Я пытаюсь не думать о том месте, где наши бёдра соприкасаются; отчаянно пытаюсь не замечать жар, исходящий из её киски. Ещё сильнее я стараюсь не думать о подрагивании своего члена. Она тоже старается, делая вид, что вообще ничего не ощущает.

— Перемещай ноги выше, ближе к своей заднице, — направляю её движения. Лицо Белен вспыхивает, её глаза говорят, что сейчас она где-то далеко, а не здесь со мной. Но она по-прежнему отзывается на призыв моего голоса. Она поднимает ноги, и я притворяюсь, что не замечаю, как её бёдра крутятся под моими, как невинно и сладко она ощущается, пойманная в ловушку подо мной.

— Теперь ты получила сильный рычаг, и тебе нужно сделать толчок бёдрами вверх и в сторону; одновременно используй силу обоих рук, чтобы поднять своё тело. Понимаешь?

Она кивает, и наши взгляды пересекаются. Она не хочет выбираться из этого положения. Впрочем, как и я. Мой член встаёт только от одного зрительного контакта с ней.

— Скинь меня, — говорю я, и Белен прилагает все усилия для этого. Она следует моим указаниям и у неё понемногу выходит. Но по какой-то дурацкой причине я не могу позволить ей победить. Я остаюсь всё так же сверху, на ней.

Она дышит быстро и прерывисто и снова делает выпад бёдрами, в этот раз прокручивая их вправо. Я сильнее прижимаю её и вжимаю её руки в пол. Здесь и сейчас я связан с ней.

— Я не могу сделать этого, Лаки! — выкрикивает она, всё ещё прилагая усилия.

— Ещё раз! — приказываю я; она перемещает ступни ближе к своей заднице и делает толчок, приподнимая таз вверх. Я скатываюсь с неё, продолжая удерживать её за запястья. В ходе смены позиций, она оказывается на мне верхом. Но вместо того, чтобы слезть с меня, она освобождается из моих рук и даёт мне пощёчину.

— Какого хрена? — спрашиваю, схватившись за щеку. Я борюсь, чтобы перехватить её запястья; теперь я быстрее и, перекатившись, рывком подминаю её под себя. Я снова оказываюсь сверху, Белен дышит тяжело, её грудь вздымается. Могу видеть её соски через спортивный лифчик, и вот мой безмозглый член снова стоит по стойке «смирно».

— Почему ты ударила меня? — спрашиваю, запыхавшись.

— Заслужил! Ты же нападающий, — говорит она, и я слегка улыбаюсь.

— Я собираюсь научить тебя нормальному удару. Ты не можешь обходиться пощёчинами.

Я поднимаю её и поправляю свою промежность.

— Сожми кулак вот так, Бей, — говорю, удерживая кулак возле её лица.

Подражая, она повторяет моё движение, её кулак крошечный. Она поднимает оба кулака на уровне лица, будто готова побить меня. Она вообще не выглядит грубой, хулиганкой, и я начинаю смеяться.

— Замахивайся снизу, вот так, и прямиком мне в челюсть, — я беру в руку её запястье и направляю прямо к моему лицу. Белен смотрит на меня так доверчиво, что это буквально переворачивает мои внутренности. Её глаза широко распахнуты, щеки покрывает румянец, волосы в беспорядке. Она закусывает губу, пока прочерчивает линию кулаком в воздухе.

— Ну, давай же, ударь меня.

— Я не хочу, — расстроенно говорит она.

— Конечно, ты хочешь!

— Я не хочу, Лаки.

— Черт, ударь меня, Бей! Я хочу быть уверенным, что ты сможешь о себе позаботиться!

— Нет! — выкрикивает она, переубедить её в обратном невероятно сложно. Я хватаю её руки и прижимаю к стене. Не думаю, что мы всё ещё говорим об ударах; мы говорим о том поцелуе.

Я хочу схватить её за подбородок и заставить поцеловать меня. Хочу засадить ей, хочу показать, насколько двинутым она меня делает.

Но вместо этого я утыкаюсь лбом в её лоб, наши носы соприкасаются. Я закрываю глаза и слегка качаю головой.

— Игра окончена! — говорю и отталкиваюсь от стены. На лице Белен шок, так как я одновременно разрываю все точки соприкосновения наших тел. — Я закончил! — выкрикиваю и шагаю широкими шагами в спальню.

Я хлопаю дверью на случай, если они не поняли, что я, черт подери, закончил.

8 глава

Белен

Я использую расчёску с растопыренной щетиной и немного геля, чтобы собрать волосы в высокий хвост, затем зачёсываю «петухи» и завязываю волосы в тугой узел, пока всё не станет идеально ровным. До моего дня рождения всего две недели, и я не могу больше ждать.

Лусиан, возможно, забыл об этом и даже не явится, чтобы разрезать праздничный торт на вечеринке. Он избегает меня с того самого дня, когда он давал мне урок самообороны, и мы едва не поцеловались. Он находится неподалёку, если наши мамы заставляют его приглядывать за мной. Он даже не хочет бороться со мной. Думаю, он сердит или считает наш поцелуй чем-то неприличным. Но я так не считаю — никогда не забуду, как мы целовались.

Хотя, признаться, я чувствовала вину, поэтому на следующий день, после нашего поцелуя, в воскресенье в церкви я просила у Бога прощения и возможность получить ещё один шанс. Я обещала ему оставаться чистой и невинной до свадьбы. Поцелуй не был чем-то, что я воспринимала всерьёз. Он заставил меня ощутить что-то типа сердечного приступа и затем покрыл меня налётом вины, настолько плотным, что потребовались четыре свечи, три Аве Мария и две молитвы с чётками, чтобы очиститься от него.

После того, как я заканчиваю свою домашку, я бесцельно переключаю каналы по телику, положив ноги на кофейный столик. Мамы не будет дома до обеда, а Яри у стоматолога. Еще вчера я бы пошла искать Лусиана, но сейчас мне страшно видеться с ним. Он скажет что-то о случившемся, и я точно умру от смущения. Но в квартире жарко, и моя кожа зудит от желания выйти. Может, я просто пойду посижу на крыльце и гляну на прохожих. Посмотрю, кто сейчас на улице.

Я ещё раз проверяю свои волосы и сбегаю по лестнице. Я могу чувствовать готовящиеся обеды соседей, запахи заполняют лестничные пролёты. Мама точно принесёт что-то с собой домой, так как она заботится об одном старике и работает допоздна — готовит ему. Она наготовит побольше и принесёт нам. Старик ест только еду из блендера, потому что у него нет зубов для пережёвывания.

На работе мама носит бирюзовые халаты и ухаживает за двумя разными людьми, которые не могут о себе позаботиться. Она говорит, что прошла практику с моим отцом и затем смеется, будто это самая смешная шутка. Моего отца вообще не было рядом, он бросил нас, когда мне был год. Отец Лусиана тоже ушёл, и теперь Люк единственный мужчина в наших семьях, если не считать сыновей Хеми, но никто их и не считает.

Оказывается, у меня глаза отца, и мама говорит, что все мои тощие кости тоже от него.

— Посмотри на мои бёдра! — говорит она, стоя бок о бок со мной напротив зеркала, и она права: мои бёдра совсем не такие, как у неё.

Лусиан весь в отца — вот откуда у него эти веснушки и улыбка. В детстве он был блондином, но теперь его волосы потемнели, как и мои. Лусиан сильный и мускулистый, он выглядит опасным и грубым. Парни не связываются с ним на улице, ибо ходит слух, что Лусиан не боится отделать любого. Но дома мы не можем разговаривать или вести себя так, как на улице. Наши мамы сняли бы нам головы, насадили их на палки и скормили нам наши же ступни на обед, если бы узнали, насколько отличается наше поведение на улице от домашнего, особенно у Лусиана. Тити отправила бы его в военную школу. Дома он сын, но, с другой стороны, он и мужчина. И не просто мужчина, а тот мужчина, который получает всё, что хочет. Лусиан хочет быть как Джейли. Я не тупая, я знаю, что он делает.

Я шлепаюсь задницей на верхней ступеньке крыльца; мне нравится держаться подальше от последних ступенек. Так я могу быстро подскочить и забежать внутрь, если что-то плохое произойдёт. Не то чтобы люди палят из пушек на тротуаре каждый день, но и таких случаев достаточно для меня, чтобы держаться настороже.

Погода жаркая и влажная, даже когда я надеваю топ. Я подхожу к бакалее и покупаю себе апельсиновую содовую.

— Привет, Белен, как ты? — Парень за прилавком вручает мне соломинку и пакет, минуя очередь людей, ждущих, чтобы купить лотерейные билеты, пиво или поштучные сигареты.

Я кладу два четвертака на маленький прилавок перед окном из оргстекла. Улыбаюсь, благодарю, и он протягивает мне пачку жевательной резинки. В этом гастрономе я всегда получаю мелкие вещи бесплатно. Думаю, он втюрился в мою маму; это видно по тому, как он на неё смотрит. Я разрываю бумагу с соломинки и прокалываю ею баночку содовой, но продолжаю держать пакет обернутым вокруг напитка — так делает Лусиан.

Он стоит на углу с друзьями, когда я направляюсь обратно к крыльцу. Я смотрю в пол, так я могу притвориться, будто не вижу его и мне плевать, чем он занят. В основном, они разговаривают на испанском.

Здесь много иммигрантов, или, как мы их называем, деревенщин; они не знают, как ездить на метро, или даже в какой стороне центр города. Мы с Лусианом говорим на английском лучше, чем на испанском. Но Лусиан хорош в разговорах с другими людьми на любом языке.

Мы одновременно поднимаем глаза и встречаемся взглядами. Я быстро опускаю глаза и чувствую, что краснею. Наверное, мне не стоит смущаться — он единственный, кто целовал меня. Но я действительно этого хотела, и, когда он прижимал меня к холодильнику, я практически умоляла его о поцелуе. Во время урока по самообороне я не желала, чтобы он прекратил прикасаться ко мне. Однако я даже не предполагала, как ужасно всё может обернуться после, и что это заставит его ненавидеть меня. Ещё я чувствую вину, но знаю наверняка — многие девушки в школе целовали свои кузенов — а значит, это не может быть так отвратительно, насколько он показывает своим поведением

Ощущаю, как он разговаривает со мной взглядом и хочу продолжать слушать его. Уверена, внутри Лусиана кроется столько всего, и я видела многое ещё с тех пор, как мы были детьми, но подозреваю — он намного глубже; как бы я хотела заглянуть ему внутрь, чтобы осветить все тёмные уголки его души. Знаю, он хотел бы, чтобы у нас было больше денег или чтобы наши отцы были рядом; знаю: он беспокоится о будущем и о своей маме, которая всё так же держится за свою работу. Я слышала их споры о том, чтобы Люк продолжал учёбу в школе, видела слёзы Тити, когда он сказал, что хочет найти работу и поддерживать её.