– Она в Нью-Йорке?

– Нет, в Ла-Джолле.

Валентина удивленно раскрыла глаза. Видал убрал руку с руля и нервно пригладил волосы.

– Прости, что так резок, любимая. Просто я не могу говорить о Кариане.

Его лицо страдальчески исказилось, и Валентина виновато потупилась.

– И не нужно, – прошептала она, нежно кладя руку ему на плечо. – Прости, Видал, мне не следовало спрашивать.

– Не важно, – твердо ответил Видал. – Ты имеешь право знать. Пожар не был случайностью, Валентина. Я сам не знал правды, пока Кариану не выписали из больницы.

Он, не отрываясь, смотрел на дорогу. Голос звучал глухо и невыразительно.

– Это Кариана подожгла Вилладу. Она сама мне сказала. Я просил у нее развода, и она решила, что я хочу жениться на Хейзл Ренко. Бог знает почему. Между мной и Хейзл никогда ничего не было, только взаимная симпатия и уважение.

Кровь отлила от лица Валентины. Она не желала больше слушать. Нужно попросить его остановиться.

– Именно тогда я понял, что больше не могу нести за нее ответственность. Доктор Гроссман – единственный, кроме меня, кто знает правду. Я немедленно позвонил ему, и он послал людей, чтобы они привезли ее в нью-йоркскую клинику. Гроссман по-прежнему надеется, что ее состояние улучшится, но пока этого не произошло. Полгода назад он открыл в Ла-Джолле новую клинику и забрал Кариану с собой. Если бы она хоть немного поправилась, думаю, он женился бы на ней. Но сейчас… – Он беспомощно пожал плечами. – Болезнь ее прогрессирует. Иногда она по нескольку недель и даже месяцев кажется совершенно нормальной, но потом без всякой видимой причины превращается в буйно помешанную. – Он поморщился, словно вся полузабытая боль вернулась с новой силой. – От этого кошмара ей уже не избавиться, но Гроссман по крайней мере заботится о ней, и теперь она вряд ли сможет навредить кому-то, кроме себя самой.

– Ты видишься с ней? – осторожно поинтересовалась Валентина.

– Когда я узнал, что она стала причиной смерти Хейзл и ничуть в этом не раскаивается, понял, что больше не могу ее видеть. Позднее, уже после развода и стольких лет войны, мое отвращение немного улеглось. Ее следует не осуждать, а жалеть. Я начал регулярно навещать Кариану, пока она была в Нью-Йоркской клинике, но Гроссман попросил меня не делать этого. Сказал, что мои приезды тревожат ее.

– Бедняжка, – тихо произнесла Валентина.

Видал остановил машину перед отелем.

– Гроссман, по-видимому, питает к ней глубокие чувства. Возможно, с его помощью ей когда-нибудь станет лучше. В Ла-Джолле она счастливее, чем в Голливуде. Кроме того, она не считает себя больной, пациенткой психлечебни-цы. Знает, что Гроссман влюблен в нее и наслаждается вниманием, которое тот ей уделяет. Больше ей нечего желать.

Они молча вошли в отель, и там, в полутемном вестибюле, Видал повернулся к Валентине и сжал ее руки.

– Больше ни слова о Кариане, – сказал он, и в его взгляде полыхнула такая неизбывная страсть, что кровь бросилась ей в лицо. – Наконец-то мы вместе. Я столько лет жаждал любить тебя, что больше не выдержу ни минуты.

Губы его скривились в поистине дьявольской усмешке, и, не обращая внимания на испуганные возгласы портье и посыльных, Видал подхватил Валентину на руки и устремился к лестнице.

Чувственная радость их слияния останется с ней навечно. Тепло его прикосновений, запах его кожи, тяжесть тела, придавившего ее к кровати. Слова, произнесенные шепотом в темноте. Оба отдавались и брали, жадно и раскованно, сплетая не только тела, но и души. Сознание того, что с ним она обрела покой, что экстаз и блаженство принадлежат им не на мгновение, а на все оставшиеся годы, согревало сердце.

Ясный день незаметно сменился сумерками, но они по-прежнему лежали в объятиях друг друга, и Валентина нежно гладила сильную мускулистую спину.

– Давай поженимся завтра, – неожиданно сказал он, притянув ее к себе и целуя, неспешно и нежно. Когда наконец он разжал руки, глаза Валентины затуманились.

– Нет, – покачала она головой, садясь и обнимая колени. – Мы не можем пожениться, пока Александр не поправится настолько, чтобы сказать ему правду.

– Но это может быть не скоро, liba, – слегка нахмурился Видал.

– Мы достаточно долго ждали, милый. Подождем еще немного, – спокойно ответила она.

Александр выписался из больницы и в восторге оттого, что не должен сразу возвращаться в школу, каждый день сидел в театре, наблюдая, как Видал и мать репетируют «Месяц в деревне».

Валентина, стоя на сцене, изредка поглядывала на сына. Последние анализы показали, что он совершенно здоров. Причин для промедления открыть истину не было.


– Вот увидишь, все будет чудесно, – предрек Саттон Хайд, игравший роль ее мужа. Он сидел рядом, сжимая в руке бумажный стаканчик с кофе. – Мне всегда нравилось, когда премьеры проходят в Сан-Франциско. Это хороший знак. Сан-Франциско, Чикаго, Бостон, а потом Нью-Йорк – здравствуй, великий город, вот и мы!

Он одарил ее сияющей улыбкой, и Валентина стиснула его руку. Недели, проведенные в Сан-Франциско, стали счастливейшими в ее жизни. Александр постоянно был с ней на репетициях. Их любовь с Видалом крепла день ото дня. Теперь, когда настало время открыть правду, она почувствовала укол страха.

– Не возражаешь, если Видал сегодня не будет ужинать с нами? – спросила она Александра, пока Видал проходил сцену с Саттоном. – Я хочу поговорить с тобой.

– Конечно, – небрежно отмахнулся он, поглощенный стопкой фотографий, сделанных во время репетиции. При взгляде на одну, где он снят вместе с Видалом, мальчик на мгновение замер, чем-то неожиданно встревоженный.

Их номера были рядом, и Валентина попросила прислать ужин в маленький дворик, куда выходили двери ее комнаты. Обычно они ели втроем, вместе с Видалом, и страстно обсуждали роли. И теперь, когда они остались вдвоем, за столом внезапно стало тихо. Слишком тихо. Валентина рассеянно ковыряла вилкой в курином салате и наконец отодвинула тарелку.

– Нам надо поговорить, Александр, о Видале.

Он взглянул на нее лихорадочно блестящими глазами. Валентина взяла сына за руку.

– Мы собираемся пожениться, – тихо призналась она.

– Потрясно! – радостно завопил мальчик.

– Я рада, что Видал тебе нравится, – сказала она, мучаясь желанием крепко обнять сына. – Когда-то я очень хотела стать его женой. Незадолго до того, как вышла замуж за Паулоса.

Александр мгновенно застыл.

– И почему же не стала?

– Видал был уже женат, – осторожно ответила Валентина, – и я подумала, что будет лучше всего оставить его и Голливуд.

– Потому что ты ждала ребенка? – спросил он, не отводя от нее взгляда.

Сердце Валентины отчаянно забилось.

– Да. Потому что я ждала ребенка, Александр.

Александр отнял руку и, побледнев, неловко встал.

– И я был этим ребенком, правда? Старый Джемми, который продает газеты около театра, всегда называет Видала моим па. Сначала я не обращал на это внимания. Но сегодня, просматривая фотографии, почему-то все понял.

По-видимому, он был окончательно сбит с толку, сконфужен и едва не плакал.

Валентина отодвинула стул и подошла к сыну, вспомнив в эту минуту о девочке, безудержно рыдавшей по матери, которая ее бросила.

– Видал ничего не знал о тебе, Александр, пока не погиб Паулос. Он увидел тебя впервые, когда мы вернулись в Америку. Хотел, чтобы я тебе сказала. Поэтому я и взяла тебя с собой в Новый Орлеан, собираясь все объяснить. Но там с тобой случилась беда, а потом доктора предупредили, что тебя нельзя расстраивать.

– Я не понимаю! – страстно воскликнул Александр. – Почему же ты вышла за отца? Он знал? Ты ему сказала?

– Знал. Но он любил меня и хотел защитить. И тебя любил. И всегда считал своим сыном. Паулос был необыкновенным человеком, Александр. Я тоже очень его любила.

Лицо Александра немного порозовело.

– Тебе следовало сказать мне, когда я вернулся из больницы. Я бы понял.

– Поверь, милый, я так и собиралась сделать, но доктора запретили волновать тебя, пока анализы не будут хорошими.

Мальчик упрямо тряхнул головой и с вызовом объявил:

– Я всегда гордился тем, что Паулос Хайретис – мой отец, и всегда буду гордиться. И ни за что не поменяю фамилии.

– Никто и не требует этого от тебя, дорогой, – всхлипнула она, сжимая руку сына.

За эти минуты Александр стал намного старше. Глядя на нее каким-то странным взглядом, он признался:

– Я не обижаюсь, мама, честное слово. И не злюсь. Я даже рад, что узнал. – И, внезапно улыбнувшись, добавил: – По крайней мере теперь я понимаю, почему у меня нет слуха!

Валентина с облегчением рассмеялась и крепко обняла сына. Все будет хорошо. Он не разлюбил ее. И не думает о ней плохо. Александр оказался способен понять и простить мать. Их любовь никогда не погаснет.

Видал все еще был в театре. Она ступила в полутемный зал и подошла к сцене, где он расссматривал декорации для второго акта.

– Я сказала ему, – тихо шепнула она.

Он резко повернулся. Валентина никогда прежде не видела у него такого просветленного, сияющего лица. Она обняла Видала и положила голову ему на грудь.

– Он уже догадывался, Видал. И сначала был расстроен и сбит с толку.

– Черт, – выругался Видал, и глаза его потемнели. – Может, мне пойти к нему и все объяснить?

Валентина покачала головой.

– Не стоит. У вас впереди еще много времени. Мне кажется, сейчас ему надо побыть одному.

Видал прижал ее к себе.