В понедельник, двадцать первого, на рынке случился новый обвал. Мой брокер спрашивал меня в телеграмме, не желаю ли я продать что-нибудь из моего обширного портфеля ценных бумаг, и я в тот же вечер позвонил в Нью-Йорк Льюису.

Трансатлантическая телефонная связь работала безобразно. Почти непрерывно шел какой-то треск, даже если линия была не занята. Я едва слышал собеседника, и разговоры приходилось ограничивать до самых неотложных. Но в этот вечер я попал в удачный момент, и каким-то чудом слышал старого Льюиса достаточно хорошо, чтобы живо представить себе величественный абрис его голливудского профиля.

— Не волнуйтесь, Стив! Никаких поводов для беспокойства… Да, биржа пережила один из самых трудных дней своей истории, и рынок, несомненно, получил еще одну серьезную встряску, но это по-прежнему лишь техническая корректировка курсов.

В ту ночь я почти не спал, а утром снова заказал разговор с Уиллоу. Прождав соединения несколько часов, я, в конце концов, послал телеграмму. Ответная депеша гласила, что все прекрасно и рынок выправился. В тот день из Европы возвратился Чарлз Митчел из «Нейшнл Сити Бэнк» и назвал ситуацию «в основном здоровой». Свое слово сказал один из богов Уолл-стрит. Теперь было уже официально признано, что паника улеглась.

На следующий день своих владельцев сменили шесть миллионов акций, но, когда я услышал, что из них два с половиной миллиона перешли в другие руки в последний час перед закрытием, я понял, что неизбежно надвигается какое-то кошмарное событие.

Я телеграфировал брокеру, чтобы он продавал все, что сможет.

Телеграфировал и Люку, чтобы он отделался от всех спекулятивных акций, имевшихся в портфеле «Ван Зэйл Партисипейшнз».

В телеграмме к своим партнерам я потребовал обратной телеграммой сообщить мне прогноз.


«БОЛЬШЕ ЧЕМ ПРОСТАЯ ТЕХНИЧЕСКАЯ КОРРЕКТИРОВКА, — отвечал Льюис, — НО ПРОГНОЗ ОТ ЧЕТВЕРГА НОВАЯ СТАБИЛИЗАЦИЯ РЫНКА ВО ВТОРНИК ТЧК ВОЗВРАЩЕНИЕ НОРМАЛЬНОМУ СОСТОЯНИЮ ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ К КОНЦУ МЕСЯЦА».


Я выпил полбутылки виски и оставил ее, чтобы прикончить вечером.

Я помню тот рассвет. Словно подсвеченные кровавым заревом, облака на рассвете Черного четверга, 24 октября 1929 года.

— Дело идет к краху, — сказал я Дайане. — И думаю, что он будет грандиозным.

И крах произошел. Люди, пережившие его на Уоллстрит, говорили, что это было похоже на конец света. Толпы людей с окаменевшими лицами забили Уоллстрит от одного ее конца до другого, мужчины впадали в истерику перед аппаратами, сообщавшими биржевые курсы, плачущие женщины причитали в вагонах подземки. Но меня там не было, и я так и не увидел, как разваливалась эта величайшая за все времена машина для азартных игр, отнимая у людей последние деньги, а у банкиров остатки их репутации. В моем распоряжении был лишь телеграф, холодные отчеты и колонки немыслимых цифр сошедшего с ума рынка.

За Черным четвергом последовало временное затишье, тогда как рынок метался как цыпленок, которому отрубили голову, но пятью днями позднее, в так называемый Трагический вторник, он рухнул под тяжестью приливной волны в шестнадцать с половиной миллионов совершенно обесцененных акций.

Телефон у меня звонил непрерывно. Я сидел над ним весь день. Не отходил, чтобы поесть. И даже забыл о возможности выпить.

Через Атлантику неслись приводившие в ужас телеграммы.


«СТИВ МЫ УЖАСНО ПОСТРАДАЛИ ПОЖАЛУЙСТА ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПОЛОЖЕНИЕ ОТЧАЯННОЕ ВАН ЗЭЙЛ ПАРТИСИПЕЙШНЗ»…


Но ни один из моих братьев не нашел в себе силы сообщить мне по телеграфу все подробности кровавой катастрофы, потрясшей инвестиционный трест.

По Уолл-стрит кровь рекой текла в банк на углу этой улицы и Уиллоу.


«КРИЗИС СЕРЬЕЗНЕЙШЕГО МАСШТАБА, — телеграфировал Льюис. — РАДИ СПАСЕНИЯ ФИРМЫ МЫ ВСЕ ДОЛЖНЫ ОБЪЕДИНИТЬСЯ»…

«КАК СКОРО ВЫ МОЖЕТЕ ПРИЕХАТЬ? — взывал Мартин. — МАСШТАБЫ КРАХА НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕОЦЕНИТЬ».

«…ПОЭТОМУ ВЫНУЖДЕН ПРОСИТЬ ВАС НЕМЕДЛЕННО ВЕРНУТЬСЯ…»


Даже Клэй ждал моего приезда.

Снова зазвонил телефон. Это был Нью-Йорк. Сквозь треск на линии были слышны рыдания Мэтта.

— Прошу тебя, Стив, приезжай, — умолял он. А отобравший у него трубку Люк прокричал:

— Ты должен приехать, приезжай ради Христа…

Нас разъединили.

И сразу же пришла последняя телеграмма:


«ПОСКОЛЬКУ ВЫ НАЗНАЧИЛИ СВОИХ БРАТЬЕВ НА РУКОВОДЯЩИЕ ПОСТЫ МЫ СЧИТАЕМ ЧТО НА ВАС ЛЕЖИТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ИХ ДЕЙСТВИЯ ТЧК ВАМ ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ НЕПРИГЛЯДНОСТЬ ИХ ПОЛОЖЕНИЯ УВЕРЯЮ ЧТО НЕ ПОЗВОЛИЛ БЫ СЕБЕ ПРЕУВЕЛИЧИВАТЬ СЕРЬЕЗНОСТЬ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА СООБЩИТЕ ТЕЛЕГРАММОЙ ДАТУ ВАШЕГО ПРИЕЗДА ТЧК НАДЕЮСЬ ЧТО ВЫ ОТПЛЫВЕТЕ СЛЕДУЮЩИМ ПАРОХОДОМ ТЧК КОРНЕЛИУС».


Я попытался связаться с братьями, но линии были заняты. Заказал телефонный разговор, но, не дождавшись его, дал телеграмму, спрашивая, чем они там, черт побери, занимаются, кроме хныканья. В конце концов, лишь через несколько часов мне удалось снова поговорить с ними по телефону, и они попытались рассказать мне о том, что происходило.

Я боялся, что меня хватит удар. Люди умирали и от менее значительных потрясений, но, к счастью для моих братьев, у меня было железное здоровье.

— Хорошо, мальчики, — сказал я, обрывая разговор, как только понял, что по телефону говорить о таком недопустимо. — Держите язык за зубами, скройтесь с глаз, а если вас арестуют, наймите лучших адвокатов по уголовным делам во всем Нью-Йорке. Я выезжаю.

Я прикончил бутылку виски и раскупорил другую, обдумывая все возможные последствия катастрофы. Дело было не только в том, что мои братья могли угодить в тюрьму. Моим партнерам был нужен козел отпущения, и, как мне уже дал понять Корнелиус, эта роль была предназначена для меня. Мне приходилось отправляться в Нью-Йорк уже не для того, чтобы выручить из беды братьев, а чтобы успеть спасти собственную шкуру.

Я очень медленно поднялся на ноги, отставил бутылку и с трудом потащился в Белгравию, чтобы поговорить с Дайаной.


— …Как видишь, выбора у меня нет, — мрачно заключил я свой рассказ. — Я должен ехать.

Я думал, что она согласится: «Да, конечно, я понимаю», — но Дайана этого не сказала. Она без единого слова пошла наверх, в свою комнату.

Последовав за нею, я увидел ее сидевшей на краю кровати и уставившейся в пол.

Меня всем сердцем потянуло к ней. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным.

— Дайана… дорогая моя… — Я тяжело опустился на кровать рядом с нею. — История не повторится, клянусь тебе. Я не исчезну в Америке, иногда развлекая тебя короткими письмами. Я вернусь. И женюсь на тебе.

Она по-прежнему не проронила ни слова. Молчание навалилось на нас тяжким грузом.

— Поедем со мной, — в отчаянии предложил я.

— С ними пароход для меня исключается.

— Но у тебя же всего шестой месяц!

— И я стала огромной, как дом. Я жду не одного ребенка, Стив. Их двое.

— Как! — второй раз за последние два часа я почувствовал, что сердце мое готово разорваться. — Ты хочешь сказать…

— Двойняшки. Я узнала об этом еще два месяца назад, но хранила эту новость, как рождественский подарок для тебя.

— О Боже! Господи Иисусе, я не могу тебя оставить! — в полной растерянности проговорил я. — Послушай, ты должна ехать со мной. Я найму доктора, который поплывет с нами… а в Нью-Йорке сниму для тебя квартиру…

— О нет, — сухо отклонила она предложение. — Я никогда больше не повторю такого путешествия.

— Но я же не Пол! — выкрикнул я. — Боже мой, не думаешь же ты, что я побегу спать с Кэролайн, едва ты отвернешься?

— Я недооценивала Сильвию и прошла через ад. У меня нет никакого желания понять Кэролайн!

Меня разозлил намек Дайаны на то, что Кэролайн могла обвести меня вокруг пальца.

— Тогда что я, по-твоему, черт побери, должен делать? — заорал я на нее. — Проклятие! Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя и хочу, чтобы мы поженились? Какого черта ты еще от меня ждешь, Бога ради?

— Здравого смысла. — Она поднялась на ноги и порывисто обняла меня за шею. — Не уезжай в Нью-Йорк, Стив.

— Господи Иисусе, но у меня нет выбора!

— Есть. Не уезжай туда. Не давай братьям впутать тебя в их дела. Они утянут тебя на дно вместе с собой.

— Но ведь отвечаю-то я за них.

— Чепуха! — возразила Дайана. — Твои партнеры отвечают за все так же, как и ты, и даже больше, потому что тебя с марта нет в Нью-Йорке, но они хотят подставить тебя, так как не могут скрыть своих просчетов! Предоставь им самим выкарабкиваться из их неприятностей! Пусть они сами во всем разберутся! Боже мой, неужели ты не видишь, что там, в особняке на углу Уиллоу и Уолл, кто-то старается подставить тебя, используя твоих братьев, чтобы прижать тебя к стене?

Я не отрывал глаз от Дайаны, чувствуя себя совершенно обессиленным. И смутно понимал, что не хочу, чтобы она говорила мне об этом. Вытирая пот со лба, я попытался собраться с мыслями.

— Мои братья…

— …я хотела твоих братьев! — оборвала меня Дайана.

Никогда в жизни ничем я еще не был так шокирован. Даже Кэролайн не пользовалась такими выражениями. На один ужасный миг я вспомнил сцену в нью-йоркском офисе, когда Корнелиус, отбросив свою утонченную среднезападную воспитанность, показал зубы.

Я буквально отпрянул от Дайаны.

— Стив, но ведь совершенно очевидно, что эти самые твои братья паразитировали на тебе еще с пеленок. Как ты не видишь, что они просто пара мелких неудачников?

Я взорвался.

— Не смей называть моих братьев неудачниками! — крикнул я.

— Неудачники! — в тон мне выкрикнула она. — Твоя беда в том, Стив, что ты слишком сентиментален! — Я вышел из комнаты. — Стив! — метнулась за мной Дайана. — Стив, подожди!