— Расстались? — с усилием вымолвила она.

— Да. Бракоразводный процесс закончится к концу недели. — Хант поставил пустой бокал на стол и поднялся, чтобы уходить. — Жаль, что ты не дождалась совсем немного, правда? — с горькой усмешкой сказал он. — Ну что ж, значит, так тому и быть! Мне пора идти, Тифф. Я рад, что повидался с тобой. Желаю процветания твоим ночным клубам!

Хант быстро прошел к входной двери и, не оглядываясь, скрылся за нею. Тиффани вышла за ним следом и, притворив дверь, прижалась к ней спиной. Почему он не пришел раньше и не сказал, что собирается разводиться! Как он может быть таким жестоким по отношению к ней! И потом, это вовсе не ее ночные клубы! Они принадлежат Акселу, ее мужу. Мужу! Тиффани сползла вдоль двери на пол и безутешно разрыдалась.


В три часа дня она решилась выйти на улицу. Работать в таком состоянии Тиффани все равно не могла — о какой сосредоточенности можно говорить, если в голове у нее полнейший кавардак! «Лучшее средство для возвращения душевного равновесия — прогулка по магазинам», — решила Тиффани.

Разрозненные обрывки мыслей проносились в ее сознании, отказываясь складываться в какую бы то ни было законченную картину. Выяснилось, что отец не вор, Хант разведен и свободен, а Сиг — мерзавец и лжец. Хант расстался с Джони. Выживет ли Гарри после автокатастрофы? Если нет, у ребенка не будет отца. Только Морган. Господи, что ждет ее сына?

Тиффани почувствовала, что ей стало нестерпимо тесно и душно в помещении, и отправилась в торговый центр на 57-ю улицу.


Через час она вышла оттуда, увешанная свертками с ног до головы. В самом большом из них были шелковые ночные рубашки и нижнее белье в количестве, достаточном для шести медовых месяцев. В остальных — туфли, свитер и четыре платья. Но Тиффани не остановилась на этом. Она зашла к Даблдею и приобрела несколько альбомов для фотографий. Пожалуй, в единственном она была согласна с Морган: ничто так благотворно не действует на расшатанные нервы, как поход по магазинам. И действительно, буря чувств в душе Тиффани улеглась, и мир снова предстал перед ней в ярких, а вовсе не в трагических тонах.

Она решила купить подарки для Джо и Аксела. После недолгих колебаний Тиффани остановилась на двух парах золотых запонок. Конечно, ее выбор не отличался оригинальностью, но и ставить ей в вину недостаток фантазии в такой трудный жизненный период тоже было бы несправедливо. Тиффани посмотрела на часы и с удивлением обнаружила, что уже шесть вечера.

Внезапно ей в голову пришла мысль заехать к родителям и лично вручить Джо подарок. Пусть он хоть немного скрасит ему тягостное впечатление от их утреннего разговора. Но сначала надо позвонить домой. Аксел иногда забегает ненадолго как раз в это время. Тиффани зашла в телефон-автомат на улице и опустила в щель монету. Она выслушала приветствие, ею же самой записанное на автоответчик, и вспомнила, что у Глории сегодня выходной день.

— Привет, Аксел, — сказала она в трубку после щелчка. — Я ходила по магазинам, а теперь собираюсь заехать к родителям. Вероятно, останусь обедать у них. Если хочешь, приезжай. В противном случае буду дома около половины одиннадцатого. Я тебя люблю.


— Сожалею, но миссис Калвин по-прежнему находится в Саутгемптоне, — с поклоном встретил Тиффани лакей в квартире родителей на Парк-авеню. — А мистер Калвин звонил несколько минут назад и сказал, чтобы к обеду его не ждали. Он очень занят и не сможет освободиться.

Тиффани огорчилась. Ей действительно хотелось провести вечер с отцом.

— Тогда передайте ему вот это, когда он вернется, — сказала она и протянула лакею голубую бархатную коробочку с запонками. — И еще передайте, что я его очень люблю.

— Хорошо, миссис Крашнер.

Тиффани медленно возвращалась домой. Ее не радовала перспектива просидеть весь вечер в одиночестве у телевизора. Она брела по улице и пыталась представить себе, чем занимается Аксел, когда по вечерам уходит из дома в клуб.

Она услышала эти звуки как только переступила порог квартиры. До дрожи знакомые звуки, которые заставили ее похолодеть. Тиффани заглянула в спальню, но там было пусто — они доносились из другого места. На подгибающихся от ужаса ногах Тиффани двинулась по направлению к гостиной. Вот опять! На этот раз громче. Она закрыла глаза, и перед ее внутренним взором пронеслась череда ночей, когда она так отчетливо слышала их, теряя сознание от любовного дурмана. Ее затошнило, и по позвоночнику потек вниз холодный ручеек пота. Пересилив себя, Тиффани потихоньку отворила дверь в гостиную.

На софе раскинулся незнакомый полуобнаженный юноша. Они с Акселом занимались любовью.

31


Ее лицо казалось светлым пятном в темноте, которое то приближалось, то удалялось, но не становилось отчетливее. Потом он услышал ее голос:

— Гарри, это я, Морган. Все будет хорошо, любимый, ты скоро поправишься.

Он постарался сфокусировать ее облик, но добился лишь того, что голова разболелась еще сильнее, а светлое пятно приобрело золотистый ореол цвета ее волос. Его веки словно придавило неподъемными свинцовыми бляхами. Когда он попытался заговорить, оказалось, что его язык распух и перестал помещаться во рту. Его охватила блаженная слабость, заставившая покориться, оставить борьбу, снова уйти во мрак небытия. Но ее назойливый голос заставил его очнуться.

— Только молчи, Гарри. Тебе нельзя разговаривать. Я с тобой, а значит, все будет хорошо. Главное, не волнуйся и молчи.

Он почувствовал на своей руке прикосновение ее пальцев, а потом как будто издалека услышал свой собственный голос:

— Что случилось? — Голос звучал напряженно и немного дребезжал, как старая железка.

— Ты попал в аварию. Но теперь самое страшное позади. Ты в клинике в Эдинбурге.

Уму непостижимо! Как он здесь оказался и зачем? Сделав над собой еще одно усилие, он спросил:

— Какой сегодня день?

— Пятница, дорогой.

Он задумался. Пятница! Нет, это ни о чем ему не говорит.

— Как долго я здесь нахожусь?

— С воскресенья.

Воскресенье? Он заставил себя напрячься и открыл глаза. Ее лицо приобрело знакомые черты, и он невольно отметил про себя, что она ужасно выглядит. Что же произошло в воскресенье? Он отчаянно рылся в своей памяти, но обрывки воспоминаний ускользали от него. Нет, все бесполезно. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Когда через час Гарри проснулся, Морган по-прежнему была рядом. Возле его постели появилась еще одна фигура — медсестра в белоснежном, режущем глаза халате. Гарри часто заморгал и почувствовал, как чья-то прохладная рука измеряет ему пульс.

— Вы прекрасно отдохнули! — бодро заявила сестра. — Теперь пойдете на поправку!

— Я очень хочу пить.

— Пожалуйста, только совсем немного. Один глоточек, не больше.

Сестра говорила с приятным шотландским акцентом и напомнила Гарри старую няню, которая ухаживала за ним в детстве, когда он болел. Она поднесла стакан к его губам, и капля холодной воды, смочившая пересохшее горло, показалась Гарри самым прекрасным напитком, который он когда-либо пробовал.

— Ну вот, молодчага! — похвалила его медсестра, как будто он совершил что-то выдающееся. — Сейчас придет доктор и посмотрит вас. Постарайтесь пока отдохнуть и не разговаривайте. — Она оправила край простыни и ушла.

— Я так счастлива, что ты пришел в себя, — сказала Морган.

Гарри с трудом повернул голову в ее сторону и спросил:

— Давно ты здесь?

— С того дня, как это случилось, милый, — ответила она, слабо улыбаясь сквозь слезы.

— С того дня?.. Господи, я ничего не помню.

— Ты врезался на машине в дерево на подъезде к Глен-Уркхарту, и тебя привезли сюда.

— Зачем я ехал в Глен-Уркхарт?

— Я не знаю, Гарри. Главное, ты очнулся. А теперь перестань разговаривать. Ты слышал, так велела сестра.

Гарри молча уставился в белый потолок. Мозаичное полотно его прошедшей жизни рассыпалось на сотни разноцветных, разнокалиберных кусочков, которые пока никак не удавалось собрать воедино.

— Как Дэвид? — спросил он вдруг неожиданно для самого себя.

Ему казалось, что ключ к разгадке таинственного происшествия, которое так надолго приковало его к больничной койке, должен быть где-то здесь.

— Прекрасно! Он, наверное, скоро уже начнет ползать… Гарри! Что с тобой? — побледнела Морган, увидев, что в глазах его застыл ужас, а губы вдруг мелко задрожали.

— Я все вспомнил, — ответил он медленно.

— Значит, ты все-таки видел газету? Я все объясню тебе, Гарри. Как только тебе станет лучше… — Она замолчала, поскольку он резко, с болезненным стоном отвернулся к стене. Морган успела заметить гримасу отвращения на его лице.

— Я не видел газету. Мне позвонила мама.

— Любимый, прости меня! Я хотела во всем признаться тебе сама, но не смогла. Мне нужно многое объяснить тебе, но не теперь, позже… Я действительно…

— Уходи, — прошептал он.

— Но, Гарри…

— Уходи. Оставь меня, — упрямо повторил он, поджав губы. — Убирайся вон!


В течение последующих десяти дней Гарри имел предостаточно времени для раздумий. Морган продолжала бывать у него ежедневно, но он ее демонстративно игнорировал. Стоило ей завести речь о Дэвиде, повинуясь желанию оправдаться в его глазах, как Гарри прерывал ее неизменно одной и той же фразой: «Нам не о чем говорить, Морган».

Тогда она попыталась приласкать его, окружить заботой и нежностью, возродить отношения любовного подтрунивания и трогательной восхищенности друг другом, которые некогда их связывали. Морган приносила ему подарки, развлекала последними светскими сплетнями, самыми свежими журналами, купила ему новые наушники для плеера. Раньше любое из этих проявлений внимания вызвало бы благодарную улыбку на его лице и поток изъявлений в любви. Теперь же Гарри оставался холодным и равнодушным. Казалось, их разделила высокая каменная стена, преодолеть которую невозможно. Со стороны они выглядели как чужие, не имеющие друг с другом ничего общего люди.