Взаимоотношения Ричарда с отцом продолжали оставаться сложными, полными ярости, соперничества и благоговения одновременно. Тори все еще помнила, как Ричард разглядывал фотографию отца в кабинете, и его замечание насчет того, что она познакомится с ним, которое он сделал так, как будто в фирме «Беннеттон» его отец почитался за бога.

Теперь, оглядываясь назад, Тори видела двусмысленность этого замечания. Требовались колоссальные усилия, чтобы накопить такое богатство, какое накопил отец Ричарда, чтобы достичь тех высот, каких достиг он, и она понимала, что он до сих пор руководит предприятием «Беннеттон», проявляя железную волю, проверяя даже расходы собственного сына. Когда Ричард в разговоре упоминал все относящееся к своему отцу – его собственность, его концепции, его стратегию сбыта, – Тори начинала подозревать, что с таким отцом, как Эллиот Беннеттон, Ричарду предоставлялось совсем немного самостоятельности. Люди, обладающие значительной властью и сильной волей, редко с легкостью передают свое дело сыновьям.

Тори также узнала, что Ричард был дважды женат и имел двух шестилетних дочерей. Его первый брак был актом протеста против помолвки отца всего лишь через год после смерти матери. Ричард хотел влить ложку дегтя в бочку меда семейного счастья отца, поэтому явился на их грандиозное бракосочетание со своей собственной невестой, превратив все дело в неожиданную двойную церемонию.

– Угадай, чем она зарабатывала на жизнь? – спросил язвительно Ричард.

Тори угадала с первого же раза: она была стюардессой.

Жена номер два больше соответствовала образу Ричарда. Несмотря на то что он долго избегал романтики, хорошеньких девушек и макияжа, он вновь попался, влюбившись и женившись на красивой французской актрисе. Она играла главную роль в его картине «С и 3», по поводу которой и подшучивали друзья. Кроме красоты, у нее были еще великолепный французский стиль и высокомерие. И, конечно же, великолепные «С и 3». Их бурный роман закончился в день свадьбы, когда стало очевидным, что для нее это всего лишь экспедиция за золотом. Она была очень француженкой, очень испорченной и с очень скверным характером. На съемочной площадке ее прозвали несносным ребенком. Она смягчилась немного на период беременности, но затем, после рождения двойни, быстро вернулась к роли испорченной французской сучки и играла ее до конца. Через полтора года Ричард ее бросил. Проблемой, конечно же, стали близнецы. Ричард пытался получить опекунство, но, в конце концов, отступил, потому что при его стиле жизни быть одиноким отцом очень трудно. Шантель, его жена, забрала детей с собой обратно во Францию, где они сейчас и жили, подолгу гостя в Соединенных Штатах у Ричарда в соответствии с заключенной договоренностью.

– Так что, как видишь, я – не самая лучшая ставка на брак, у меня не самая лучшая биография, – сказал Ричард Тори, и ей осталось непонятным, что он имел в виду.

Предупреждение, чтобы она не строила в отношении него никаких брачных планов? Или он просто констатировал факт? А может быть, он стеснялся своей репутации и пытался внести некую непринужденность?

– Теперь я предупреждена, – ответила Тори, расстроенная тем, что ощущение близости и теплоты, казалось, было разрушено.

Они все еще стояли, глядя на город. Похолодало. Его смокинг был накинут поверх ее тонкого, расшитого бисером жакета.

Он плотнее закутал Тори и притянул ее щеку к своим губам.

– Я совсем не в этом смысле, – сказал он, целуя ее.

А в каком? Она спрашивала себя, почему, как бы то ни было, они говорили о браке на первом свидании? Он говорил, что ему «не сидится на месте», и она вдруг почувствовала беспокойство. Но в каком направлении он бежал? К ней или от нее? Целоваться с ним было определенно легче, чем гнаться за беспорядочными мыслями.

«Поцелуй меня и унеси далеко-далеко отсюда в такое место, где мысли не будут меня беспокоить», – пронеслось у нее в голове.

Она жаждала стереть все осознанное, разумное, стремясь высвободить подсознание и обнажить чувства.

Губы Ричарда тоньше, чем у Тревиса; они вызывали совсем другое ощущение, когда прижимались к ее губам. Его поцелуй был не таким нежным и слишком порывистым, и она почувствовала разочарование и грусть, скучая по поцелую Тревиса и по тем часам, которые они могли проводить вдвоем, целуясь, дразня друг друга прикосновениями и шаловливо заигрывая.

Руки Ричарда проникли под жакет, лаская ее грудь через ткань платья.

Тори хотела почувствовать возбуждение, перестать думать… перестать думать о Тревисе, но ей это не удавалось.

Притворяясь возбужденной, она шептала что-то соответствующее ситуации, касаясь его спины, пробегая пальцами по его шее – широкой и теплой, позволяя своим рукам скользнуть ниже, на его элегантную белую рубашку, и чувствуя под ней его великолепные формы.

Ричард Беннеттон был совершенен. Чего еще ей было нужно?

Его дыхание участилось, и она поняла, что он совершенно не замечает ее холодности. Это должно было быть так сексуально, так романтично – стоять на чудесном уединенном плато над городом в изысканных вечерних туалетах, волнующе не соответствующих естественной живой природе вокруг. Аромат диких цветов, растущих на все еще не освоенных участках земли, стойко держался в ночном воздухе. Слабый шелест деревьев и треск сверчков лишь подчеркивали тишину.

Могло показаться, что мечта воплотилась в жизнь: Тори целовалась со своим мультимиллионером, который как мальчишка доверился ей и желал ее. Но чья это была мечта? Ее или Пейдж?

– Я хочу заниматься с тобой любовью, – хрипло прошептал Ричард ей в ухо, и его горячее от желания дыханье обожгло кожу.

Ей было интересно, сколько женщин он привозил именно на это место, а затем соблазнял. И еще пришло в голову, что это могло быть просто вариацией его воздушных операций со стюардессами. Эта мысль беспокоила ее, и она высказала ее вслух.

– Итак, где же магнитофонные записи и великолепный наркотик? – осторожно спросила она, немного отодвигаясь от него и пытаясь выглядеть игривой. – Особняк в северо-восточной части города… – напомнила она ему.

Минуту он смотрел на нее, совершенно сбитый с толку, а затем рассмеялся, подхватил ее на руки и, пошатываясь, понес в сторону блестящего антикварного автомобиля. Ее платье заискрилось, попав в полосу света фар.

– Что за вопрос, в автомобиле, конечно же, – пошутил он, неловко открывая дверь и сажая ее внутрь, а затем перегнулся через нее, чтобы включить радио. – В пятидесятых годах автомобили не имели магнитофонной деки, – напомнил он, – а я слишком большой педант, чтобы ее поставить. Надеюсь, мы обойдемся без нее.

По радио передавали последние новости, и Ричард крутил ручку настройки, пока не нашел песню, которая показалась ему подходящей. Они оба рассмеялись, поняв, что это была старая мелодия Кении Роджерса.

– Он, должно быть, знает, что мы здесь, на его участке, – пошутила Тори, запуская пальцы в соломенные волосы Ричарда, по последней моде спускавшиеся на шею.

Короткие на макушке, существенно длиннее сзади – прическа в ярко выраженном духе восьмидесятых с оттенком ностальгии по шестидесятым. Она почувствовала его реакцию: он закинул голову назад и на краткий миг закрыл глаза, бездумно получая удовольствие от ее прикосновений. Не меняя положения тела, он, все еще перегнувшийся через нее, удерживался на одном локте, чтобы не придавить ее своим весом. Они слушали песню, передаваемую по радио, и оба чувствовали иронию судьбы, с пониманием глядя друг другу в глаза. Если бы то была магнитофонная запись, Тори решила бы, что это специально запланировано, а так все воспринималось, как странное и удивительное послание судьбы.

– Я помню эту песню, – сказала она, чувствуя необходимость сказать что-нибудь.

Казалось, он проникал в ее душу через зрачки, пытаясь вернуть то, что она испытывала к нему перед этим. Его пальцы двигались в такт знойному ритму кантри, слегка касаясь алебастровой кожи ее груди у лифа.

Теперь она, наконец, пробудилась. Теперь и ее дыхание участилось. Она ощутила восхитительную влажность между бедер и почувствовала, как кожа наполняется жаром, становится более сексуальной, жаждущей ласки.

– Мне кажется, ты попадешь в беду, – заметил Ричард с угрозой, уголки его рта лукаво поползли вверх, пока он изучающе смотрел на нее.

Тори не знала, что он имеет в виду, но почувствовала, что краснеет. Между ними происходило что-то очень сильное, одурманивающее, какая-то связь, вновь приводившая ее чувства в беспорядок. Это озадачивало, потому что она не улавливала во всем этом никакой логики. Из глубины души поднималась улыбка, которую она была не в силах сдержать.

– Я предсказываю, что через три месяца ты согласишься на ужасно рискованный брак, о котором уже предупреждена, – сказал он, и его пальцы опустились опасно низко, проникая в вырез ее платья настолько, насколько было возможно.

Она чувствовала, что ее сердце колотится, но он не собирался останавливаться.

– Вот и еще одно предупреждение, – сказал он, склоняясь еще ниже. – Если я чего-нибудь хочу, я всегда это получаю. Ничто не может меня остановить. Меня совершенно не волнует, чего хочешь ты. Меня не беспокоит, была ли ты замужем. Был ли у тебя приятель. Я настойчив и навязчив. Я не остановлюсь до тех пор, пока не получу то, чего хочу. И с того момента, как я увидел тебя, сидящую в приемной и читающую дурацкую книгу, я хотел тебя. Есть у тебя приятель или нет, я предсказываю, что на этом пальце будет кольцо еще до того, как ты сама об этом узнаешь. – Он взял ее левую руку и поднес к губам, изобразив поцелуем обручальное кольцо на соответствующем пальце.

Она улыбалась, она краснела, возможно, она даже стала такой же красной, как ее платье. Его ошарашивающее и даже вызывающее упорство льстило ей тем, что было направлено на нее.

Что это значит? Или он говорит всерьез? Она не могла понять, потому что ее и без того сбивавшиеся мысли теперь окончательно перепутались. Он привез ее сюда, чтобы уговорить принять предложенное место в фирме. Теперь же оказывалось, что она может стать его женой. Эта мысль стремительно пронеслась в ее голове, но испарилась еще до того, как приняла какие-то конкретные очертания. Он уничтожил их протяжным поцелуем, более нежным, чем предыдущие, а затем вышел из машины и обошел ее с другой стороны, явно довольный ее оцепенением.