— Пока нет, — отозвался О'Рейли, тщательно закрывая за мною дверь. — Все еще подыскиваю. Интересует ли вас по-прежнему Дайана Слейд?

Глава шестая

Слышать имя Дайаны Слейд было неприятно. Услышать его от О'Рейли с его бросавшей в дрожь фамильярностью было настоящим кошмаром. Но деваться было некуда. Он загораживал дверь.

— Он переписывается с ней, — проговорил О'Рейли. — Это личные письма, а не только деловые, и она отвечает на них.

— Господин О'Рейли, — ответила я спокойным, самым твердым голосом, на какой была способна, — тему мисс Слейд я не намерена обсуждать с вами ни теперь, никогда бы то ни было впредь. — Я почувствовала себя плохо. Сердце забилось неровно, и словно обмякли ноги. Шагнув к двери, — а значит, и к О'Рейли, — я ровным голосом проговорила: — Извините. Мне нужно выйти.

— Разве вы не хотите увидеть эти письма? — сказал он, не отходя от двери ни на дюйм. — Я мог бы это устроить…

Самообладание оставило меня. Я в ярости замахнулась на него, но он схватил мою руку раньше, чем она коснулась его лица, и рванул ее с такой силой, что я упала на него. Я попыталась что-то сказать, но он опередил меня. Его руки сомкнулись вокруг моей талии, мои груди плотно прижались к нему, и сухие, горячие, напряженные губы закрыли мне рот.

Я дернула головой, уклоняясь от них, но его язык уже проникал за мои губы. Я обмякла. И не потому, что было бесполезно бороться с человеком, так жаждавшим получить желанное, но и потому, что это было для меня единственным способом протеста против такого насилия. Я почувствовала себя невыразимо оскорбленной, и по моим щекам потекли слезы. Его поцелуи немедленно прекратились, но он не выпустил меня из своих объятий, и когда мне удалось сквозь слезы разглядеть его жесткое лицо, я впервые увидела его таким, каким оно было в действительности: не маской, закрытой для всех эмоций, а широко открытым и страстно одухотворенным.

— Я люблю вас, — проговорил он.

— О, я…

Но дар речи меня покинул. Я по-прежнему не делала попыток бороться, но теперь уже по другим причинам.

Он стал поцелуями осушать мои слезы.

— Я люблю вас уже давно… по существу всегда… но я понимал, что должен ждать, пока вы не утратите иллюзий в отношении мужа, а он был так расчетлив, никогда не допускал ни одного неверного шага, но, Боже, как трудно было это переносить, зная, как он третирует вас, видеть его со всеми этими женщинами… Я… — Он умолк, как если бы ему было больно произнести еще хоть слово. Его пальцы рассеянно перебирали мои волосы. Наконец он проговорил: — Я не могу обеспечить вам жизнь в особняке на Пятой авеню, но у меня есть какие-то деньги, и мы, разумеется, не умерли бы с голоду. Но я мог бы дать вам то, что никогда не даст он… Я ни разу не взглянул бы ни на одну другую женщину, ни разу…

Он снова принялся меня целовать. Вряд ли понимая, что делаю, я коснулась его темных волос. Пальцы мои дрожали. Я закрыла глаза, словно не желая видеть, как переворачивается мир, и не слышала ничего, кроме его умолявшего, возбужденного голоса:

— Отдайте его ей. Они одинаковы в своем роде, и когда-нибудь он просто оставит вас и уйдет к ней. Но вы не должны ждать, пока это произойдет, Сильвия. Позвольте мне увезти вас отсюда как можно скорее, и вы никогда об этом не пожалеете, клянусь вам.

— Я…

— Тсс!

Он снова ласкал мои волосы, и их густые прямые пряди скользили между его пальцами. Я с непреодолимой ясностью ощущала его физическое возбуждение и была совершенно потрясена тем, что оно оказалось заразительным.

Я попыталась собрать воедино все остатки своей способности защищаться.

— Пол никогда меня не оставит. Он всегда обещал…

— Не существует такого обещания, которого он не нарушил бы, если это было нужно ему.

Я подумала о Дайане Слейд.

— Он никогда не привезет ее сюда… с ребенком…

— Не существует ничего, чего бы он не смог сделать.

Я подумала о том, как жестоко Пол развеял иллюзии Брюса.

— Я знаю его лучше, чем вы, — сказал О'Рейли.

— Если вы его так ненавидите, как вы можете…

— Оставаться у него на службе? Я остаюсь у него потому, что заинтересован в деньгах и хочу накопить их достаточно, чтобы иметь возможность увезти вас отсюда.

Я тут же подумала о вымогательстве. Ко мне мгновенно вернулись ужасные мысли об афере Сальседо, но я не смела думать об этом. Мужество мне изменило. Я не могла с этим ничего сделать.

— Но работать с ним каждый день, — говорила я запинаясь, — жить под этой крышей…

— Под вашей крышей. Это все, что мне нужно.

— Как мог Пол не догадываться?

Было что-то таинственное в том, что такой проницательный Пол мог так долго обманываться.

— Он думает, что я закоренелый холостяк.

— Но если он обнаружит…

Он неожиданно рассмеялся, и это несколько разрядило напряженность между нами. Он все время крепко прижимал меня к себе, но теперь выпустил, отошел на шаг, достал сигарету и стал разминать ее пальцами.

— Если бы он обнаружил, — весело сказал О'Рейли, — с ним случился бы припадок. Возможно, в буквальном смысле слова. — Он помолчал, все еще не закрывая портсигар. И потом тихо добавил: — Он же эпилептик, не так ли?

— Что! Эпилептик? — Это предположение было настолько смешным, что в конце концов я рассмеялась. — Разумеется, нет! Кто вам это сказал?

— Братья Да Коста.

— О, Боже, да разве они могут хоть что-то сказать о Поле? Какая низость! — кричала я, и в следующий же момент все мои волнения последних пяти минут слились воедино.

Я разразилась слезами.

Отложив портсигар, он снова обхватил меня руками и стал гладить мои волосы. Покончив с выражением извинений, он, пытливо взглянув на меня, спросил:

— А вам об этом ничего не известно?

— Мне известно, что это неправда! — отвечала я, вытирая слезы. — Последнее время меня удивляла клевета братьев Да Коста, но такое утверждение — это просто явная ложь! Да вы и сами должны это прекрасно знать — вы бываете с Полом не меньше времени, чем я! Известно ли вам хоть об одном его эпилептическом припадке?

— Нет, я ничего подобного никогда не видел.

Я, как ни странно, почувствовала облегчение.

— Но тогда…

— Он ведет себя порой довольно странно, не правда ли? Это возникающее у него иногда желание выйти… Эти таблетки фенобарбитала…

— Все это последствия перенесенной в детстве астмы. Она преследует его семью. Вот и Корнелиус страдает астмой! Может быть, братья Да Коста говорят, что и Корнелиус эпилептик?

Я освободилась от его рук, слишком злая, чтобы остаться в таком положении еще хоть ненадолго, и резким движением полностью освободила волосы, водопадом упавшие мне на спину. Подняв руки, я неловко пыталась найти шпильки.

— Простите меня, — снова проговорил О'Рейли, следуя за мной к зеркалу, у которого я пыталась собрать волосы. — Я не хотел доставлять вам неприятность. Я всегда знал, что каждый раз, когда дело касается вашего мужа, я должен обладать неоспоримыми фактами, если хочу убедить вас в чем-то, и поэтому с моей стороны было бы просто глупо поднимать вопрос о его здоровье. Позвольте мне обратиться к его переписке с Дайаной Слейд. Письма, без всякого сомнения, подтверждают, что…

— Я не желаю их видеть. Я всегда принимала его неверность, и, поскольку это так, она не может меня унизить. Но если я теперь начну вести себя как обычная ревнивая жена, то уверена, что буду чувствовать себя униженной, и именно поэтому категорически отказываюсь читать или обсуждать его переписку с другой женщиной.

Он умолк. Я видела его глаза, смотревшие на мое отражение в зеркале, и волосы мои казались мне такими тяжелыми, что мне никак не удавалось закрепить их собранными на голове. Когда они выскользнули из моих рук, он наклонил голову и поцеловал меня в шею.

— У вас самые прекрасные волосы из всех, какие мне доводилось видеть.

Я пыталась оттолкнуть его, но он лишь притягивал меня все ближе к себе. И снова я ощутила его кричавшее физическое возбуждение, порожденное его фанатизмом.

— Будьте моей. Прошу вас.

— Нет, я…

— Мы можем пойти в мою комнату.

— Это совершенно невозможно…

— Я лишь хочу доказать вам, что не разочарую вас.

Это было именно так. Я была в ужасе от этих мыслей. Никогда раньше ни одному мужчине, кроме Пола, не удавалось вызвать во мне такого ответного порыва.

— Я должна подумать, — нетвердо сказала я. — Мне нужно время. Прошу вас, Теренс. А теперь дайте мне уйти.

— Вы не можете так уйти, — проговорил он, целуя мои распущенные волосы, но отступил и не пытался больше прикоснуться ко мне, пока я их закалывала. Когда с ними было покончено, он сказал: — Я уезжаю с ним из города по делам на будущей неделе. Может быть, в июне мы сможем поговорить обо всем снова.

— В июле, — сказала я. — Бар Харбор.

«Я буду в безопасности в штате Мэн, ведь мы с Полом там всегда так близки», — подумала я при этом.

— Это не обещает мне больших возможностей, — заметил он, словно читая мои мысли.

— Уверена, что вы используете наилучшим образом любую возможность, какая вам представится.

— Сильвия…

— Ничего больше я сказать не могу, Теренс, правда, не могу, — не удержалась я, проговорив непослушным языком эти простые слова, и прежде, чем он смог бы разрушить мои последние оборонительные рубежи, убежала вверх по лестнице в свою комнату.


Я была в таком смятении, что прошел, по меньшей мере, час, прежде чем я осознала, на краю какой пропасти я стояла. И это угрожало нарушением, а возможно, и полным разрушением моего представления о действительности. Я не любила Теренса. Это было невозможно, поскольку я пока еще почти ничего о нем не знала, и было бы непростительно предаться опасным иллюзиям, уверяя себя в том, что мне будет легче его полюбить, когда я узнаю его лучше. Истина заключалась в том, что Теренс ничем не отличался от всех других мужчин, которые в прошлом пытались убедить меня, что такая неверность может быть приятной. Единственной причиной моего смущения было то, что он показался мне физически привлекательным. В попытках вновь обрести душевное равновесие я на минуту подивилась тому, что О'Рейли пробудил во мне такие чувства. Потом, вспомнив его фанатизм, я содрогнулась всем телом, не понимая до конца, было ли это влечение просто порочным, или же эротическим.