Мы просидели молча секунд двадцать. Молчать целых двадцать секунд — это долго после разговора, длившегося не меньше часа.

Элан расстался с клумбой в конце сада и бежал ко мне:

— Мама, там такая большая бабочка!

Я смотрела на него, на своего красивого мальчика с темными глазами, сиявшими на светлом личике, и у меня мучительно заныло где-то в животе.

— Она все еще здесь, Элан? — спросила Элизабет. — Ты можешь мне ее показать?

Когда она встала, взяв его руки в свои и направившись с ним вместе по лужайке, Элан позабыл про свою застенчивость. Я слышала, как он болтал с ней, но не услышала ни одной ее ответной реплики, потому что уже вошла в дом. Встретив дворецкого, я спросила у него, где туалет, и парой минут позже почувствовала себя совсем больной в крошечной темной комнатке под лестницей.

Глава шестая

Поначалу я могла вспомнить только некоторые незначительные подробности: испуганное выражение лица Боба Питерсона, когда Пол сказал, что поведет машину сам, отвращение Пола к мерцанию киноэкрана, напоминавшему ему о каком-то странном, необъяснимом расстройстве зрения, уверенные слова Брюса: «Как я вижу, вы знаете все о его болезни» — сомнение, высказанное Грэйс: «Достаточно ли это мудро?» — когда я сказала ей о намерении родить еще одного ребенка. Я вспомнила о том, что эпилептикам следует избегать алкоголя — и видела всегда нетронутые Полом бокалы шампанского. Вспоминала слова Пола: «Mens sana in corpore sano!» и видела, как он орудует теннисной ракеткой на травяном корте в Мэллингхэме.

Потом в моем сознании стали всплывать более значительные таинственные, не находившие объяснения факты: настойчивое утверждение Пола, что он не хочет детей, хотя было очевидно — он остро переживал их отсутствие, решимость Теренса О'Рейли разубедить меня в болезни Пола, дабы я не разрушила его планов использовать меня в своих целях, одобрение Полом моей склонности избегать общества Салливэнов и общаться с людьми, которые не знают его, или, как Брюс, отказываются говорить со мной о нем.

Когда воскрешать в памяти, казалось, было уже нечего, я больше не могла прятаться за воспоминания. И, наконец, мысленно встала лицом к лицу с Сильвией, заставляя себя признать, насколько глубоко обманулась на ее счет.

Я раньше думала, что понимала их отношения, в действительности же не понимала ничего. В своей самонадеянности я продолжала думать о ней как о слабой, ограниченной женщине, за брачным именем которой не стояла личность в высоком смысле этого слова и существование которой было лишь пустой жизнью за счет успехов мужа. Но Сильвия была личностью — я словно видела, как эта личность на моих глазах приобретала определенные очертания, проявляя собственную независимую волю. Женщина, организовавшая мой приезд в Америку, была не слабой, а сильной. Я пыталась представить себе ее внутренние ресурсы, которые понадобились ей для этого, но не смогла, потому что ограниченной-то была я сама, а вовсе не она. Одна я, находясь во власти пошлых представлений о свободной любви и о честности подобных связей, попалась в ловушку личности Пола, бросила свою работу в Лондоне, едва он поманил меня пальцем в Нью-Йорк. Меня обманули, но прежде всего я обманулась сама и, закрыв глаза на уклончивость Пола, позволила себе вступить в отношения, такие же фальшивые, каким я долго считала институт брака.

— Отвезите меня в «Плаза», — сказала я шоферу Элизабет, когда мы выезжали из Грэмерси Парк, и обернулась к Мэри: — Я проведу ночь в городе, а утром приеду на поезде.

Войдя в номер Пола, я кинулась к тайнику с напитками, но поняла, что Мейерс забыл пополнить их запас. Выпив половину последней бутылки шампанского, я твердой рукой подняла трубку телефона.

— Грэйс? Почему вы не сказали мне о том, что Пол эпилептик?

— Боже мой, Дайана, разве вы об этом не знали? Я была уверена…

— Но вы даже ни разу не вспомнили об этом!

— Ну, разумеется! Разве я могла себе это позволить? О подобных вещах не напоминают, не так ли? В конце концов, одна вы были тесно связаны с ним — я думала, что если вы захотите затронуть эту тему, то вы сами и должны начать такой разговор.

— Да, — согласилась я. — Конечно. Это деликатный вопрос. Все правильно, Грэйс. Не принимайте всерьез мой звонок.

Я повесила трубку раньше, чем она успела задать мне какие-либо вопросы, выпила еще один бокал шампанского, словно это был простой лимонад, и, набравшись храбрости, уселась звонить Полу в Бар Харбор.

Дворецкий сказал мне, что Пол играет в теннис со своими юными протеже, которых он собрал в своем доме на лето, но когда я уже была готова положить трубку, он остановил меня. Оказывается, в эту минуту вошел Пол.

— Дайана? Как дела?

Звук его голоса почему-то едва не вызвал у меня обморока.

— Дайана? Алло! Вы меня слышите?

— Да, — с трудом проглотила я подступивший к горлу комок. — Пол, прежде всего простите меня за то, что я нарушаю нашу договоренность и звоню вам в Бар Харбор.

— Пустяки, вы попали в очень удачное время. Что-нибудь случилось?

— Нет, просто обычные ежемесячные неприятности, и боюсь, что я в этот уик-энд не буду слишком привлекательной в сексуальном смысле. Я хочу попросить вас отложить приезд в Манхэттен до следующей недели. Это не будем вам трудно?

— Нет, нет. Однако какие-то родственники Сильвии в среду приезжают из Сан-Франциско в Нью-Йорк на несколько дней перед отплытием в Европу, и поэтому я не позже вторника должен буду вернуться в Манхэттен. Может быть, во вторник вечером и встретимся?

— Это было бы прекрасно. Спасибо, Пол. Простите меня за этот уик-энд.

Он сказал, что будет с нетерпением ждать вторника. Перед тем, как попрощаться, он попросил передать привет Элану.

Покончив с шампанским, я с помутневшей головой порылась в телефонной книге и позвонила в транспортное агентство «Томас Кук», чтобы осведомиться, когда можно отплыть в Англию.


Следующим утром я отправилась в нью-йоркскую Публичную библиотеку на Сорок второй улице и прочла там кое-что об эпилепсии. Я узнала, что эта болезнь проявляется по-разному, что наследуются не все ее формы, что клеймо предубеждения в отношении нее в большинстве случаев неоправданно и порождается в результате предрассудков и невежества. Я вычитала, что проводятся исследования в поисках лекарства, которое предотвращало бы припадки, и эпилептики могли бы жить нормальной жизнью. Некоторые врачи считают, что наследственная форма этой болезни связана с устойчивым нарушением химического баланса мозга, другие же утверждают, что, когда эпилепсия представляется связанной со стрессом, мозг может быть наследственно слабым местом организма, в результате чего умственный стресс проявляется в виде физической болезни. Бывает, что заболевание на какое-то время исчезает. Эти случаи изучаются врачами. Я читала о видах эпилепсии с коротким и с продолжительным нарушением сознания, и о предвестниках эпилептических припадков, о конвульсиях, провалах памяти и галлюцинациях. Прочла и о том, что пока еще нет лекарств от эпилепсии.

Подавленная прочитанным, я села в поезд и поехала в Грэйт Нек. Четыре дня спустя, во вторник вечером, я снова ждала в «Плаза» Пола.

Он приехал поздно, с букетом гвоздики и с коробкой моего любимого шоколада.

— Как самочувствие? — спросил он, целуя меня.

— Я в порядке.

Он выглядел загорелым, бодрым и молодым. Все время, пока мы обедали, я сравнивала его с тем постаревшим мужчиной, который встретил меня в Нью-Йорке в апреле.

Мы обедали в ресторане «Мэргери» на Парк авеню, там же, где и в первый мой вечер в Нью-Йорке, в том же самом укромном уголке зала, сидя на тех же стульях, обитых розовой и цвета слоновой кости парчой. Как и тогда, заказали фирменное блюдо — морской язык, и я снова восхищалась мягко мерцавшими хрустальными цепочками люстры, казавшейся мне фонтаном, замерзшим в каком-то таинственном зиянии времени.

— Почему вам захотелось сегодня пообедать именно здесь? спросил Пол, когда мы покончили с рыбой.

Взглянув на его бокал, я увидела, что он был пуст. В этот момент вечер принял иной оборот по сравнению с тем, апрельским, и я поняла, что Пол чувствовал мое напряжение и заражался им.

— Я думаю о том, что мне пора возвращаться обратно с обочины времени.

— Но это не значит вернуться назад.

— Нет.

— Видно, что-то произошло, не так ли?

— Да, боюсь, что да. Я решила, что должна вернуться в Англию, Пол. Мне ужасно жаль, но Хэрриет и Седрик, кажется, воюют друг с другом больше, чем всегда, и…

Он прервал меня движением руки.

— Вернемся в «Плаза».

— Я бы охотнее поговорила здесь, Пол.

Он улыбнулся мне такой сверкающей улыбкой, что я не вполне оценила волнение, отразившееся в глубине его глаз.

— Значит, «Плаза» стала таким же запретным местом, как и моя квартира на крыше небоскреба, с потолком работы Анжелики Кауфман! Скажите, вы уже определили день отъезда?

— Да, определила. Я уезжаю завтра. «Мавритания» отплывает в пять часов вечера.

Он помолчал не больше трех секунд, потом пожал плечами и подарил мне еще одну ослепительную беззаботную улыбку.

— Вы оставили мне не слишком много времени, чтобы вас отговорить.

— Я знаю, Пол, мне ужасно жаль уезжать таким образом, но я чувствую, что быстрый отъезд будет менее болезненным.

— Да, конечно. Вы уже упаковали вещи?

— Я упаковала все еще в пятницу, а сегодня утром попросила у Салливэна машину с шофером, чтобы отвезти чемоданы на пристань.

— А что произошло в четверг?

Я пристально посмотрела на Пола. Должно быть, что-то в моем взгляде выдало меня. Так как он машинально потянулся к бутылке шампанского, чтобы снова наполнить свой бокал. Но в ведерке со льдом горлышком вниз торчала пустая бутылка.