

– Некоторым живется нелегко, малышка Джорджия! – вздыхает Дорин.

Милая моя мама! Воспитывая в одиночку двух дочерей и занимаясь бизнесом, она считает себя счастливой.

– Где твоя сестра?

Я показываю на потолок:

– Наверху, уроки доделывает.

Хм-м, доделывает… С домашним заданием Мелоди справлялась минут за десять, любые задачи как орешки щелкала. Мама страшно беспокоилась за Мелоди. Уж слишком умная! Только и думает что об учебе, и ни подруг, ни приятелей. Вместо клубов и баров – библиотека, вместо мальчиков – учебники. Судя по всему, это ее вполне устраивало.

На самом деле Мелоди, заткнув уши, читала заумные книги, иногда даже на французском.

Сама я штудировала глянцевые журналы, которые каждую неделю приносила мама: чем живут звезды, особенно голливудские старлетки, что носят, как красятся. Моей настольной книгой стала «Библия дебютантки» супермодели Корнелии Гест. На одной из фотографий ее обнимал сам Сильвестр Сталлоне! В шестнадцать лет я никогда не была в Нью-Йорке, зато знала, чем живут его юные обитательницы. Ни забот, ни хлопот, самая большая проблема – где пообедать и в какой цвет выкрасить ногти. Деньги – вот мерило всего сущего, именно в этом пыталась убедить читательниц Корнелия Гест.

– Джорджия, нам нужно кое-что обсудить, – таинственно заявляет мама, приступая к горячему бутерброду с сыром. – Чем займешься на следующий год?

Ну, я знала, как ответить на такой вопрос. После школы отучусь на курсах парикмахеров и начну работать в салоне «У Дорин». Естественно, мама желала для меня лучшей доли: получить «серьезное» образование, стать медсестрой или бухгалтером, как миссис Пибоди, которая вела частную практику и стриглась под каре.

– В парикмахеры не пойдешь! – решительно заявила мама, тщательно проговаривая каждое слово.

– Почему? – испуганно спросила я. – Что случилось?

– Не хочу, чтобы ты всю жизнь просидела в Википими, – процедила она, глядя в окно на серую гладь озера, в честь которого индейцы назвали наш город. – Нет, нет и нет, даже не уговаривай!

– Но мне здесь нравится! – чуть не плакала я. – Хочу работать в твоем салоне.

– Детка, ты достойна лучшего! – заявила мама и зачем-то полезла в сумочку.

– Что случилось? – всхлипывала я. – Чувствую же, что-то случилось!

– Все в порядке…

Я точно знала, что это не так: Дорин выглядела хуже, чем обычно, под глазами густая синева. Будь я чуть проницательнее, догадалась бы, что это как-то связано с деньгами. Отец давно не присылал алименты, несмотря на многочисленные воззвания адвоката из соцзащиты.

– Вот, с наступающим днем рождения. – Мама протянула мне конверт. – Знала, что ты расстроишься, вот и решила…

Перед глазами потемнело, ноги налились свинцом… Зачем она так со мной? Достав из конверта автобусный билет до Нью-Йорка и обратно, я вопросительно взглянула на Дорин.

– Повидаешь Урсулу, заодно и город посмотришь…

– Ух ты, Нью-Йорк!.. – проговорила я.

Мама кивнула. Так совершенно неожиданно изменилась моя жизнь.


Урсула была единственной моей знакомой в Нью-Йорке. Она нянчила нас с Мелоди и за чисто символическую плату помогала Дорин, когда та только открыла салон. Я считала ее второй мамой, но, когда мне исполнилось десять, она разбила мне сердце, уехав из Википими в Бостон, чтобы поступить на двухгодичные курсы секретарей.

Готовясь к поездке, я лихорадочно листала журналы, выписывая названия модных шоу, дискотек и бутиков. А потом мы с мамой поехали в супермаркет. В том возрасте я уже неплохо разбиралась в ценах, поэтому сразу направилась в отдел распродаж. Там среди безразмерных кашемировых джемперов и клетчатых жакетов я увидела это чудо – брючный костюм из красной кожи. Первоначально он стоил шестьсот долларов, а сейчас уценен до ста. На одну вещь в нашей семье столько не тратили, поэтому я зажмурилась, пытаясь не поддаваться соблазну. Увидев мое лицо, мама тут же сняла костюм с кронштейна.

– Иди примерь!

– Он слишком дорогой…

– Да, но молодой бываешь лишь однажды, – мечтательно проговорила Дорин.

Закрывшись в примерочной, я быстро сняла водолазку и юбку с запахом. Кожаный костюм сидел словно перчатка, мгновенно превратив меня из нью-хэмпширской школьницы в суперсовременную девушку, которой не стыдно танцевать в шоу Майкла Джексона.

– Берем! – решительно сказала Дорин, глядя на мое отражение в большом зеркале.

– Но как же… – пыталась возражать я, не в силах поверить, что костюм может стать моим. Деньги маме достаются ой как непросто, но в красной коже я чувствовала себя не девчонкой, а женщиной.

– Никаких «но»! – отрезала мама. – Это подарок на день рождения.

– Ты же подарила мне поездку!

– Ну и что! Хочу, чтобы у тебя был этот костюм…


В автобус я села в новом обличье: костюм, а под ним тонкий джемпер цвета лаванды. Из косметики лавандовые тени и прозрачный блеск для губ: во всех журналах пишут, что, накладывая макияж, нужно делать акцент либо на глаза, либо на губы, иначе станешь похожей на индейца в боевой раскраске.

Ловя насмешливые взгляды попутчиков, я старалась не тушеваться. Пусть смотрят, что мне до них! Конечно, в стае серых воробьев я кажусь яркой экзотической колибри. Но в конце концов, почти все знаменитости вышли из провинции, где их никто не понимал.

Гордо подняв голову, я сняла темные очки и стала играть в кинозвезду. Конечно, звезды не ездят на грязных автобусах, да еще с пересадкой в Коннектикуте…

По расписанию мы приезжали в Нью-Йорк в пять вечера. Я сидела в самом хвосте, потому что место у окна осталось только в последнем ряду. Близость биотуалета поначалу не смутила, а потом стало нечем дышать. Но вот автобус свернул на мост Джорджа Вашингтона. Боже, он даже красивее, чем на фотографиях! Мы направляемся на юг, в Манхэттен. Коламбус-авеню, Кемроуд-стрит и… я раскрыла рот от удивления. Дома с заколоченными окнами, разбитые витрины магазинов, пустынные улицы… И это Нью-Йорк?

Петляя по безликим переулкам, автобус приближался к автовокзалу. Сейчас я уже не удивляюсь, что многим впервые приехавшим в Нью-Йорк хочется бежать обратно в свое захолустье. Портовый район, куда приезжают автобусы из близлежащих штатов, был и остается огромной свалкой. Запах там похуже, чем в биотуалете! Но разве об этом я думала в шестнадцать лет?

Нет, конечно!

На платформе ждала Урсула. Крупная, крепко сбитая, с копной каштановых кудрей, она выделялась среди толпы. Как всегда, на высоких каблуках, кроссовки она не признавала.

– Джорджия! – замахала руками Урсула. – Я здесь!

Повесив рюкзачок на плечо, я направилась к ней. Отчего-то стало неловко: мнение Урсулы мне далеко не безразлично. Еще бы, настоящая богиня городского шика!

– Дай на тебя взглянуть! – загудела она. Голос у нее низкий, грудной. – Боже, какая ты красавица! – В слове «красавица» слышалось как минимум четыре раскатистых «р». Урсула сжала меня в объятиях, и я вдохнула аромат ее духов, который тотчас узнала. Это же «Амор-Амор» от Кашарель! Я уже несколько месяцев смотрю на их кроваво-красные бутылочки, а умирая со скуки на математике, повторяю: «Амор-Амор, Амор-Амор»…