— Привет, Белен, как ты? — здоровается он, пиная мелкие камни под ногами. Он садится на соседние качели и засовывает руки в карманах.

— Я в порядке, Джейли. Думаю, ты уже обо всём знаешь?

— Ага. Дерьмо. Он был одним из лучших. Из тех, кто всегда наготове.

— В это трудно поверить. Не так уж много времени прошло с тех пор, как мы все вместе играли здесь.

— Он любил тебя. Уверен, ты уже и так об этом знаешь. Но я всё же должен сказать это. Трудность борьбы — вот, что делало его таким сильным. Он потратил всю свою грёбаную жизнь на то, чтобы бороться с желаниями своего тела — с тем, что он чувствовал в своём сердце. Было трудно слышать, как он говорит об этом.

— Не знала, что вы обсуждали это.

— Он много об этом говорил. Нужно быть сильным мужчиной для этого, чтобы сражаться против своей любви, когда она — это всё, чего ты желаешь. Но он был чёртовым чемпионом. Единственным. Счастливчиком.

Я отталкиваюсь ногами, и качели начинают качаться. Джейли выглядит иначе. Мрачным, даже печальным. Не тем беззаботным шутником, которого я помню. Он выглядит так, словно его пропустили через пресс.

— Я кое-чему у него научился, знаешь. Когда придёт настоящая любовь — ты точно будешь об этом знать, и не тебе выбирать, когда и с кем. Но ты обязан держаться за это, ибо жизнь так коротка.

— Ты влюблён, Джейли? — спрашиваю у него, мягко отталкиваясь ногой. Это его затруднительное положение. Он борется против своей любви так, как это делал всю свою жизнь Лаки.

— В первый раз, — отвечает он и бьёт кулаком в грудь напротив сердца, — абсолютно неправильный, мать его, человек, который заставляет чувствовать себя хорошо. Ты ведь понимаешь, как оно, а, Бей?

— Надеюсь, у тебя всё сработает. Я серьёзно, Джейли. Желаю тебе всего самого наилучшего, — говорю я, спрыгивая с качели.

— Эй, я сожалею о той ночи. Чувствую, что должен это сказать. Не знаю, как он вообще всё высидел и выдержал. Вот это я и имею в виду, говоря о битве внутри него.

— Я бы ничего не поменяла. Он показал мне, каким человек он был.

Джейли кивает и замолкает.

— Увидимся, Джейли. Береги себя.

Я ухожу с площадки и возвращаюсь домой. Мы ничего не могли изменить и сделать по-другому. Мы с Лаки были обречены на трудности. Напоминаю себе, что для всего, что происходит, есть своя причина.

Лаки

Я просыпаюсь в больнице с капельницей в руке. Я мрачен как чёрт, и никто не говорит на английском. Я задаю им вопросы, и они кивают своими головами. Теперь я знаю, как себя чувствовали тётя Бетти и мать, когда только прибыли в Штаты. Пытаюсь сфокусироваться на надписях вокруг, но я в растерянности. Они чертовски точно не говорят на французском, и я знаю, что нахожусь не в Германии. Пытаюсь вспомнить, кто в составе наших союзных войск, но мой мозг просто не в силах работать.

Думаю, я на седативных. Я всё ещё не могу двигать своим телом. Если они планируют убить меня, то действуют окольными путями. Может, они хотят заставить меня выглядеть здоровым перед камерами так, чтобы кто-либо посмотрел видео и не смог сказать: «Он бы умер в любом случае». Возможно, я в Египте. Может, меня забрали саудовцы.

Думаю, проходит большое количество времени. Я просыпаюсь, видя пожилого джентльмена, стоящего надо мной, в очках с чёрной оправой, сползающих вниз по его носу. Он пристально изучает планшет-блокнот, карандаш заткнут за его ухо, стетоскоп висит на шее.

— Доктор? — зову я. Чувствую себя безумным. Если кто-то не скажет мне, где я нахожусь и что произошло, я сойду с ума. Тело не в счёт, когда разрушается твой мозг.

— Да, — отвечает он, опуская папку и улыбаясь мне.

— О, Иисус Христос! Спасибо, блин! Где мы, чёрт возьми, находимся?

— Никто не сказал вам? — его акцент звучит как британский; его лоб встревожено морщится.

У меня появляется жуткое ощущение, что он собирается дальше сказать: «Я Бог, и ты в раю». Или, может, он скажет, что я в аду, но как-то не похож он на дьявола.

— Вы в Аммане81, в военном госпитале королевы Алии. Вы были найдены нашей бригадой специального назначения. Они привезли вас сюда для лечения.

— Я в Иордании? Вот дерьмо. Не могу поверить, что они меня там нашли. Меня искали, или они просто наткнулись на меня?

— Я не знаю всех деталей. Думаю, это было случайностью. Я бы сказал, вам повезло.

— Почему я не могу двигаться? Что со мной, чёрт возьми?

— Вы перенесли черепно-мозговую травму. На восстановление может понадобиться некоторое время. Полное МРТ82 должно показать нам, есть ли обширное повреждение нервов. Вас скоро переведут. У нас заняло некоторое время привести вас в сознание. Ваша армия приедет забрать вас, когда это будет удобно.

— Как долго я здесь?

— Месяц, плюс минус пару дней.

— Иисус, моя семья знает?

— Когда вас привезли, при вас не было удостоверения личности. Честно говоря, никто не спешил, потому что мы не думали, что вы выживете. Из-за опухоли и кровотечения вы были в искусственной коме. Мы вернули вас обратно как можно осторожней. Когда вы будете готовы, кто-то запишет всю вашу информацию.

— Могу я позвонить им? Я имею в виду свою семью.

— Я посмотрю, смогу ли добыть вам разрешение, чтобы вы могли позвонить сегодня же.

Я могу двигать руками. Я шевелю пальцами ног. Никогда раньше не терял подвижность пальцев ног. Вспоминаю пляжное стекло и то, как рассматривал вселенную. Интересно, было ли это реальным, хоть что-нибудь.

— Я нашел осколок пляжного стекла в пустыне, — выдаю я, и даже в моих ушах это звучит безумно.

— Этот? — отвечает доктор и наклоняется, чтобы открыть маленький ящик в тумбочке. Он достаёт прозрачный камень и подносит к свету, — вы держали это в руке, когда вас подобрали. Как и первые несколько ночей проведённых здесь.

— Что это?

— Его называют пустынным стеклом. Оно в самом деле редкость здесь, но, тем не менее, не невозможное явление.

— Что, чёрт возьми, за пустынное стекло? Откуда оно? — допытываюсь я, пытаясь поднять голову.

— Оно из Ливии, скорее всего, датируется около тридцати миллионов лет назад. Происхождение его связано с мощным взрывом. Или метеоритом, или возможно молнией. Что-то очень эффектное. Никто не знает наверняка, это просто теории.

— В самом деле?

— Песок стирается с неровный осколок и с течением времени шлифуется, как и океан делает это со стеклом. Время от времени эти осколки появляются по всей Аравийской пустыне.

— Я думал, это Бог говорил со мной. Вроде как вселенная пыталась сказать мне что-то.

— Возможно, так оно и было. Вы справились намного лучше, чем мы ожидали, — отвечает он, подталкивая свои толстые очки на переносицу.

— Оно чего-то стоит? — спрашиваю я. Не знаю, зачем. Я буду хранить у себя этот осколок всю оставшуюся жизнь, это точно.

— Может, для музеев или коллекционеров. Я бы сказал, оно стоило того, что вселенная вам там рассказала, когда вы нашли его.

— Белен83.

— О, да. Я вас понимаю. Возможно и это. Свет, который привёл в Вифлеем84. Я не христианин, но учился в Оксфорде. Я также предпочитаю научную теорию, что это был метеорит или комета, свет которой они видели, а не святое явление. Ваше пустынное стекло могло происходить оттуда — свет, который как говорят, витал над Вифлеемом.

Разряд тока пробегает по моему телу. Я чувствую всё это, словно все ощущения вернулись, и я больше не завис над краем бездны. Может моё тело не парализовано. Возможно я всё же не умер после всего.

— Вы правда доктор?

— Да, конечно; как и ты солдат, мой мальчик. Теперь отдохни. Твои показатели жизнедеятельности достаточно хорошие. Я поговорю на счёт твоего телефонного звонка.

Белен

Я с трудом иду по холму, который проходит мимо кладбища Тринити85. Мы с Лаки столько раз поднимались по этому холму вместе, рука об руку. Он сам тянул меня, никогда не забегая впереди и не оставляя меня позади. Лусиан всегда охранял меня, как и сейчас, я знаю это, несмотря на то, выжил он или нет. С того времени, как мы были маленькими детьми, когда предполагается, что дети бывают жестокими, не заботятся друг о друге, Лаки защищал меня. Думаю, он всегда воспринимал всерьёз всё, что говорили наши мамы — или это, или в другом случае он любил меня уже с самого детства. Лаки был моим героем. Даже когда он делал вещи, которые меня ранили — эти же вещи делали меня в тоже время сильнее.

Лаки

Когда доктор уходит, я осознаю несколько вещей. Одна из них, что жизнь коротка, и ты никогда не знаешь, когда тебя заберут. Если бы я умер там, в пустыне, им всем пришлось бы двигаться дальше без меня — матери, Бетти и, конечно же, Белен. Предполагаю, они бы были убиты горем, было бы пролито много слёз, но в конечном итоге они бы продолжали жить без меня. Я стал бы ещё одним воспоминанием с достаточно грустным концом.

Если бы я вернулся сейчас домой, мы с Белен были бы вместе; мы бы сказали всем остальным отвалить и думали, что нас благословили получить второй шанс. Даже не могу позволить себе думать о нашем воссоединении в постели. Оно бы конкурировало с прославленными легендами — в честь нашего воссоединения назвали бы созвездие. Вместе мы с Белен взрывоопасны — я никогда не знал ничего подобного и не думаю, что смогу познать это вновь.

Но другая важная вещь, которая продолжает существовать — если они все будут думать, что я мёртв, может, это лучшее, что могло случиться. Полнейший разрыв, новое начало помогут Белен отделить себя от меня. Она заслуживает намного большего, и мы вдвоём, будучи вместе, только усугубим болезнь. Болезнь достаточно сильна, чтобы вовлечь нас полностью. Ничто не длится вечно и это, вероятно, применимо и к нам. Не думаю, что смог бы выжить, если бы Белен меня разлюбила. Ни в коем грёбаном случае.