Думаю, я обречена любить одного единственного человека, недоступного для меня. Поцелуй Лаки погубил меня для остальных. Моё стеклянное сердце надёжно сидит в ловушке на дне банки с мёдом с именем Лаки навсегда начертанным на нем.

 

16 глава

— Просто встаньте, назовите своё имя и расскажите нам немного о своей созависимости36, если вы готовы.

Я не готова. Но парень в прикиде цвета сафари готов. Он рассказывает нам о Джен, как они встретились и поженились, как она спустя время стала алкоголичкой и зависимой от лекарств, отпускаемых по рецепту. Она пристрастилась к оксикодону37 и к валиуму38 в придачу. Парень рассказал о том, как раньше он часто сидел в своём пикапе за баром, ожидая её, пока она развлекалась с другими парнями и напивалась — лишь потому, что не хотел, чтобы с ней что-то случилось, когда она пьяная поедет домой. Когда же она вываливалась из бара с каким-то чуваком, он пытался усадить её в машину — она же могла ударить его или иногда это делал её дружок. Она материлась, говорила ему гадости. Я не могу поверить, что такая Джен существует. Просто в голове не укладывается, как ей вообще могло повезти встретить этого парня-сафари, и как много она для него значит. После этой истории мы прервались на кофе с печеньем. Парень-сафари явно занял слишком много отведённого нам времени. Но я понимаю почему — ему было о чём рассказать.

Я самая молодая здесь. Постоянно думаю, к правильной ли группе поддержки обратилась. Может, мне нужна внештатная группа по сексуальному фетишу, а может по неразделённой любви или группа для тинейджеров с их проблемами.

Я выступаю последней, и чувствую, что скоро моя очередь. Все эти взгляды наполнены жалостью, а все мысли о сплетнях. Все созависимые, наверное, будут знать мою историю к утру. Историю долбанутой, влюбившейся в своего двоюродного брата и мечтавшей переспать с ним.

— Меня зовут Белен, и я созависима от своего двоюродного брата, в которого влюблена, — добавила я немного тише, переминаясь с ноги на ногу и смотря в пол.

Я обвожу взглядом комнату. Парень-сафари не будет критиковать. Он уже знаком с моей историей. Вместо этого он улыбается и кивает, будто мне повезло облажаться меньше, чем ему.

Я осознаю две вещи в групповой терапии по созависимости. Во-первых, динамика отношений между мной и Лаки может зависеть от его употребления наркотиков — то, над чем я никогда раньше не задумывалась. Во-вторых, Джен пусть и законченная пьянь, но она испекла печенья на всех, а значит и в ней есть что-то хорошее. Печенье можно есть в неограниченном количестве, так что я съела четыре и взяла с собой ещё два, чтобы принести домой для Люси.

Самое безумное произошло позже и не в этой комнате. Когда мы все друг за другом спускались по лестнице бывшего китайского ресторана, внизу стоял грузовик с включёнными фарами, ожидающий парня-сафари. Когда он садится в грузовик, загорается свет в машине и освещает женщину-водителя, которая наклоняется и легко целует его в щеку. Я удивленно замираю на месте в ярком свете фар.

Парень-сафари высовывается наружу и кричит мне:

— Подкинуть? Мы с радостью! — я решаю, что он выглядит как Джон Денвер39, а у Джен приятная улыбка. — Джен, это Белен, новый член нашей группы.

— Я в порядке, — говорю, робко поднимая руку и направляясь в сторону грузовика, — Те печенья были классными. Я стащила парочку для своей соседки по комнате, — признаюсь Джен, смущённая тем, что она не под наркотой и трезвая. Она выглядит потрепанной, но кроме этого, кажется, милой.

— Спасибо! Это моё фирменное блюдо, — отвечает она, сдавая назад. И они оба машут, отъезжая от церкви.

***

К наступлению Рождества, я решаю поехать домой. Это будет моё первое возвращение туда за полтора года. Моя мама так рада, что ставит ёлку уже в ноябре. Я говорю ей, что она усохнет, и все иголки опадут до того, как успею приехать. Но мама продолжает строить планы. Она жаждет посетить всех и каждого, у кого мы когда-либо были.

Осознание моего отъезда домой обрушивается на меня ещё за месяц до него. Я начинаю очень усердно работать над обеими моими терапиями, стараясь стать нормальной и не вернуться в прежнее состояние. Я боюсь, нет, я в ужасе, что Лаки тоже может оказаться там. Я напугана встречей с Тити и даже не хочу видеть Яри.

Мама встречает меня на Центральном вокзале Нью-Йорка вся укутанная — ведь идёт снег. Похоже, это Рождество будет снежным. Железнодорожная станция переполнена. Я не привыкла к людской толкотне. У каждого с собой тонна каких-то сумок с покупками; они все двигаются так быстро, что кажется, будто они бегут.

Мама душит меня объятиями и поцелуями и тащит через подземный переход в верхнюю часть города. Я рассказываю ей о своих занятиях, итоговых экзаменах и о предметах в следующем семестре. Но ни слова о терапии. Не хочу, чтобы она думала, что я несчастна. Это не так, я просто вроде как застряла.

Мы готовим modongo40 на ужин. Приходит Тити. Лаки приедет только завтра.

Я открываю холодильник и заглядываю, чтобы проверить, стоит ли там ещё моя банка с мёдом. Я нахожу её за пивом Гектора, как раз там, где и оставила. Моя комната тоже осталась без изменений, за исключением сквозняка и холода. Я ложусь на кровать и смотрю в потолок. В такой позе я засыпаю, просыпаюсь, лишь когда мама с Тити склоняются надо мной, говоря, что ужин готов. Я плачу, когда вижу Тити — даже не представляла, как сильно по ней соскучилась. Она крепко обнимает меня и говорит: «hay que engordarte niña»(прим. с исп. - тебя надо откормить, как следует, детка), так как она считает, что я чертовски тощая. Мы едим на кухне, и мама с Тити так громко и весело болтают, что постоянно меня смешат. Думаю, что могу лопнуть от счастья с животом, полным тёплого супа. Тити сбегает к себе вниз, чтобы принести coquito41 и откормить меня. Я всеми способами стараюсь избежать темы о Лаки, но, в конце концов, они заговаривают о нём.

— Он скучает по тебе, cariño, и чувствует себя паршиво от того, как всё сложилось. Он очень повзрослел.

— Как и я, — отвечаю, улыбаясь тёте.

— Вы были просто детьми, попавшими в переплёт. У вас было увлечение, у кого не бывает, и вскоре вы будете вспоминать об этом, смеясь.

Мамины брови взлетают вверх. Она не хотела, чтобы я противоречила складной истории тёти о том, что случилось между нами с Лаки. Не хотела, чтобы я признавалась, что Лаки был любовью всей моей жизни. И я не продвинулась вперёд ни на дюйм, ни на капельку. Что мне до сих пор снятся его прикосновения, и, просыпаясь от слез, заставляю себя вновь засыпать.

— Он с нетерпением ждёт встречи с тобой. Как и Яри — они поддерживают общение, — говорит Тити, прокручивая толстые золотые браслеты на запястьях. Думаю, она сказала это с умыслом, чтобы ранить, задеть, как предупреждение, как быстрый, резкий удар в живот.

— Мне стоит позвонить ей, — отвечаю я, вытягивая ноги на кухонный стул, — чем она занимается?

Никто, похоже, не имеете ни малейшего представления.

После того, как Тити вернулась к себе, мама принимает горячий душ и готовится ко сну, заявляя, что ей утром на работу, я же возвращаюсь в свою комнату. Здесь по-прежнему холодно и спокойно. Я листаю книги и просматриваю свои старые дневники. Перебираю одежду в комоде. Забавно, как мы можем представлять себя в будущем, но получается так, что не сбывается ничего из представленного.

Я вытаскиваю коробку из-под кровати. На ней большой слой пыли, и я сдуваю его, подняв столб пыли в воздух. В коробке лежат старые фотографии и ежегодники. Я знаю, что она вся набита моими фотографиями с братом. Я бережно их рассматриваю.

Но проходит немного времени, и вот они оказываются разбросанными вокруг меня. Десятки фотографий нас, улыбающихся в камеру. Беззубые, в смешной одежде, с детьми Хеми и даже с Яри. Вся моя жизнь рядом с Лаки.

Я набираю старый номер Ярицы. Никто не берёт трубку. Сейчас только десять часов. Она ещё не должна спать.

Я надеваю кроссовки, хотя на улице и снег. Просовываю руки в куртку и заматываю голову большим толстым шарфом.

На улице тихо, всё кажется мягким из-за снега. Я оставляю следы в этой белой пудре, которая доходит до моих лодыжек. Я останавливаюсь перед знакомым домом Яри. Может, она даже съехала и теперь живёт в собственном доме. Я полностью прекратила общение с ней, когда уехала в колледж. Не знаю, из-за чего это: из-за нашей так называемой дружбы или из-за Лаки. Парень в куртке North Face42 и с банданой под бейсболкой открывает входную кодовую дверь. Я хватаю её, пока она не закрылась полностью.

— Ты знаешь Ярицу с четвёртого этажа? — спрашиваю его.

— Чёрт, Яри? Кто не знает Яри?

— Она всё ещё живёт здесь?

— Ага, думаю, она дома. А что ты типа её подруга?

— Была. В детстве. Спасибо, — я моргаю от яркого света и поднимаюсь к квартире Яри.

Я могу слышать из коридора, как гремит телевизор и, кажется, радио соревнуется с ним в громкости. Я сильно стучу в дверь костяшками, но никто не слышит. Я стучу снова, затем прекращаю и свищу, выкрикивая:

— Яри!

Она открывает дверь, держа ребёнка на бедре. На ней короткие шорты и топик, на ногах носки; её волосы собраны сверху заколкой. Может, она готовилась к Рождественской вечеринке.

— Привет, Белен, ты вернулась на Рождество? Спасибо, что продолжаешь общаться со мной, сучка. Спорим, ты не знала, что у меня ребёнок, а?

— О боже мой! Это твой ребёнок? Как её зовут? Поздравляю! Кто её папочка? — я поражена и смущена. Я рада видеть Яри, но очевидно, что она зла на меня.

— Ты, черт возьми, хочешь знать? А что ты мне привезла на Рождество? Ты здесь, чтобы увидеть Лаки?

Моё сердце ухает вниз, прямо на пол, из того маленького углубления, где оно было раньше в окружении других органов. Здесь, на полу, на него можно спокойно наступить и раздавить любой ступнёй.