Дайану восхитила эта мысль.

— Ты в этом уверен?

— Как ты думаешь, почему я оказался в Европе? Я намерен построить здесь основу такого могущества, которое через пять лет позволит мне пересечь Атлантику и одним щелчком вышвырнуть Корнелиуса из банка. У меня все рассчитано.

— Бог мой! — вздохнула Дайана. — Да ты его просто ненавидишь, как я погляжу! Что между вами произошло?

— Я расскажу тебе все, — отвечал я, но не сделал этого. Сказал лишь, что Корнелиус положил па чашу весов свою долю капитала в банке, угрожая забрать ее, если его требования не будут удовлетворены. — Деньги ударили ему в голову, — объяснил я ей. Этот молокосос обезумел от свалившихся на него денег и уверен, что они дают ему власть. Он считает, что продается весь мир, и ему при этом полагается пятьдесят процентов навара. Он…

— Он просто злодей из старой сказки! — рассмеялась Дайана, внезапно расслабившись. Глаза ее заискрились, похмелья как не бывало. Мне было приятно снова видеть ее в таком приподнятом настроении. — Я начинаю чувствовать к нему чуть ли не жалость. Неужели на всем свете нет никого, кто находил бы его привлекательным и достойным любви?

— Ну как же, у него есть мать и сестра. Полагаю, что они считают его очаровательным. И еще есть Сильвия… — я прикусил язык. Понял, что пора выдворить тень Пола из комнаты. — Что ты намерена делать с утра? — резко изменил я тему разговора, поднимаясь на ноги. — Может быть, снова походим под парусом?

На этот раз мы взяли с собой Элана. Утро было прекрасное. А потом мы сидели в доме Дайаны за традиционным английским воскресным ленчем и с, удовольствием расправлялись с хорошо прожаренным ростбифом, тонко нарезанные куски которого были поданы с вафлями, обжаренным картофелем и сочным йоркширским пудингом. Я чувствовал прямо-таки волчий аппетит, ел все подряд, что видел на столе, и после сладкого пирога отвалился на спинку кресла, как мешок с камнями.

Элан ушел с няней в деревню, к какому-то своему приятелю.

— Самое время немного размяться! — безжалостно проговорила Дайана и предложила прогуляться.

Однако на сей раз я отверг эту идею, и вся прогулка закончилась в ее спальне.

Лишь после того, как возвратившийся Элан уже был в постели, она снова завела речь о банке. Говорить о своей работе мне не хотелось. Инвестиционный банкир не самый интересный собеседник для женщины, и даже Кэролайн, проявлявшая такой глубокий пастырский интерес к моей карьере, принималась зевать каждый раз, когда я заговаривал с нею, скажем, о каком-нибудь слиянии компаний. Но Дайана заговорила о Хэле Биче-ре, которого хорошо знала, потом одна тема постепенно переходила в другую, и незаметно разговор пошел о процветавшей фирме «Ван Зэйл Партисипейшнз». Сначала я думал, что выказанный ею интерес был не больше чем жест вежливости, но скоро понял, что она серьезно интересовалась инвестиционными трестами. Она жила в мире бизнеса. Ежедневно читала «Файнэншнл таймс» и хорошо разбиралась в современной экономике. Впервые в жизни я имел дело с женщиной, которая не только с пониманием слушала все, что я говорил о своей работе, но и превращала разговор в активное обсуждение интересовавших ее вещей.

— Бог мой, — удивился я, когда в моем мозгу эта истина стала обретать все более определенные формы, — ты в самом деле занимаешься бизнесом, да?

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего.

— Разумеется, занимаюсь! — воскликнула она. — А что тебя удивляет? Уж не воображаешь ли ты, что я марионетка, которую Хэл просто дергает за ниточки?

— Да нет же! — возразил я, чувствуя, как взмокла шея под воротничком.

Это не ускользнуло от внимания Дайаны, и она рассмеялась.

— А почему, по-твоему, ко мне проявил интерес Пол?

— Ну… я, естественно, предполагал… я думал… это было настолько очевидно… знаешь, мы все думали…

Я не нашел слов для вразумительного ответа.

— Я была не только его любовницей, но и его протеже. Он всегда давал мне это понять совершенно ясно.

— Да. — Я смотрел на нее новыми глазами, но тут же понял, что было просто неприлично пялиться на нее с открытым ртом, и мягко проговорил: — Неудивительно, что ты для Пола представляла совершенно особый интерес! Скажи, Дайана… я понимаю, что это не мое дело, но уж раз зашел разговор о том, чем именно ты его привлекала, то скажи, что писал Пол в том письме? Меня всегда это очень интересовало.

Она взглянула на меня озадаченно.

— В каком письме?

Мы пристально посмотрели друг на друга.

— Разве ты его не получила? — удивленно спросил я. — Я всегда думал, что Мейерс наткнулся на это письмо и отправил его на почту. Но, значит, он уничтожил его вместе со всеми остальными личными письмами. Пол вечером, перед смертью, написал тебе письмо, Дайана. А утром взял его с собой в офис. Я видел его своими глазами.

Дайану охватило сильное волнение.

— Может быть, он тебе как-то намекнул на содержание письма?

— У меня было впечатление, что это самая увлекательная проза, которая когда-либо рождалась под романтическим пером. — Я помолчал и потом резко добавил: — Я буду честен с тобой. Я советовал ему не торопиться с этим письмом. Он был в плохом состоянии, утратил способность оценивать трезво факты реальной жизни. Я не думал, что кому-то станет лучше, если это письмо будет извлечено из конверта на свет Божий.

Наступило бесконечно долгое молчание. Потом она проговорила дрожащим голосом:

— Не думаешь ли ты, что он намеревался приехать вслед за мной в Мэллингхэм?

Я разозлился. Меня раздражало ее желание копаться в прошлом, и я проклинал себя за то, что завел этот разговор. Хуже того, я ненавидел Пола. Он по-прежнему оставался здесь, как живой, хотя память о нем уже давно начала стираться.

Мне удалось смолчать, но я отвернулся, крепко сжав кулаки.

— О, Стив, — услышал я ее голос, — Стив… — Она обвила руками мою шею и поцеловала меня. — Не будем возвращаться к прошлому. Я ненавижу оглядываться назад.

Чуть позже я нашел в себе силы сказать ей, сдерживая ярость:

— Мне не нравится раскладывать костер из всех этих воспоминаний и танцевать на пепле!

Дайана рассмеялась. Она наполнила наши бокалы, и на этот раз сама произнесла короткий тост:

— За пепел! — отважно сказала она, словно призывая рассмеяться вместе с нею, и, как только захлопнулась дверь за прошлым, перед нами замаячило будущее.


Не прошло и месяца, как я понял, что без ума от Дайаны. Разумеется, я не влюбился в нее — мое безумие до этого не дошло — но она нравилась мне больше любой другой женщины, с которой я когда-либо встречался. И больше всего меня привлекало то, что она никогда не бывала мне в тягость. В конце концов, реальность такова, что женщина для мужчины всегда является в какой-то степени бременем и, как бы внимателен он к ней ни был, всегда существует опасность, что она превратится в зависимое создание, ожидающее от него денег. Даже Кэролайн, до хрипоты кричавшая об эмансипации женщин, проповедуя идею регулирования рождаемости, зависела от меня во всем, в чем нуждалась, и никогда палец о палец не ударила, чтобы жить как-то иначе. Да и я никогда не возражал против такого образа жизни. Когда мужчина молод, он черпает ощущение силы в возможности сделать женщину зависимой от себя, но я уже не был юнцом и не нуждался больше в зависимой женщине для того, чтобы считать себя сильным и самостоятельным. Я достиг ступени, на которой ценишь в женщине способность радоваться твоим успехам, не пожирая паразитически их плоды. Дайана была как раз такой. Она не висела жерновом у меня на шее. Я чувствовал себя с нею свободным, как ветер. В ее независимости я черпал свою собственную эмансипацию, и мне хотелось сказать всем мужьям, державшим своих жен на привязи в кухне, что вкус этой моей свободы был очень-очень сладок.

Дайана была хороша тем, что ничего не просила, потому что у нее было собственное дело, дававшее возможность удовлетворять все ее потребности. Но у нее были и другие сильные стороны. Она была достаточно зрелой, чтобы поддерживать связь, не устраивая каких-либо неприятных сцен, была достаточно умна, чтобы не обманывать себя надеждой на то, что я когда-нибудь оставлю жену, была чрезвычайно жизнерадостна и так изобретательна в постели, как я всегда и подозревал. Разве часто встречается мужчине такая женщина? Далеко не часто, как все мы прекрасно знаем. Я чувствовал себя совершенно счастливым и получал удовлетворение, слыша от нее, что и она также счастлива.

— Ты такой непосредственный! — восхищенно говорила она. — Без нервозности, без комплексов, без проблем! Я не нахожу слов, чтобы выразить, как свободно я себя с тобой чувствую!

Я подумал о Кэролайн, уткнувшейся носом в справочник по любительской психологии, о том, как бестактно она анализировала результаты ранней смерти моего отца. Мою мать, которую я любил, она считала «слишком самовлюбленной», чтобы от нее можно было ожидать истинно материнских чувств к сыновьям. Моего отчима, который мне очень нравился, она называла «архитектором моей детской неустойчивости» за его нежелание претендовать на роль отца, что, по ее мнению, было совершенно необходимо сделать. Она говорила мне об отсутствии у него «адекватного родительского авторитета и способности направлять детей», это, по ее мнению, и породило у меня «антиобщественные тенденции», которые я проявлял в образовательных учреждениях, и привело к тому, что Люк и Мэтт «противоестественно зависели» от меня. Их эмоциональное развитие она называла «заторможенным», а мою заботу о благополучии братьев «навязчивой идеей».

Думая обо всем этом, я понимал, что был просто святым, терпеливо выслушивая всю эту околесицу, которую уже давно несла моя жена.

«Черт с ней», — беззаботно думал я о Кэролайн, переживая новое состояние раскрепощения. Но со временем оказалось, что трудно выбросить Кэролайн из головы, просто посылая ее к черту. Она быстро стала моей головной болью… Я со скрупулезной аккуратностью писал ей каждую неделю, опасаясь, что если не буду этого делать, она сядет на первый же пароход, отплывающий в Европу. Она столь же аккуратно отвечала па мои письма, успокаивая меня сообщениями о том, что у Люка с Мэттом все в порядке. Рациональное зерно этих регулярных сообщений заставляло меня осознавать, как важно было с нею не ссориться. То, что я балансировал на краю какой-то бездонной пропасти, угрожавшей моим отношениям с женой, было очевидно даже для меня, оказавшегося на золотом гребне своей новой любовной связи. Кэролайн могла поощрять мои эпизодические увлечения другими женщинами, но я был совершенно уверен в том, что границы новой сексуальной свободы, которую она проповедовала, возникали задолго до подступов к таким связям, какой я теперь наслаждался с Дайаной Слейд.