— Жених и невеста, жених и невеста!

Питерсон густо покраснел.

— Мисс Окс, не пойти ли нам с вами и с Эланом, побродить по парку?

Мэри, в свою очередь, залилась краской и горячо ответила, что это очень мило с его стороны. Элан слез с колен Пола, утерся салфеткой, и, напевая песенку, зашагал перед ними.

Дверь закрылась. В глазах Пола разгорались искры.

— От Катулла до детских песенок! — улыбаясь, заметил он. — Какой большой путь прошли мы за четыре года!

Я заставила себя произнести:

— Я возвращаюсь в Англию, Пол.

— Дорогая моя, разумеется! Разве я имею право отговаривать вас? В конце концов, вы ведь мне не жена! Я не могу ни приказывать вам, ни ожидать от вас, чтобы вы кротко уступали моим желаниям! Но прежде чем рваться обратно в Англию, хотя бы выпьем вместе немного шампанского за ваш отъезд!

— Я не лягу с вами в постель, вы же это прекрасно знаете.

— Разумеется, нет.

Он элегантно смахнул салфеткой несколько крошек и обвил руками мою талию.

— Мне все равно, сколько роз вы мне пришлете. Безразлично, сколько процитируете стихов Катулла. Пока вы живете с другой женщиной, я не могу иметь с вами ничего общего. Это дело принципа.

— Я глубоко убежден в значении принципиальности, — ответил Пол, нежно направляя меня в сторону спальни.

— Если вы думаете, что я лишь очередная слабая самка, не способная сказать вам «нет»…

— Увядшая викторианская героиня? Но это же совсем не ваш стиль, дорогая!

— Полно, бросьте это, Пол, чего вы от меня хотите? — яростно закричала я, когда он закрыл за нами дверь спальни и принялся расстегивать мое платье. — Я категорически не расположена разрешить вам приготовить ваше скотское лакомство и проглотить его! Почему вы позволяете себе жить с нами обеими сразу?

— Я вовсе не хочу жить с вами обеими сразу.

— Тогда чего же вы хотите?

— Я хочу снова в один прекрасный день увидеть Мэллингхэм, — ответил Пол, опускаясь вместе со мной на кровать. — Я хочу видеть, как сияет солнце на пустынном пляже в Вэксхеме, как ветер шевелит камыш на озере Хорси, и плыть под парусом по Мэллингхэмскому озеру к самому прекраснейшему из всех домов на свете.

По моему лицу заструились слезы.

— Ах, Дайана! — воскликнул он со своим самым страстным и романтическим энтузиазмом. — Можете ли вы понять, как часто я мечтаю о возвращении в Мэллингхэм? Сильвия сейчас должна быть для меня на первом месте, как вы были для меня на первом месте в тысяча девятьсот двадцать втором году, но когда это снова окажется осуществимым, неужели вы действительно думаете, что я смогу пренебречь новой возможностью путешествия по обочинам времени?

— Но, Пол, вы просто не желаете смотреть в лицо действительности… этого же никогда не будет, и мы все останемся в проигрыше!

— Вот единственная действительность, которая меня сейчас волнует, — проговорил он, притягивая меня к себе.

— Но я проигрываю, проигрываю, проигрываю…

— Нет, — отозвался Пол. — Вы выиграли, Дайана. Вы выиграли.

А потом, когда его плоть мягко скользнула по моей, я позабыла обо всех своих скомпрометированных принципах в экстазе своей Пирровой победы.

Глава пятая

Как-то вечером я сказала Полу: «Я все же уеду домой в конце июня» — а когда он ответил: «Я понимаю, что в один прекрасный день вы должны будете уехать, и вынужден с этим считаться» — я подумала, этим ответом он ничего не добавил к сказанному мною. Холодным умом мы могли верить нашим словам, в эмоциональном же плане каждый из нас верил во что-то еще.

Логика здравого смысла говорила мне о том, что он ничего не пообещал, и все же, несмотря на это, я была искренне уверена — он надолго вернется в Мэллингхэм. Призрак Сильвии отступал. Та же логика подсказывала, он никогда с нею не расстанется, но теперь я уже не обращала на это внимания, еще раз убедив себя в том, что, вернувшись в Мэллингхэм, он уже никогда больше не сможет оттуда уехать. Подобно Полу, я потеряла чувство реальности и точно так же, как он, верила, что он в долгу перед Сильвией и его честь требовала оплатить этот долг, так же как его честь не позволяла ему быть несправедливым со мной. Я снова и снова говорила себе, что Сильвия для него представляет едва ли больше, чем работающую бесплатно секретаршу. Она не имеет для Пола такого большого значения, чтобы долго удерживать его.

Апрель незаметно сменился маем. На английском горизонте все больше вырисовывалась тень всеобщей забастовки, и мои друзья писали мне длинные письма о планах фирмы по преодолению грядущих трудностей.

Кризис представлялся весьма отдаленным, в частности потому, что американские газеты были заполнены одними лишь кровавыми подробностями убийства в Холл-Миллзе, да тривиальными кривляниями мистера Браунинга с его пятнадцатилетней красоткой-невестой. Временами было просто странно думать, что где-то существует европейский континент, так мало интересовались американцы происходившим за Атлантическим океаном. Их близорукость не позволяла им видеть дальше Уолл-стрита, и на мрачноватых улицах Манхэттена каждое публичное обращение банкиров приобретало божественную силу изречений оракула.

Пол был страшно занят. Когда я осмеливалась заговаривать с ним о его работе, я слышала в ответ рассказы о восходившей звезде инвестиционных трестов, о пятидесятимиллионных эмиссиях облигаций, определявшихся одним росчерком пера, о прожорливой публике, пожиравшей все — от долговых обязательств до обычных акций, о маржах, незаконных доходах, брокерских фирмах и пулах.

— Я сделал миллион долларов за день, — заметил как-то Пол. — По полмиллиона комиссионных за две сделки. Мои клиенты счастливы, счастлива публика — инвесторы, доволен и я. Какое прекрасное изобретение капитализма!

А когда я напомнила ему об американском Кракене[20], он лишь засмеялся и бросил:

— После меня хоть потоп!

Потом он предложил мне денег для приобретения ценных бумаг, и, не устояв перед соблазном, я их приняла. Он подсказал, какие покупать бумаги, я сделала так, как он советовал, а через месяц, когда сумма удвоилась, я с ним расплатилась.

— Как это чудесно! — воскликнула я, окончательно обращенная в американскую капиталистическую веру, и помчалась на Пятую авеню делать покупки.

Я тратила много времени на Пятой авеню, изучая опыт своих конкурентов. Под псевдонимом посещала салоны Элизабет Арден и Елены Рубинштейн и с гордостью обнаружила, что салоны Дайаны Слейд из Мейфейра вполне могли соперничать с их по роскоши интерьеров. Седрик явно перещеголял мисс Арден, чьи салоны мерцали пастельными цветами, но я предпочитала эффектные темно-синие стены мадам Рубинштейн. И все же, хотя эти два магната в своей области, стараясь переплюнуть друг друга в жестокой конкурентной борьбе, делали все, чтобы не отстать от моды, я находила мало различий между их продукцией, но скупала по баночке и флакону каждого изделия и отправляла в Англию для исследования.

Изучая массовый рынок, я также открыла для себя, что и столь крупные корпорации, как «Понд» и «Колгэйт», пытались завоевать такой относительно узкий, но доходный рынок домов Арден и Рубинштейн, и раздумывала над методами борьбы с монополией этих производителей. Особенно эффективной была реклама «Понда», в том числе одобрительные высказывания видных людей в рекламных материалах, занимавших целые страницы в ведущих женских журналах. «Как жаль, что этот способ неприемлем у нас в Англии», — с досадой писала я Хэрриет. — Представляешь себе лицо леди Аппингхем, которой предложили бы рекламировать в прессе нашу губную помаду?» Но не все приемы американского рынка были неприменимы в Англии, и скоро я имела в своих руках целый набор образцов красочной рекламы и дизайна упаковок, подходящих для английского рынка.

Пол предложил мне воспользоваться услугами одного из исследователей-аналитиков банка «Ван Зэйл», и я узнала, что американские женщины по его оценке тратили на косметику шесть миллионов долларов в день, и даже на массовом рынке, охватывавшем девяносто семь процентов женского населения, каждая женщина расходовала на косметику в среднем сто пятьдесят долларов в год. Одна разговорчивая массажистка в салоне Элизабет Арден даже сказала мне, что клиентки Арден, составлявшие остальные три процента, не задумываясь тратили такую же сумму в неделю, лишь бы всегда выглядеть красивыми. Мысль об этих деньгах, водопадом лившихся из дамских сумочек, хозяйки которых гнались за идеальной косметикой, едва не толкнула меня на открытие в Нью-Йорке своего салона, но Пол, да и Хэл Бичер, посоветовали мне сначала окончательно завоевать британский рынок.

Когда Пол оказывался свободен от дел, мы встречались с ним, это было не реже трех раз в неделю. Обычно мы обедали вдвоем в нашем номере в «Плазе», а иногда ходили в театр, откуда направлялись в ресторан «Монмартр», что на углу Бродвея и Пятьдесят второй улицы, где на ужин подавали самые изысканные блюда и звучала приятная музыка. Я понимала — он никогда не поведет меня в ночной клуб, но очень удивилась тому, что он был и против кино. Говорил, что мерцание киноэкрана напоминало ему расстройство зрения, которым он страдал в прошлом, и хотя, как я уверяла его, современные фильмы раздражают глаза гораздо меньше, он решительно отказывался от кинотеатров.

Как бы в компенсацию за наши старомодные вечерние развлечения, он стал проводить со мной уик-энды. Мы уезжали на автомобиле в Хадсон Вэлли и устраивали пикники на реке, плавали на его яхте вдоль коннектикутского побережья, отправлялись в Нью-Джерси, чтобы посидеть вдвоем за ленчем, и гуляли по извилистым тропинкам старого парка. Когда стало теплее, он заговорил о даче, чтобы Элан мог провести лето у моря. Уже в конце мая он объявил мне, что в мое распоряжение отдавался коттедж для гостей в поместье Стивена Салливэна в Грэйт Некс.