Эта женщина! Не я ли сгорала со стыда, когда мои знакомые пересказывали мне всякие сплетни… о том, что она вытворяет в своем венецианском доме… и этот безродный выскочка, которого она содержит, — вдвое моложе ее! — горячилась возмущенная мать. — Хотя чего и ждать от венецианцев! — В этой фразе сказалась вся неприязнь тосканцев к жителям Венеции. — А сама она, это ничтожество, чьей матери удалось выйти замуж за миллиардера. Упокой, Господи, его душу, — торопливо добавила она.

— Даже Господу Богу это не под силу — у Ричарда Темпеста не было души, — пробормотал Харри тихонько, чтобы не расслышала мать.

— Я пошлю цветы. Помнится, когда он приезжал, то всегда любовался вон теми желтыми розами… Я позабочусь об этом. А ты позаботься, чтобы вылететь как можно скорее. — Она поднялась со стула — маленькая, коренастая, туго затянутая в корсет. — Твоя жена в Венеции, было бы хорошо и правильно, если бы вы прилетели туда вместе — да и экономнее. Я позвоню Лауре ди Веккио; она тоже сейчас в Венеции и она всегда обо всем осведомлена.

— Мама!

Но она уже выходила из комнаты, спеша пустить машину в ход. Женщины! Даже когда он освободится от жены, при нем все равно останется — по всей видимости, навсегда — его матушка, не говоря уже о двух старших овдовевших сестрах. Все равно, подумал он. Кто может угадать, как Ричард Темпест распорядился своими деньгами? От него можно ждать чего угодно. Только вот от смерти ему не удалось откупиться. Харри улыбнулся. Затем, вопреки приказу матери, вернулся на свои виноградники. От них, по крайней мере, можно ожидать плодов.


В комнате Хелен было прохладно и полутемно. Тяжелые кремовые шторы ирландского льняного полотна с кружевной отделкой, с кистями насквозь пронизывали солнечные лучи, чуть слышно шумел кондиционер.

Серафина провела Дана, как будто он нуждался в лоцмане, через затененную гостиную, сквозь архипелаг стульев и кресел с обивкой цвета морской волны с золотыми искорками, и прежде чем постучать в массивные, украшенные великолепной резьбой и позолотой двустворчатые двери спальни и объявить о его приходе, обратилась к нему на местном наречии:

— Мистер Дан… — обсидиановые глаза остановили на нем колдовской взгляд, нижняя губа презрительно выпятилась. — Не расстраивайте ее ничем. Ей и так досталось.

Черномазая дрянь! — подумал Дан со злостью.

Слишком много на себя берет.

Хелей лежала в постели, а поскольку ей приходилось проводить много времени таким образом, постель была оборудована для жизни в ней. Поставленная на помост, с резьбой и позолотой — листья аканта и виноградные гроздья, — изделие Франции восемнадцатого века, кровать была снабжена ортопедическим матрацем. Она всегда напоминала Дану камелию; цвета густых сливок снаружи, внутри нежно-розовый шифоновый полог с бархатной каймою заглушал шум. Под пологом, складки которого ниспадали из кулачков четырех пухлых херувимов, откинувшись на пышные, отделанные кружевом шелковые подушки, полулежала Хелен в одном из своих чудных пеньюаров, на этот раз из атласа глубокого кремового цвета с шелковым кружевом. Ее переносной письменный стол стоял у нее на коленях, из радио, встроенного в спинку кровати рядом с телевизором, который можно было включать и выключать с помощью специального устройства, плыла тихая музыка. Прожектор на потолке, укрытый за херувимами, заливал Хелен розовым сиянием, что очень шло ей.

Когда Дан подошел ближе, Хелен сняла очки и подняла к нему лицо в ожидании ритуального поцелуя — и он поцеловал ее, как царствующую особу — сначала руку, затем обе щеки. Улыбка была милостивой, но чуть дрожала на губах.

— Дорогая Хелен… Как ты? — Он был нежен и полон сочувствия.

— Стараюсь держаться…

На свой манер, подумал он. Лежа. Только Хелен Темп ест может отвлечься от мыслей о смерти, продумывая церемонию похорон.

— Харви сказал мне, что ты планируешь, как организовать похороны Ричарда, — негромко произнес он. — Что ты надумала? Наверняка что-то соответствующее его положению.

— Островные похороны, — только и сказала в ответ Хелен.

Дан уставился на нее. Боже! Замечательно! Ну конечно!

— Гениальная мысль! — произнес он потрясение. — Вот это да! Островные похороны! Это то, что надо.

— Он был островитянином, — произнесла Хелен. — Нельзя быть островитянином, не родившись здесь.

Дан не подал вида, что ощутил ее невольное пренебрежение. Он-то родился во Франции, в Париже. Он — чужак.

— Хорошо, а весь остальной мир, кроме острова?

Ведь Ричард не просто был известен, он пользовался мировой Популярностью… Понадобятся приглашения…

Хелен нахмурилась.

— Никаких приглашений.

Ну просто принцесса, ощутившая горошину.

— Разумеется, никаких зрелищ! — Дан выглядел возмущенным. — О чем может идти речь, если это будут островные похороны? — И он подумал: островные похороны само по себе зрелище. Нечто среднее между масленичными гуляньями и праздником Всех Святых.

А вслух произнес:

— Но некоторых пригласить необходимо… людей из Организации, для начала… а те, кто не сможет приехать, захотят увидеть похороны по телевизору.

Он заметил ужас на лице Хелен.

— Разве они еще не пытались проникнуть сюда?

— Ну, это Касс… — прошептала Хелен.

Разумеется, подумал Дан, как всегда, Касс предоставлена возможность противостоять житейским трудностям.

— Предоставь дело мне, — успокоил он Хелен. — Я послежу, чтобы все устроилось наилучшим образом… не говоря о том, что Касс сможет использовать церемонию в качестве бесплатной рекламы продукции Организации.

Хелен поежилась от неудовольствия.

— Но ведь мы не можем похоронить Ричарда Темпеста, «короля» Темпеста как простого смертного, правда? Он слишком известен, слишком популярен, слишком…

Дан с удовольствием наблюдал, как задевают Хелен его слова, и решил продолжать.

— А как насчет английской ветви семейства? Вся эта ваша титулованная родня? Во всяком случае, граф, титулованный глава всего рода, по праву должен присутствовать.

Его имя отлично будет смотреться в газетах в начале списка приехавших; существует масса людей, на которых впечатление производят не деньги, а титулы. Это и делает Темпестов такими привлекательными. Они не только богаты, но и аристократичны. Они живут на собственном острове и правят им, как феодальные князья. Да, безусловно, подумал Дан. В лучшее эфирное время… А мне достанутся вполне ощутимые проценты.

— Предоставь это мне, — повторил Дан, размышляя.

— Если ты убежден… — в голосе Хелен звучала усталость и неуверенность.

— Ну конечно, убежден! Они никогда не простят, если ты не разрешишь им попрощаться с Ричардом. — Боже, подумал он. Что за сентиментальную чушь я несу?

— Но ведь я задумывала просто островные похороны.

— У тебя и получатся просто островные похороны, — уверил ее Дан. И даже чуть больше, добавил он про себя. Триста человек живет на острове; да верхушка Организации — еще человек двести; приглашенные — сотня с лишком… вдобавок телевизионщики, репортеры, газетчики… Всего около тысячи, подсчитал он.

Просто похороны!

— Я могу помочь чем-нибудь еще? — заботливо спросил он.

Хелен сдвинула брови, покрутила в пальцах ручку.

— Да… Дейвид…

— Понятно, ты хочешь, чтобы он был трезв. По крайней мере настолько, чтобы держаться на ногах.

— Ради Ньевес…

Да она и не заметит, бездушно подумал Дан. Этих двоих разделяет целая пропасть.

— Я присмотрю, чтобы он был трезв, как — как Харви, — с жаром пообещал он.

Он увидел легкую грустную улыбку Хелен и появившуюся ямочку на щеке.

— Ты так добр, — еле слышно прошептала она, хотя всегда побаивалась Дана. Слишком быстр, слишком ловок, слишком льстив. Слишком опасен. Она потянулась за очками, и он понял намек. Аудиенция окончена.

И лишь когда Серафина закрыла за ним двери, ему пришло в голову, что он не сделал того, за чем шел. Не выразил соболезнований. Которых, как он понял, она и не ждала.


Ньевес пригладила волосы, одернула форменную юбку в складку, глубоко вздохнула и постучала в дверь.

— Entrez!

Преподавание в школе велось на французском языке, а сама школа стояла на берегу Люцернского озера. Учениц было не больше двух десятков, все из очень богатых семей. Здесь предполагалось воспитание девушек окончательно завершить, придать ему блеск.

Их учили, как ходить, говорить, есть, улыбаться, как тратить фамильные богатства. В какие магазины ходить, в каких отелях останавливаться, кому, здороваясь, кивнуть, кому улыбнуться, кому подать руку.

Как устроить обед на шесть персон или организовать прием на шестьдесят, каким манером есть артишоки и спаржу, как говорить с официантом, как держать слуг в руках.

Предполагалось, что к поступлению в школу девушки уже обучены чтению и письму и что им не придется в будущем уделять много времени этим занятиям, разве что заглянуть в меню или подписать счет. Но какой ручкой при этом воспользоваться, их учили.

Когда Ньевес вошла в большую, залитую солнцем комнату, обставленную как гостиная, мадам Лоран, основательница школы — и владелица — поднялась и вышла из-за письменного стола.

— Ньевес, та petite, подойди ко мне и сядь.

Сердце Ньевес упало. То, что мадам Лоран встала из-за стола, что она так ласково говорит и приглашает сесть — все это означает плохие новости. Но, в конце концов, она не делала ничего дурного. Может быть, мадам просто испытывает к ней расположение. Она дала усадить себя на изящный диван с сине-белой обивкой, и мадам Лоран взяла ее за руку. Сердце Ньевес забилось сильнее.

— Боюсь, что должна сообщить тебе дурное известие, — мадам Лоран говорила спокойно, мягко, но не тратила лишних слов, — о твоем дедушке. Мне очень жаль, но он совершенно неожиданно умер вчера вечером. Как мне сказали, он не мучился. Все произошло мгновенно.