Пол отпустил слуг.

Когда дверь за последним лакеем закрылась, Теренс попытался объяснить свое столь глубокое понимание состояния моего здоровья:

— Госпожа Ван Зэйл страдала таким же недомоганием еще до моего отъезда, сэр, — проговорил он ровным голосом, — и именно поэтому я догадался о ее беременности.

Пол взглянул на меня. У меня не было сил произнести ни слова. Он перевел взгляд на письмо. Я не могла пошевелиться. Уголком глаза я видела, как побледневшее лицо Теренса стало серым.

Пол прочел письмо с не выражавшим ничего лицом, потянулся за конвертом и обратил внимание на непроштемпелеванную американскую марку.

— С каких пор вы взяли себе привычку передавать письма мисс Слейд моей жене, О'Рейли? — шутливо спросил он.

— Сэр, я вынужден категорически отрицать…

— Свою ответственность за игру с письмами мисс Слейд. Этого письма я раньше не видел. Очевидно, вы получили его на этой неделе в Нью-Йорке и решили, по причинам, которые, как видно, известны только вам, вручить его моей жене под видом того, что оно получено по почте.

— Сэр…

— Подробнее поговорим об этом позднее. А теперь, пожалуйста, оставьте нас одних. Мне нужно поговорить с женой.

Теренс без единого слова вышел из комнаты.

Выдержав паузу, Пол спросил:

— Не вызвать ли врача?

Я покачала головой.

— Вы действительно беременны?

Я снова покачала головой.

Пол вздохнул, положил письмо себе в карман и осторожно помог мне сесть в мое кресло.

— Так что же, черт побери, происходит? — мягко спросил он, подвигая себе другое кресло. — Нет, не говорите мне ничего. Я хорошо слышал ноту страсти в голосе О'Рейли, когда он предлагал позвать доктора. Прекрасно, обсудим это разумно, без ссоры. Как видно, О'Рейли, как ни кажется это невероятным, настолько презрел свое иезуитское образование, что страстно влюбился в вас. Вы же, в героическом стремлении охладить его великую страсть, сказали ему, что беременны. О'Рейли, в ярости, смешанной с разочарованием и Бог знает с чем еще, подсунул вам это письмо, которое, с сожалением должен сказать, выставляет мисс Слейд не в лучшем свете.

— Как и вас, — заметила я и, спотыкаясь выбежала из комнаты.

Пол последовал за мной. Я едва добежала до нашей спальни, как он распахнул передо мной ее дверь.

— Сильвия…

— Теренс сказал мне, что в один прекрасный день вы пошлете за ней, но я ему не поверила… не поверила в то, что вы способны пригласить ее в Нью-Йорк, унизив меня… с ее ребенком… все эти сплетни… — Я запиналась, но все же контролировала свой голос. — Вы говорили мне о том, что ваша частная переписка с мисс Слейд вполне безобидна, и я вам поверила. Но, оказывается, вы шлете ей письма самого интимного содержания — и, видимо, уже в течение какого-то времени — намекаете на то, чтобы она приехала сюда, если прямо не требуете этого.

— Я не придавал этому серьезного значения. И никогда ее не приглашал.

— Я вам не верю! Я больше не могу вам верить!

Пол стоял неподвижно, уперев руки в бока, сбросив маску своего добродушия, с застывшим и жестким лицом. Он мимоходом заметил:

— Вы называете О'Рейли по имени. Вы спали с ним?

— Нет, — ответила я и расплакалась, — но хотела бы, чтобы это было так! — всхлипнула я. — Да, хотела бы!

Пол молчал. Сначала я подумала, что он слишком полон презрения, чтобы говорить, но когда вытерла слезы, увидела, что он просто глубоко подавлен. Он, не прерывая молчания, посмотрел на меня и, повернувшись, исчез в своей гардеробной. Но дверь за собой не закрыл. Я слышала, как он ходил взад и вперед по комнате и, когда закрыла глаза, представила себе, как каждый мускул его тела сопротивлялся напряжению, а быстрый ум метался в поисках решения.

Наконец он затих и, когда я нетвердо встала с кровати, снова вошел в комнату. Он остановился, сделав всего один шаг от порога. Он смотрел сначала на меня, потом куда-то мимо. Я оглянулась через плечо, но там ничего не было.

Пол смущенно проговорил:

— О, мне нужно побыть одному. Я… — Голос его оборвался, и он повернул голову в сторону.

— Пол…

Я рванулась к нему, но не успела добежать. Он шагнул вперед и, хотя под ногами у него ничего не было, словно споткнулся на блестевшем деревянном полу. Левая нога его подвернулась внутрь, а правая прогнулась в сторону. На какую-то ужасную секунду он затих, словно застывший в этом внушавшем страх положении, а потом без единого звука рухнул на пол, как труп.


Первой моей реакцией был панический ужас. Я подумала об ударе, или сердечном приступе, но прежде чем успела выбежать из комнаты, чтобы поднять слуг и послать за врачом, по телу Пола прошла судорога, повернувшая его на спину.

Я вспомнила о братьях Да Коста. И поняла, что их ложь была правдой, а правда, которой жила я, была ложью.

Я была как парализованная. Пол лежал тихо, и это тоже меня смущало, так как в своем неведении я считала, что конвульсии у эпилептика происходят непрерывно. Ноги его подергивались. Я бросилась из комнаты, но тут же поняла, что у меня ужасный вид, и постаралась овладеть собой, подавляя страх. Пол не мог причинить мне боль. Единственным человеком, которому он мог повредить, был он сам.

Я напрягала память, пытаясь сообразить, что нужно было делать. Чем-то разжать зубы… Я нетвердыми ногами шагнула к выдвижному ящику, и вынула два носовых платка, сплела их в один жгут, и заставила себя встать на колени рядом с Полом как раз тогда, когда из его рта потекла пенистая и какая-то неестественная слюна. Я почувствовала, что не могу разжать ему зубы. Он словно закостенел, и я просто сидела в отчаянии на корточках, когда его спина выгнулась, и он перевернулся так резко, что ударился лицом о пол.

Я задыхалась. Пальцы мои сцепились так крепко, что едва не сломались, и мне стоило громадного усилия сохранить спокойствие. Разумеется, я где-то читала о том, что такие приступы всегда выглядят намного более опасными, чем бывают в действительности. Как бы то ни было, я хотела сделать так, чтобы Пол ни обо что не ударялся. Отодвинула подальше стул, заставила себя ослабить ему галстук и расстегнуть рубашку. Когда он затих без движения, я снова попыталась просунуть между его зубами жгут из носовых платков, и на этот раз мне это удалось.

Я почувствовала облегчение и только тогда, когда сделала все, что могла, представила себе, что он почувствует, когда придет в сознание. Внезапно я подумала: Элизабет! И когда, наконец, догадалась о том, что случилось после смерти Викки, меня охватил ужас.

Я взглянула на часы возле кровати. Как долго он будет без сознания? Мне казалось, что я провела около него на коленях по крайней мере полчаса, на самом же деле прошло, вероятно, не больше трех минут. Сколько длятся такие приступы? Сколько у меня будет времени на то, чтобы решить, что ему сказать. Мне казалось, я была неспособна мыслить здраво. Изо рта Пола вытекало все больше слюны, и, плохо понимая, что делаю, я взяла в ванной махровую салфетку и начисто вытерла ему лицо. Глаза его приоткрылись, но ничего мне не сказали. Он по-прежнему не приходил в сознание.

Глаза Пола снова закрылись, но мне показалось, что он стал дышать ровнее, а его кожа постепенно теряла синеватый оттенок. Я поняла, что времени у меня оставалось мало, но, охваченная паникой, никак не могла найти нужные слова. Было нелепо говорить, что я не видела приступа, потому что он должен был помнить — я находилась в комнате. В равной степени было бы глупо думать, что Полу будет безразлично — знаю я о его болезни или нет: любой человек, так долго скрывавший свой недуг, несомненно должен быть очень чувствителен к разоблачению. Это было бремя, поделиться которым с кем бы то ни было Пол, очевидно, был не в состоянии, и меньше всего с самыми близкими ему людьми. Когда же я попыталась представить себе всю тяжесть этого бремени, то поняла, что оно за несколько секунд может раздавить мой брак, совершенно так же, как разрушило его долгую любовную связь с Элизабет.

Пол пошевелился. Носовые платки выпали у него изо рта, когда расслабились мышцы лица, и, заметив это, он повернул голову и стал пристально смотреть на смятые куски ткани.

В конце концов я сказала ему самые простые слова, что он в порядке и что мы одни в нашей спальне.

— В какой спальне?

— В спальне коттеджа, в Бар Харборе.

Пол сел. Его глаза, потемневшие от смущения, бегло оглядели комнату.

— Пойду принесу вам стакан воды, — сказала я.

Когда я вернулась, он не пошевелился, и я внезапно заметила, что вода, не попадая ему в рот, лилась на брюки, а с них на пол. Я так всматривалась в его лицо, ожидая хоть каких-то признаков сознания, что не замечала ничего другого.

— Может быть, вы хотите побыть один? — спросила я. — Я могу выйти и посидеть у окна на верхней площадке лестницы, а когда понадоблюсь вам, нужно будет лишь открыть дверь и позвать меня.

Он кивнул. Его лицо, совершенно безжизненное, было таким белым, что он был непохож на себя и казался мне едва знакомым. В его глазах начинало зарождаться страдание.

Я вышла из комнаты и долго ждала. Было очень трудно удержаться от того, чтобы не вернуться в комнату и не спросить, как он себя чувствует, но я понимала — надо ждать, пока он не будет готов увидеть меня снова. Прошло больше часа, прежде чем он открыл дверь и посмотрел в сторону лестницы.

— О Боже, — проговорил он, — вы все еще здесь? Не нужно было ждать меня так долго. Я уснул.

— Ну и отлично. — Я постояла, расправила юбку и направилась к нему. Какое-то время он смотрел на меня, потом повернулся и скрылся в спальне. — Вам лучше? — спросила я, входя вслед за ним.

— Разумеется. Вас ведь не угораздило послать за доктором, не так ли?