Круг моих мыслей замкнулся. Я встал, опрокинув пустой стакан из-под бренди и зашагал по комнате. В голове чувствовалась какая-то легкость, но боль становилась лишь более тупой по мере того, как думами завладевал этот новый вызов. Я размышлял о том, где мне искать доказательства. В досье фирмы «Дайана Слейд Косметикс» ключа к разгадке не было. Я давно прочел всю переписку и знал, что она касалась только деловых вопросов. Наверняка имелось и досье на мисс Слейд, но переписка Пола с разными женщинами была уничтожена после его смерти. И все же не могло не быть где-то хоть каких-то нужных мне следов, и я был намерен их каким-то образом отыскать.

Я почувствовал прилив энергии. Быстро шагая по комнате, я хватался то за одно, то за другое, как заводная игрушка, заведенная до последнего предела. Я не осмеливался остановиться, чтобы не начать снова думать о докторе Глассмане и его тихом доме, о чистой, пустой, белой лаборатории, об ужасном виде студенистой семенной жидкости на предметном стекле микроскопа. Паротит. Детская болезнь. Как глупо, как ненужно…

Я отбросил это воспоминание и сосредоточился на своем плане. Я знал, что Мейерс уничтожил папки с любовными письмами, хранившиеся в подвале, но нельзя было принимать факт на веру. Мисс Слейд была далеко не ординарной любовницей, и маловероятно, чтобы Пол хранил переписку с нею в подвале, как если бы это было просто архивное досье. Я прервал ход своих мыслей, чтобы подсчитать возможный объем этой переписки. Он уехал от нее в ноябре 1922 года, а в Нью-Йорк она приехала в апреле 1926-го. Значит, можно предположить, что переписка продолжалась, по меньшей мере, три года. Вряд ли они писали друг другу чаще, чем раз в месяц, и, стало быть, получается писем сорок — даже восемьдесят, поскольку Пол всегда сохранял копии всех посланий. Должны быть также и фотографии. Я знал, что к тому времени мисс Слейд обладала достаточными техническими познаниями. Восемьдесят писем и, один Бог знает, сколько фотографий. Одним словом, целое досье.

Сняв трубку, я позвонил Сильвии. Теперь я лучше понимал, что мне предстояло сделать нечто важное. Прозвучал сигнал, горничная взяла трубку, и через минуту Сильвия уже спрашивала, как у меня дела.

После того, как закончился обмен обычными любезностями, я сказал:

— Сильвия, у меня к вам бредовый вопрос. После того, как вы вышли из библиотеки в день смерти Пола, вам не попадались какие-нибудь письма от Дайаны Слейд?

— Господи, нет, конечно! Пол никогда не держал дома подобных писем, Корнелиус. В библиотеке были лишь письма членов семьи, которые он хранил из сентиментальности — письма его матери и сестры, а также, разумеется, вашей матери. Но я должна рассказать вам об одной странности, до сих пор остающейся для меня тайной: нигде не обнаружилась его переписка с Викки, а я прекрасно знаю, что он хранил каждую строчку, когда-либо присланную ему дочерью.

— Вы уверены, что он хранил эти письма дома?

— Да, и прежде всего потому, что после ее смерти он делал что-то вроде альбома, отражавшего все моменты ее жизни. Я застала его однажды вечером за этой работой, и, боюсь, дала ему понять, что, по моему мнению, она носит какой-то болезненный характер. Мы никогда больше не возвращались к этой теме, а позднее, когда корреспонденция не обнаружилась, я подумала, не унес ли он ее в свой кабинет в банке. Даже задавалась вопросом, не сжег ли ее Мейерс, что было бы невероятно, так как он никогда не уничтожил бы письма Викки без разрешения семьи.

— Гм. — Я на момент задумался. — Вы кому-нибудь говорили об этом?

— Да, я просила Стива специально поискать эти письма в банке и спрашивала Элизабет, не знает ли об их судьбе она. Я подумала, что вашей матери могли быть дороги эти письма, если они еще существовали, ведь она так любила Викки.

Мы поговорили об этом таинственном исчезновении еще с минуту, и, поблагодарив Сильвию, я положил трубку.

Мне удалось найти в телефонной книге номер телефона Элизабет Клейтон, и я позвонил ей.

— Корнелиус? — отозвалась она с сомнением, когда слуга позвал ее к аппарату. Мы с Элизабет никогда не питали слишком теплых чувств друг к другу. Роль Брюса в заговоре делала для меня невозможным быть с нею больше чем просто вежливым, но даже до смерти Пола я считал ее холодной и чванливой.

— Да, госпожа Клейтон, — учтиво ответил я. — Добрый вечер. Я подумал, что, может быть, вы могли бы мне помочь. Я пытаюсь разыскать часть личной переписки Пола, которая, как я подозреваю, осталась неуничтоженной, хотя Мейерс многое сжег после убийства. Может быть, вы случайно знаете, где…

— Уж не ищете ли вы папку с письмами Дайаны Слейд? — без паузы спросила она.

Я так удивился, что прошло какое-то время, прежде чем я бесстрастно спросил ее:

— Почему вы так подумали?

— Ее как-то уже искал Стив, но позже сказал мне, что так и не нашел. На вашем месте я не стала бы тратить время на ее поиски, Корнелиус. Я уверена, что одной из первых уничтоженных Мейерсом папок была переписка между Катуллом и его Лесбией.

— Простите?

— О, так вы ничего не знали? Они обычно именно так обращались друг к другу в своих личных посланиях. Пол показывал мне некоторые из ранних писем. Они были очень странными и даже забавными.

— Госпожа Клейтон, а Пол и Викки в переписке друг с другом тоже пользовались классическими именами?

Элизабет задумалась.

— Да, конечно, — удивленно ответила она. — Я об этом как-то не подумала. Да, конечно, вы правы, так оно и было. В своих письмах он всегда называл ее Туллией, а подписывался тремя буквами: МТЦ.

— МТЦ?

— Марк Туллий Цицерон. Туллия была любимой дочерью Цицерона.

— Да, конечно. Благодарю вас, госпожа Клейтон, — завершил я разговор.

Схватив нужные ключи, я бросился в подвал. Пересмотрел все, разыскивая хоть какое-то упоминание о Марке, Туллие или Туллии, о Цицероне или о Катулле, но ничего не обнаружил. Но все же я не сомневался, что иду по верному пути.

Проверил я и деловые досье в кабинете. И в них ничего не было. Решив еще выпить, чтобы лучше работала уставшая голова, я вернулся в кабинет Пола и еще раз нажал пружину, открывая потайной бар. Книжный шкаф повернулся в мою сторону. Книги Пола, к которым, уважая его память, после его смерти никто не прикасался, смотрели прямо на меня своими корешками.

— Боже мой! — вслух проговорил я, забыв про бренди.

Отступив на шаг, я смотрел на полки с книгами, возвышавшиеся от пола до потолка по обе стороны камина.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы добраться до того, что я искал, так как я начал с самого верха, и только на нижней полке обнаружил два стоявших рядом тома.

В одном, очевидно, были письма Цицерона, а в другом произведения Катулла.

Я улыбнулся и, возбужденный своим открытием, нежно обхватил руками наконец-то найденные папки.

Глава восьмая

Досье эти представляли собою большие коробки с корешками, обтянутыми красной кожей со сверкавшими тиснеными буквами. Их толщина говорила о том, что это вовсе не книги. Все тома с трудами Цицерона и Катулла, которые я увидел, к счастью, были тонкими.

Поглаживая рукой досье Катулла, я смаковал перспективу подробного анализа махинаций мисс Слейд, но, откладывая это удовольствие, я сначала открыл досье переписки Пола с Викки.

Я хотел заглянуть в него лишь мимоходом, но был немедленно захвачен его атмосферой. В противоположность нормальному досье, где последний документ лежит всегда сверху, оно начиналось первым письмом Викки, и дальше в хронологическом порядке были подшиты все письма до последнего. Все содержимое было расположено с максимальным вниманием к деталям, фотографии были наклеены на толстую черную бумагу, с надписями, выполненными белой краской. Были там и вырезки из газет, тщательно обрезанные и оформленные так же, как фотографии. Была подшита даже программа бала, устроенного Полом в связи с первым выходом Викки в свет. Была и записанная рукой Пола биография дочери, отражавшая его личные воспоминания. Когда я подумал о том, сколько времени и переживаний должна была стоить Полу вся эта работа, я преисполнился к нему большим сочувствием.

Не раздумывая долго, я принялся за чтение.

Но в первые же десять минут оно меня так озадачило, что я вынужден был остановиться. Корреспондент Викки показался мне совершенно незнакомым человеком. Он изъяснялся подслащенной романтической прозой, перегруженной нелепыми сантиментами. Человек этот не мог быть Полом.

Я с сомнением просматривал его подписи под письмами, но видел только «МКЦ», о которых мне говорила Элизабет Клейтон. Я читал с возраставшим недоумением. Викки писала красочно, ясно и весело. Пол же плел что-то бессвязное об Очаровательном принце, об Истинной любви, о Счастливом конце и о том, как ему хотелось бы, чтобы все это стало уделом Викки. Я не мог понять, почему он прививал Викки такое нереальное представление о жизни, как он мог себе позволить вдалбливать дочери весь этот сентиментально-романтический вздор.

Это было непостижимо.

В сильном волнении я подлил себе бренди. Позднее мне вспоминалось, как я, дойдя до середины, заглянул в самый конец досье, где прочел запись о смерти Викки. Это разволновало меня еще больше. Прочитав ее счастливые письма, я осознал тяжесть утраты, которой не чувствовал на се похоронах, и понял, что наконец, спустя годы после се смерти, узнал ее по-настоящему.

Я не мог отделаться от мучившего меня вопроса, действительно ли я хорошо знал Пола, и, стараясь отогнать его, взял досье Катулла и вышел из банка на Уиллоу-стрит.

В такси я досье не открывал. Меня переполняли воспоминания, и, подъехав к своему дому, я думал уже не о мисс Слейд, а об Алисии.

Послав помощника расплатиться с таксистом, я было двинулся через холл, но нервы меня подвели. Я проскользнул наверх, добрался до своей комнаты и, не зажигая света, уселся на край кровати.