— Дорогая моя, надеюсь, я не такой уж бесчувственный, чтобы предположить, что могу, возвратившись домой через пять месяцев, в течение которых вы вынуждены были терпеть Бог знает какие сплетни, ожидать, что вы тут же броситесь ко мне в постель, не задав ни одного вопроса, не высказав ни одного упрека, и не потребовав никаких объяснений.

Он возвращал мне крупицы чувства собственного достоинства, позволяя вновь обрести самоуважение. Я боролась с чувством благодарности к нему, но потерпела поражение. Он говорил то, что мне хотелось слышать, и говорил это с тем очарованием, которое покоряло более сильных, более уязвленных женщин, чем я. Я позволила себе одну последнюю мысль: как он умен! А потом мое негодование превратилось в восхищение, а раздражение в приятное изумление его изобретательностью. Теперь я чувствовала себя совершенно оправившейся от своих тревог, достаточно сильной, чтобы утвердиться в чувстве собственного достоинства, которое он мне возвращал, и вновь обрести самоуважение. Когда я повернулась к нему с широко раскрытыми глазами, он проговорил, с той искренностью, которую я так любила:

— Спрашивайте все, что хотите, скажите все, что пожелаете. В конце концов, после этих долгих месяцев вы имеете, по меньшей мере, право на свободу слова.

Все, чего я хотела, было признание им моего права на гнев, и теперь, когда я его получила, меня мало интересовали рутинные вопросы. Однако поскольку мое вновь обретенное достоинство явно не позволяло мне оставить его безнаказанным, я не нашла ничего лучшего, как прибегнуть к роли следователя.

— Почему вы перестали писать в августе, после отъезда в Норфолк? — наконец проговорила я.

— Потому что мне было стыдно, — ответил Пол без малейшего колебания. — Неужели вы думаете, что я не почувствовал себя виноватым, позволив себе долгий отпуск в Европе, когда должен был вернуться в Америку и приехать к вам в Бар Харбор?

Я все работала своей головной щеткой.

— И что же в конце концов заставило вас вернуться?

Менее честный человек ответил бы: «Вы!» Однако Пол сказал:

— Я вернулся бы в любом случае, как вы знаете, но окончательное решение пришло, когда я узнал, что этого требовало состояние дел в Нью-Йорке. По той же причине мне пришлось провести сегодня весь вечер не с вами. Было дело, потребовавшее моего немедленного вмешательства.

— Полагаю, что я догадывалась об этом, когда Стив настоял на том, чтобы поехать вместе со мной встречать вас.

Я снова провела щеткой по волосам.

— Дальше, — проговорил Пол.

Я не знала, что говорить. Было невозможно спрашивать его о том, почему он задержался так надолго в Англии. Его одержимость Европой лучше было не обсуждать, поскольку я не могла ее понять, а он был неспособен дать мне разумного объяснения. В поисках нейтральной темы я с облегчением вспомнила о Дайане Слейд.

— Эта девушка… — проговорила я, — девушка, с которой вы там встретились. С нею все кончено?

— Разумеется.

Это был ответ, которого я ожидала, и я поняла, что он говорил правду. Я заполнила чем-то еще несколько секунд, но почувствовала, что устала от своей роли следователя, и уже была готова сказать ему, что у меня нет больше вопросов, когда он неожиданно проговорил:

— Я привязался к ней за то, что в ней для меня воплощалось. Вы же знаете, каким сентиментальным глупцом я становлюсь, когда речь заходит о Европе.

Я долго смотрела на Пола и наконец услышала собственный голос:

— В ней воплощалась для вас Европа?

Он понял свою ошибку. Я никогда раньше не видела, чтобы Пол так промахнулся. Я почти бесстрастно наблюдала, как он мобилизовывал всю мощь своей индивидуальности, чтобы исправить оплошность.

— О, — Пол пожал плечами, улыбнулся и слегка развел руками. — Простите мне неудачный выбор слов, но день действительно был тяжелый. Я имел в виду, что мир, в котором она жила, был для меня необычайно притягательным. У нее был старинный дом, с залом под потолком, покоившимся на балках и являвшим собой превосходный образец средневековой архитектуры… впрочем, не буду утомлять вас деталями. Мне бы хотелось когда-нибудь побывать там снова, но сомневаюсь, что это случится. Действительно, я не уверен, что когда-нибудь вернусь в Европу. У меня слишком много дел в Нью-Йорке, а кроме того в Америке много столь привлекательного, чего нет в Европе. — Пол улыбнулся мне. Он погладил мои волосы и скользнул рукой к плечам, но я не прильнула к нему. — Сильвия, я хочу кое-что сказать…

— Да? — снова повернулась я к Полу, и сердце мое забилось сильнее.

Голос его был тихим, он говорил почти шепотом:

— Я был так огорчен в июле… этим вашим выкидышем…

— О, Пол! — я взволнованно встала. Я была разочарована тем, что он не сказал о своей любви ко мне, но в то же время была тронута этим неожиданным упоминанием о ребенке. Секундой позже я укоряла себя, что была дурой, чувствуя себя разочарованной, когда он не говорил мне правду, которую просто не мог выразить словами. Я говорила себе, что должна быть благодарна за то, что он не рассердился за мою третью попытку дать ему ребенка, которого по его словам он не хотел.

— Я подозревал, что вы думали, — мне это безразлично. Но я очень переживал за вас. Простите, что я ограничился лишь тем холодным, пустым письмом… — Пол также поднялся со стула, и, поняв, что его печаль была искренней, я без колебаний шагнула в его объятия. Мы целовались. Он крепко прижал меня к себе, и я наконец услышала его слова:

— Вы, как никакая другая женщина, заслуживаете права иметь ребенка. Нет справедливости в этом мире, не так ли? Никакой справедливости.

Хотя предмет разговора был достаточно грустным, я вопреки всякой логике чувствовала себя счастливой от того, что мы были так близки друг к другу.

— Неисповедимы пути Господни, — облегченно проговорила я, пытаясь увести разговор от печального прошлого.

Мне это удалось.

— О, Сильвия! — улыбаясь, проговорил он. — Это совсем по-викториански!

Потом радостное выражение стерлось с его лица, и глаза потемнели, словно отражая какую-то сильную внутреннюю боль.

— Пол…

— Пустяки.

— Но…

— Не говорите больше ничего. Вы нужны мне, Сильвия, — проговорил он, машинально потянувшись ко мне. — Я очень хочу вас, хочу больше, чем когда-либо раньше. Помогите мне.

Я не стала отвечать ему словами, а просто привлекла его губы к своим и не отпускала их, пока не забылись все неприятности и не запылала со всей силой страсть. Я закрыла глаза на прошлое, и мы упали в постель.

Глава вторая

Проснувшись следующим утром, я протянула руку, чтобы прикоснуться к Полу, но его уже не было. Была половина восьмого, и он уже час назад встал и пошел в бассейн, чтобы искупаться перед тем, как одеться к завтраку. В надежде поймать его взгляд прежде, чем он уедет в офис, я позвонила горничной, и едва успела привести себя в порядок, как он вошел в комнату, чтобы взглянуть на меня.

— О, Пол, а я как раз собираюсь вниз, чтобы присоединиться к вам за завтраком! Я опоздала?

— Да, но это ничего не значит, наверстаем за ленчем. — Он поцеловал меня, и я прижалась к нему. Горничная тактично вышла из комнаты. — Вы выглядите превосходно! — воскликнул он, целуя меня снова. — Было бы хорошо, если бы каждый мужчина мог видеть такое каждое утро… Не позволите ли вы мне перейти к прозе и обсудить с вами домашние дела до того, как вы выпьете чашку кофе? В моем распоряжении всего десять минут, и я не задержу вас надолго.

— Разумеется! Вот только возьму свой блокнот.

— Я буду в библиотеке.

Когда я вошла в библиотеку, он в ожидании меня расхаживал взад и вперед, и едва я успела закрыть дверь, как он принялся излагать свои соображения о званом обеде на тридцать человек — его любимое число.

— …А потом, я думаю, пора устроить и еще один бал — сумеем сделать это до того, как все отправятся во Флориду? Подумайте о наиболее удобной дате и составьте список гостей — не меньше трехсот и не больше четырехсот, и мне бы хотелось утвердить его как можно скорее… — Я тщательно все записала в блокнот. У меня не было времени взглянуть на часы, но я слышала, как они пробили половину очередного часа. — …а теперь расскажите мне, что творится в Нью-Йорке.

— Ну… лорд и леди Льюис Маунхэттны будут гостями Бригадного генерала и миссис Корнелиус Вандербильт перед возвращением в Англию. Их имена фигурируют в связи с новым фешенебельным ночным клубом, который открывают граф и графиня Зичи… — Я сообщила ему о некоторых других примечательных событиях, о танцах в «Плаза», «Шерри» и в Колониальном клубе, о файв-о-клоке с танцами в «Ритц-Карлтоне», о музыкальном вечере у Рокфеллеров — проводится ряд музыкальных вечеров с лекциями в частных домах, и я вхожу в организационный комитет вместе с миссис Уинтроп Чэндлер, миссис Отто Кан, миссис…

— О чем будет лекция Кана?

— О значительных периодах в истории хоровой музыки. Я, разумеется, предложила провести ее в нашем доме, Пол, и вызвалась пригласить для доклада знатока бельканто. — Он с этим согласился. Наш разговор естественным образом перешел к опере. — Я видела новый список купивших ложи — нынче в «Золотой подкове» меньше изменений, чем обычно, и, поскольку ни в одном из известных семейств, занимающих ложи в партере, в этом сезоне нет траура, пустых мест мало… — Я рассказала о «Борисе Годунове» и о постановке «Кавалера Роз». — Да, Пол, в городе прошел слух, что шестнадцатого числа пойдет «Гамлет» с Джоном Бэрримором в главной роли.

— Сразу же купите билеты! — Пол взглянул на часы. Время бежало быстро. — Как обстоят дела с благотворительностью?

— Для укрепления фонда «Гроссвенер Хаус» в декабре дается бал в «Ритц-Карлтоне»… — я быстро прочла список выплаченных пособий и новые прошения. «Выдать»! или «Отказать!» — коротко бросал он, когда я делала передышку. Сейчас Рождество, — быстро добавила я. — Нужно подумать о награждении прислуги…